4. Соотношение принципов законности и правовой определенности

4. Соотношение принципов законности и правовой определенности

Принцип правовой определенности как методологическая основа оценки соответствия Конвенции процедур пересмотра и отмены судебных решений

Для лучшего понимания тех критериев, которые используются Судом при оценке процедур пересмотра и отмены судебных решений, необходимо обратиться к принципу правовой определенности, который используется в качестве методологической основы такой оценки. Данный принцип, имеющий и в европейском праве, и в практике Суда чрезвычайно широкое наполнение, далеко не ограничивается формальной целью обеспечения стабильности судебных актов.

Принцип правовой определенности, признанный также Европейским судом справедливости одним из общих принципов права Европейского союза, производен от верховенства права и свойствен публичному праву; он применяется в первую очередь к отношениям между гражданином и публичными органами — как национальными, так и наднациональными, имеет всеобъемлющий характер и как таковой применяется также в отношениях между государствами — членами Сообщества и его органами. Содержание данного принципа раскрывается наднациональными судебными органами, в первую очередь Европейским судом справедливости (Люксембургским судом), на базе национальных законов, при этом Люксембургский суд может признать общий принцип частью права европейских сообществ, даже если он не признается в национальном праве отдельных государств — членов ЕС[96].

Цель использования данного принципа состоит в защите индивида, в «обеспечении предсказуемости всех ситуаций и правоотношений, регулируемых правом Сообщества»[97], а его содержание можно свести к следующему: обязательства, налагаемые государством на граждан, должны быть четкими и понятными и все сомнения в толковании нормы права должны разрешаться в пользу граждан[98].

Правовая определенность в практике Европейского суда по правам человека связывается со статусом res judicata судебных решений, которыми спорные отношения установлены окончательно; в практике Люксембургского суда действие этого принципа также связывается с поддержанием существующих или установленных преимуществ и благ.

Исходя из этого, Европейский суд оценивает процедуру пересмотра судебного акта не саму по себе, а в контексте тех последствий для заявителя, к которым она привела. Как отмечал ЕСПЧ в своих решениях, его задача заключается не в оценке положений национального законодательства, а в определении совместимости результатов толкования и применения судами норм национального права с Конвенцией; это относится, в частности, к истолкованию судами процессуальных норм (см. постановление по делу «MiragallEscalano v. Spain» от 25 января 2000 года).

Для такой оценки, как было показано выше, Суд использует совокупность критериев: основания отмены, соответствие примененной процедуры основным фундаментальным гарантиям, предусмотренным Конвенцией, и имущественные последствия отмены судебного решения для заявителя. Суд признает такую отмену несовместимой с положениями Конвенции, только если в результате заявитель лишается присужденного ему (как следствие, не оправдываются правомерные ожидания заявителя), что и приводит к нарушению принципа правовой определенности. Именно поэтому нарушение статьи 6 по такого рода делам, как правило, констатируется Европейским судом «в связке» со статьей 1 Протокола № 1, гарантирующего право на уважение имущества.

В тех же случаях, когда положение гражданина (в его отношениях с государством) улучшается в результате отмены окончательного судебного решения, вопрос о нарушении по понятным причинам не возникает, поскольку здесь просто нет субъекта, недовольного отменой решения (кроме государства, которое не может обратиться в Европейский суд с жалобой на самого себя).

Таким образом, статья 6, как и другие нормы Конвенции, предполагает обеспечение прав каждого на справедливое судебное разбирательство, но при этом, очевидно, форма такого разбирательства не может рассматриваться отдельно от его результата. Стабильность судебного решения для гражданина важна не сама по себе, а только тогда, когда эта стабильность предохраняет вынесенное в его пользу решение от произвольной отмены или изменения. При этом вряд ли кто-то будет ратовать за сохранение в силе вынесенного против его интересов решения только лишь в целях защиты стабильности судебного решения. И напротив, ради улучшения своего правового положения в результате отмены решения гражданин, конечно, не будет возражать против такой отмены, даже если с точки зрения формы она не вполне соответствует сформулированным Судом позициям.

Следовательно, возможность отступления от принципа правовой определенности Суд связывает с оценкой тех интересов, необходимость защиты которых требует отмены вступившего в законную силу судебного акта. Суд при этом находится в постоянном поиске баланса между различными ценностями, гарантируемыми Конвенцией. Этот баланс состоит в выявлении соотношения интересов частного субъекта, в пользу которого вынесено судебное решение и который имеет право полагаться на результат судебного разбирательства, завершившегося вынесением решения, вступившего в законную силу, и интересов государства, заинтересованного, среди прочего, в единообразном применении законодательства, в исправлении судебных ошибок, связанных с толкованием судами норм права[99].

