Взаимные отношения супругов

Взаимные отношения супругов

1) Личные

Личные отношения супругов могут быть установлены или на рабстве одной стороны (именно жены), или на власти и подчинении, или, наконец, на равенстве. На каком из этих оснований построен супружеский союз у нас в древнее время, исследователи не согласились: одни склоняются к признанию лишь власти мужа, другие предпочитают видеть в супружеских отношениях следы рабства жены. С.М.Шпилевский, говоря о целом славянском праве, находит следы рабства именно в памятниках польских и чешских, т. е. в памятниках славянских народов наиболее культурных. Он приводит из Вислицкого стат. следующее: «…mulier autem maritata non habet sui ipsius potestatem propter maritum suum». Для чешского права он же берет следующее место из Викторина Вшегердского: «…ka?da ?ena jest neswobodna, dokudz mu?e ma, a jest wezen mu?a sw?ho». Для русского права таких принципиальных выражений в законах не находится. Зато для древнейших времен указывается несколько отдельных фактов, по-видимому, доказывающих рабство жены.

В истории все три указанные отношения могут быть найдены в различные эпохи развития славянского права с тем существенным отличием для русского права, что рабство жены исчезает уже в начале истории, а власть мужа принимает более мягкий характер, чем у современных других культурных народов.

а) Времена древнейшие. Существенные черты рабства жены состоят в праве мужа на жизнь и в праве на свободу жены. В доказательство существования первого у древних руссов нельзя привести ни одного древнейшего свидетельства даже мифического времени (ср. суд над женой князя Владимира Рогнедой). В доказательство права на свободу жены приводится обыкновенно рассказ летописи о поединке Мстислава с Редедею Касожским (1024 г.). «Рече Редедя к Мьстиславу: аще одолееши ты, то возьмеши именье мое, и жену мою, и дети моя, и землю мою; аще ли аз одолею, то възму твое все. И рече Мстислав: тако буди». Если и признать это не баснословным рассказом, во всяком случае здесь дело идет об условии варвара Касога с русским князем, также одичавшим в своих азиатских владениях. Общая ссылка на способы совершения брака через покупку и похищение, необходимо приводящие к рабству, уже ослаблена нами указанием на то, что у восточных славян с древнейших времен имеет место и брак через приведение, и что самое похищение есть фиктивное, что, наконец, различие жен и наложниц ясно указывает на различие брака и рабства. Затем в доказательство права мужа на свободу жены может быть приведен случай 1024 г., т. е. рассказ летописи о голоде в Суздальской земле, когда мужи отдавали своих жен челядинам для прокормления; это выражение означает, по-видимому, что мужья передавали сами своих жен своим рабам для прокормления жен. Но ввиду голодной смерти человек действует не по сознанию права, а под давлением крайней необходимости, нарушающей право.

В доказательство рабства жен в древнейшие времена могут быть приведены аналогические, но более решительные сказания из времен более поздних, именно свидетельства о Донских казаках и сибирских пионерах. О первых Ригельман рассказывает следующее: «Если кому жена была уже немила и неугодна, или неудобна, ради каких-нибудь причин, оных менять, продавать и даром отдавать (муж) мог, водя по улицам, вкруг крича: кому люба, кому надобна? За продерзости, за чужеложство, за иные вины, связав руки и ноги и насыпавши за рубашку полны пазухи песку, и зашивши оную, или с камнем навязавши, в воду метали и топили, а иногда убивственно мертвили» («Истории о Донских казаках»). Но в этих случаях мы имеем дело не с браком, а рабством; выражение Ригельмана, что казаки стали «брать за себя» пленниц-турчанок, калмычек и пр., принадлежит самому Ригельману, а не действительности исторической, ибо из его же рассказа видно, что то были некрещеные пленницы-наложницы, а не жены. Что касается до сибирских колонизаторов, то их сожительницы, которых они закладывали на время и продавали, хотя и названы в указе патриарха Филарета женами, но из других свидетельств оказывается, что эти мнимые жены ими похищены и служат им вместо жен и некоторые также некрещеные. Во всяком случае здесь эти явления рассматривались не как право, а как правонарушение, и преследовались властью, следовательно, являются для нас фактами, а не свидетельством о праве.