Различия в европейской и российской практике применительно к принципу правовой определенности

Нарушение принципа правовой определенности является, согласно практике Суда по российским делам, одним из самых распространенных. Ни принятие новых процессуальных кодексов, ни неоднократные последующие изменения законодательства, в том числе учитывающие правовые позиции ЕСПЧ, ни принятое в развитие этих позиций постановление Конституционного Суда РФ от 5 февраля 2007 года № 2-П не смогли полностью устранить причины, приводящие к нарушениям. Такая резистентность российской правовой системы связана с приверженностью судебной практики, а также законодателя иным ценностям, отличным от тех, на которые опирается Европейский суд.

С развитием практики ЕСПЧ по российским делам, связанным с отменой вступивших в законную силу судебных решений, в российской правовой системе проявился конфликт между такими ценностями, как требования законности судебных решений и требования защиты определенности устанавливаемого ими правового состояния.

Принцип правовой определенности — фундаментальный принцип европейского права — для российской правовой системы, как отмечалось ранее, является новым. Его философская и социологическая основа, генезис и содержание мало изучены в российской науке, использование данного принципа как концептуальной основы практики Европейского суда по указанной категории дел вызывает непонимание, как следствие — неприятие и сопротивление значительной части правоприменителей, а также, в определенной мере, доктрины и законодателя.

В то же время такая ценность, как законность, обоснованность выносимых судебных актов является традиционной для отечественной правовой системы, а следовательно, понятной и всячески поддерживаемой.

Разумеется, мы далеки от того, чтобы — в целях имплементации европейских стандартов — отказаться от принципа законности или умалить его значение. Задача, стоящая перед российской правовой системой, состоит в поиске баланса между этими двумя ценностями, подчас воспринимаемыми как противоречащие друг другу, хотя универсальный принцип законности или верховенства права в правовых системах европейских стран всегда сосуществует с принципом правовой определенности и они не воспринимаются как отражающие конфликт публичного (общественного) и частного интереса. Каждый из указанных принципов имеет и публичную и частную составляющую. Государство же должно быть более других субъектов заинтересовано в установлении разумного баланса между ними.

Разрешение споров и гармонизация правоотношений как цель гражданского судопроизводства, обуславливающая принцип правовой определенности в судебной системе

Внесение определенности в правовые отношения сторон необходимо рассматривать как одну из целей судопроизводства, из чего исходит в своей практике и ЕСПЧ. Схожее понимание основной цели деятельности суда можно найти в работах представителей дореволюционной российской процессуальной науки, в частности М. Малинина, который определял эту основную цель как «разрешение споров и водворение спокойных правоотношений».

Исходя из указанной цели деятельности гражданского судьи, М. Малинин сформулировал «основной неизменный закон гражданского процесса». Это «закон, по которому совершаются явления, образующие гражданский процесс», т.е., с одной стороны, закон, вытекающий из природы человека, неизбежно требующей удовлетворения своих потребностей, в дальнейшем неизбежно порождающий между людьми столкновение в области частноправовых отношений, с другой — закон самосохранения государства, неизбежно требующий водворения спокойствия в правоотношениях граждан[100].

Восстановление спокойных правоотношений можно рассматривать как макроцель процесса, к достижению которой стремится государство путем установления процессуальных институтов. Соответственно, государство в первую очередь заинтересовано в окончательности судебного разбирательства для эффективной реализации своей функции по скорому разрешению споров и восстановлению спокойных правоотношений. Это определяет политику в установлении целей конкретных стадий и институтов судебного разбирательства. Однако в окончательности судебного разбирательства заинтересованы и конкретные лица, участвующие в деле и согласные с вынесенным судебным решением. Таким образом, окончательность судебного разбирательства — предмет как публичного, так и частного интереса.

Профессор Адриан Цукерман (Оксфордский университет) в фундаментальном труде «Zuckerman on Civil Procedure: Principles of Practice» следующим образом обосновывает значение окончательности судебного разбирательства как общего интереса и сторон процесса, и государства:

«Так же, как граждане имеют право на обращение в суд за судебной защитой, они имеют право на уверенность в том, что их права не будут оспорены после вынесения судом окончательного решения или после того, как их права не оспариваются в течение длительного периода времени. Пока их права подвергаются риску быть оспоренными, существует неопределенность относительно судьбы этих прав и возможности их оспаривания. Такая неопределенность ослабляет верховенство права (rule of law), поскольку заинтересованные лица не могут в полной мере осуществлять пользование принадлежащими им правами (fully enjoy their rights). Таким образом, существует значительный публичный интерес в установлении границ возможности судебного рассмотрения спора, то есть в его конечности. Этот публичный интерес в окончательности судебного разбирательства имеет ряд важных проявлений в различных областях. Во-первых, он стимулирует установление временных пределов для инициирования судебного разбирательства. Он диктует необходимость разрешения переданного в суд спора возможно более полным и всесторонним образом; для того чтобы не “беспокоить” им в дальнейшем суд и других лиц, участвующих в деле. Он требует быстрого разрешения споров, переданных в суд. Наконец, он предполагает установление четких границ и оснований для возобновления рассмотрения вопросов, которые уже были разрешены судом в ходе судебного разбирательства»[101].