Отвергая существование рабства жены в историческое, особенно христианское время, мы отнюдь не отрицаем зависимости жены от власти мужа, зависимости гораздо более значительной, чем в последующие времена, даже в Московском государстве.

б) Власть мужа над женой в Московском государстве. Можно подумать, что и в Московском государстве брачное право не ушло далеко от состояния рабства. А именно утверждают, что мужу принадлежало право распоряжаться личностью жены как по обычаю, так и по закону. Относительно первого можно привести акт 1644 г. (Рус. Ист. Библ. Т. II, № 238) – жалобу крестьян Кижского погоста царю, где крестьяне, говоря вообще о тяжести податей и повинностей, пишут: «Платим мы всякие твои государевы доходы, жен своих и детей закладываючи». Что разумеется здесь под закладом? Думаем, что не служилая кабала, а временное услужение, ибо в записях на служилые кабалы муж всегда сам с женой и несовершеннолетними детьми отдает себя в кабальное холопство (см. Ак. отн. до юр. быта, II, с. 26). В смысле служилых кабал нельзя истолковать известное место Уложения ц. Ал. Мих. (XX, 43): «А будет кто в голодное время сам себя с женою, или сына или дочь отдаст в работу на прокорм…». Здесь та разница от обыкновенных служилых кабал, что запись имеет срочное значение (а не пожизненное). В тексте Уложения делается различие между правом мужа на жену и правом отца на детей; первая идет в услужение не иначе, как вместе с мужем, вторые могут быть отданы отдельно (но только в услужение).

Установление общего местожительства супругов и сообщение прав состояния, как известно, имеет то значение, что жена должна следовать за мужем в его домицилий и разделять с ним его общественное положение; это общее правило, имеющее силу и теперь, в древнейшем праве могло привести к ограничению и полному лишению свободы жены. Общее местожительство и сообщение прав состояния для древнейшего времени имело весьма невыгодное для жены значение, потому что из него истекали выдача на поток с женой и с детьми и продажа в рабство за долги и за преступления мужа. Но это изъясняется в истории уголовного и гражданского (обязательственного) права. В московском праве оно не имеет уже такой строгости: местожительство может быть даже определено домицилием жены: о том свидетельствуют те акты, которыми определяются имущественные отношения супругов, в случае вступления мужа в дом жены. В своем месте мы скажем, что муж в этом последнем случае меняется ролью с женой, приносит ей приданое и т. д. Но для обратного уравновешивания таких фактов в московском праве можно сослаться на затворничество жен, причем местожительство является заключением жены, пожизненным лишением ее свободы властью мужа. Так можно подумать, судя по сказаниям иностранцев, например, Герберштейна и Майерберга (о воспрещении женам выходить из дому даже в церковь, о гаремном заключении их в доме и о закрытых выездах). Все это может быть отнесено только к высшим классам, заразившимся татарскими обычаями, но не к огромному большинству сельского населения. Обратные же сведения об уличной распущенности женщин, сообщаемые теми же писателями, относятся к городской черни.

Право наказания жены. Свидетельства об обычном праве в этом отношении далеко не равного достоинства; наименьшее значение имеют показания иностранцев анекдотического характера (каков анекдот Герберштейна о муже-немце и жене русской, якобы свидетельствующий о привычке жен русских к наказаниям от мужа). Большее достоинство имеют показания источников туземных, каков, например, Домострой, из которого видно, что обычное право стремилось урегулировать право наказаний орудиями их (допуская наказания болезненные, но не членовредительные). Это подтверждается и судебными актами (например, 1640 г.), где обычное право относительно этого вопроса выражено так: «… смирять жена своя по вины и полюдцки, а не безвечьем» (Ак. Юр., с. 313). Способы регуляризации состоят: а) в брачных контрактах, как свидетельствует о том Коллинз (Чт. в об. ист. и др., 1846); б) в суде и в) наконец, в возможности расторжения брака по причине жестокости обращения.

Простиралось ли право наказания до права мужа на смертную казнь жены за преступления? Такое право, как известно, принадлежало мужу, по законодательству почти всех даже культурных народов; оно определено и в памятниках византийского права, реципированных у нас (Законе Судном людем). Прохирон и эклога позволяют мужу убить соучастника в прелюбодеянии жены безнаказанно, следовательно, такое же право ео ipso предоставлено и относительно виновной жены. В пример того же права у европейских народов можно привести постановление Фризов, указывающее, что брачный меч не есть пустой символ в руках мужа.