Внесение определенности в спорные правоотношения путем разрешения социальных конфликтов определяет цели дальнейшего обжалования и пересмотра судебного решения, которые не сводятся к исправлению судебных ошибок и восстановлению справедливости, а включают в себя и необходимость достижения баланса между интересами конкретных лиц, одно из которых имеет право на исправление допущенной судом в отношении него судебной ошибки, а другое — возможность правомерно полагаться на результат, установленный окончательным (вступившим в законную силу) судебным решением. Применительно ко всей судебной системе общая цель обжалования и пересмотра судебных актов предполагает исправление судебных ошибок и тем самым обеспечение законных и обоснованных решений и «водворение спокойствия в отношениях граждан», т.е. обеспечение правовой определенности.

Окончательность судебных решений и средства ее обеспечения

Окончательность судебного разбирательства обеспечивается совокупностью различных средств: это и свойство исключительности судебного решения, препятствующее повторному предъявлению тождественного иска, и ограничение продолжительности собственно судебного разбирательства, и установление препятствий для неограниченного по срокам и по стадиям обжалования судебных решений. Окончательность судебного разбирательства связана со всей совокупностью элементов законной силы судебного решения (res judicata), отражающейся в правилах, касающихся как продолжения данного судебного разбирательства, так и возбуждения нового разбирательства, но по тому же вопросу. Однако реализация этой законной силы возможна лишь при системном обеспечении в законодательстве последствий вступления решения в законную силу, что не в полной мере соблюдается в современном российском гражданском процессе при существующем институте пересмотра вступивших в законную силу судебных постановлений в порядке надзора.

Сроки обжалования вступивших в законную силу судебных актов

Динамика развития отечественного процессуального законодательства последнего десятилетия[102] позволяет сделать вывод об общем стремлении законодателя обеспечить правовую определенность в рассмотрении и разрешении гражданских дел.

Прежде всего, в гражданском и арбитражном процессе в 2002 году были установлены сроки для обжалования вступивших в законную силу судебных постановлений: по ГПК РФ — год, по АПК РФ — три месяца. Эти сроки были установлены как пресекательные (не подлежащие восстановлению).

В 2004 и 2005 годах в процессуальные кодексы были внесены изменения, допускающие восстановление пропущенного процессуального срока на обжалование судебных актов в порядке надзора, если срок был пропущен по причинам, признанным судом уважительными (в ГПК РФ) или не зависящим от лица, обратившегося с заявлением или представлением об оспаривании судебного акта в порядке надзора (в АПК РФ). В АПК возможность для восстановления такого процессуального срока была ограничена шестью месяцами со дня вступления в силу последнего судебного акта по данному делу или со дня, когда это лицо узнало или должно было узнать о нарушении его прав или законных интересов оспариваемым судебным актом (ч. 4 статьи 292). В ГПК же предельный временной период для восстановления такого срока установлен не был, несмотря на отрицательное заключение по этому вопросу со стороны Правительства РФ[103].

Действующая редакция ГПК РФ устанавливает трехмесячный срок на обжалование в порядке надзора со дня вступления в законную силу обжалуемого судебного постановления (ч. 2 статьи 391.2). При этом в ч. 4 статьи 112 сказано, что восстановление пропущенного срока допустимо, если обстоятельства, объективно исключающие возможность подачи надзорной жалобы в установленный срок, имели место в период не позднее одного года со дня вступления обжалуемого судебного постановления в законную силу.

Данная формулировка представляется неудачной, поскольку, если понимать ее буквально, срок на обжалование в порядке надзора может быть восстановлен и в тех случаях, когда обстоятельства, исключающие обжалование судебного постановления, возникли по истечении установленного Кодексом трехмесячного срока на обжалование. Обоснованность восстановления срока в таких случаях вызывает сомнения. Кроме того, остается неясным, парализуется ли возможность восстановления срока, если данные обстоятельства, возникнув до истечения общего трехмесячного срока на обжалование судебного акта в порядке надзора, отпадут по истечении годичного срока, предусмотренного ч. 4 статьи 112 ГПК РФ.

Сохраняющаяся неясность временных параметров обжалования судебных постановлений в надзорную инстанцию порождает неопределенность в вопросе о соответствии такого регулирования Европейской конвенции.

Изменение подходов к окончательности судебных решений — в сравнении с регулированием советского периода

В российской процессуальной науке дореволюционного периода, в частности в трудах М. Малинина, В.М. Гордона и А.Х., окончательность судебных решений, конечность сроков и процедур обжалования судебного решения связывались с обеспечением «определенности правового состояния»[104]. Такой подход соответствует современной концепции принципа правовой определенности, который в толковании Европейского суда по правам человека препятствует бесконечному или чрезмерно длительному — с точки зрения сроков и множественности стадий — обжалованию решений, обладающих статусом res judicata.

В советский период развития гражданского процессуального права указанный подход к окончательности судебных решений сменился диаметрально противоположным, основанным на отказе от предельных сроков обжалования вступивших в законную силу судебных решений, а также от ограничения оснований для их отмены обстоятельствами исключительного характера. В одном из фундаментальных трудов по советскому гражданскому процессуальному праву указывалось: «Институт пересмотра решений в порядке надзора, введенный впервые в мире в советский гражданский процесс, имел целью максимальное обеспечение объективной (а не формальной) истины в судопроизводстве, а для достижения этой цели новую проверку дела, несмотря на то, что решение вступило в законную силу (а иногда и было исполнено)»[105].

В практике работы судов и прокуратуры советских времен преобладали два аспекта: ликвидация незаконных решений и широкое вмешательство государства в судьбу уже разрешенного дела (т.е., по сути, в частноправовые отношения). «Такой аспект, как снижение устойчивости решений, затягивание исполнения ввиду бесконечного и по малейшему поводу обжалования решений, хотя и не отрицался, но явно не был в числе приоритетных — система из трех надзорных инстанций служит тому подтверждением»[106].

Указанным выводом подтверждается фактическое установление приоритета принципа законности, которым в данном случае обосновывалась также необходимость контроля государства за частноправовой сферой, или над правовой определенностью в современной терминологии. Требование законности при этом, в том числе и в современной системе правового регулирования, используется как противовес правовой определенности и направлено на реализацию целей общего характера, а именно на обеспечение единообразия судебной практики или защиту публичных интересов. В таком понимании законность вступает в противоречие с правовой определенностью как принципом, направленным на защиту индивида в его отношениях с государством или иным публичным образованием.

В последнее десятилетие постепенно актуализируется подход, который, по сути, радикально меняет сложившуюся на протяжении десятилетий истории советского и нового российского процессуального права диспропорцию между стабильностью и законностью судебного решения и ориентирует на поиск разумного баланса между ними.

Практика Европейского суда по российским делам, связанным с отменой судебных решений, вступивших в законную силу, а также ее обобщение и систематизация в постановлении Конституционного Суда от 5 февраля 2007 года № 2-П и в последующих решениях являются главной движущей силой этого процесса, определяя ориентиры и для законодателя, и для правоприменительной практики[107].

Основные выводы относительно принципа правовой определенности, вытекающие из практики Европейского суда по делам о пересмотре вступивших в законную силу судебных актов

Из практики Европейского суда по делам о пересмотре и отмене вступивших в законную силу судебных актов можно сделать два основных вывода.

Первый: Суд последовательно отстаивает такую вытекающую из Конвенции ценность, как окончательность судебных решений. Ее защита обеспечивается допустимостью отмены вступивших в законную силу судебных решений только по основаниям исключительного характера (фундаментальные нарушения, существенная несправедливость) и только в процедуре, которую можно считать определенной и предсказуемой, а также отвечающей критериям состязательности и равноправия сторон.

Второй принцип: правовая определенность и окончательность судебных решений, защищаемые Конвенцией, важны не сами по себе, а в субъективном контексте главного приоритета Конвенции — защиты гражданина (частного субъекта) в его отношениях с государством (в лице государственных органов или же иных публичных субъектов, выполняющих делегированные им государством функции). Требование защиты гражданина в его отношениях с государством отражено как в фундаментальных принципах, так и в конкретных статьях Конвенции. В практике применения статьи 6 этот приоритет, возможно, менее очевиден, чем в практике применения ряда других статей, которые прямо подразумевают «столкновение» лица с государством (статьи 2, 3, 5). В отличие от этих норм статья 6 предполагает как создание государством необходимых условий для справедливого судебного разбирательства (для участвующих в судопроизводстве частных лиц, не обладающих публичным статусом), так и недопустимость использования государством своих ресурсов в случае, если в этом разбирательстве оно является стороной и противостоит частному субъекту права.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.