В русских памятниках и законодательных и бытовых не находим этого права. Из древних законодательных памятников сошлемся на договор русских с немцами 1229 г., где находим: если русин застанет латинина со своей женой, то платится 10 гривен (ст. 17). Постановление это тем замечательнее, что оно помещено именно в договоре с немцами, у которых, как мы видели, господствовало в этом случае право меча. В Русской Правде (Кар. 101) находим: если кто убьет жену, то тем же судом судити, как мужа; если же будет виновата, то полвиры 20 гр. Статью эту (см. выше, с. 374) можно изъяснить так, что за убийство жены (мужем) муж платит полную виру, но если она была убита за вину (разумеется прелюбодеяние), то наказание убийце, хотя и понижается вдвое, однако полагается.

Именно в таком виде мы находим это право в Московском государстве; хотя в московских законах о том ничего не постановлено, но судебные акты показывают, что убийство жены без вины с ее стороны каралось точно так же, как и убийство постороннего, т. е. смертью. Если жена убита за незначительное преступление общего характера, например, кражу, то наказание убийце-мужу понижалось: именно назначались членовредительные наказания (случай 1674 г.). Если жена убита мужем за прелюбодеяние, то наказание убийце назначалось еще менее тяжкое, именно кнут. Например, в 1664 г. «Ивашка в убивстве жены своей винился, а убил-де жену свою до смерти за то, что она от него воровала блудно. Учинено ему наказание: бить кнутом и отдать на частные поруки» (П. С. 3., № 355). Во всяком случае и это смягченное наказание показывает, что убийство жены мужем за прелюбодеяние есть преступление, а не право мужа. Справляясь для аналогии с правами других славянских народов, находим в них свидетельства, что мужья отказываются исполнить решение суда (основанное на реципированном праве) казнить своих жен за прелюбодеяние (сказание о Болеславе II и житие Адальберта). В виду этого мы должны признать неверными рассказы иностранцев (Коллинза) о праве мужа казнить жену в Московском государстве XVII в.

в) время после Петра I. По общему закону исторической жизни (закону переживания) и в московском праве до самого конца Московского государства (замены его империей) можно еще наблюдать устарелые черты древнейшего несвободного состояния жены, между тем, как жизнь уже давно ушла вперед и создавала учреждения, совершенно противоречащие рабству жены. Уже тогда наклонность к установлению равенства супружеских отношений выразилась как в идеях литературных, так и в учреждениях. В одном и том же хранилище устной словесности, например в пословицах, можно найти и следы рабства жены и высокие черты гуманного и цивилизованного права. Уже тогда выражается то же стремление и в законе. Не будучи равными между собой во внутренних отношениях, муж и жена пользовались равенством в своих отношениях к третьим лицам – к детям и к обществу. Правоспособность и дееспособность жены ничем не ограничены (см. Суд. 1-й, 52 и 49). Что касается до времени после Петра, то наше законодательство богато только определениями по вопросу о праве местожительства жены: именно о праве жены не следовать за мужем в случае ссылки за преступления; об обязанности жен крестьян следовать за мужьями при высылке их помещиками на поселение в Сибирь (ук. 1760, П. С. 3., № 11166); об обязанности жены следовать за мужем – иностранным подданным. Относительно же прочих прав личных мы находим здесь весьма немногое. Собственно их коснулся только устав благочиния или полицейский 1782 г. Здесь об обязанностях мужа выражено следующее общее правило: «…муж да прилепится к своей жене в согласии и любви, уважая, защищая и извиняя ее недостатки, облегчая ее немощи, доставляя ей пропитание по состоянию и возможности хозяина». Здесь мало можно найти определенных постановлений, кроме последнего – обязательства мужа доставлять жене пропитание по состоянию. Слова устава благочиния вошли в т. X Свода Законов почти с буквальной точностью. Вообще личные отношения супругов с положительной их стороны не уловимы для законодательства. Столь же неполно могут быть определены и отношения жены к мужу, т. е. обязанности подчинения мужу. В том же уставе 1782 г. они выражены так: «… жена да пребывает в любви, в почтении и послушании к своему мужу и да оказывает ему всякое угождение и привязанность, аки хозяйка». И это постановление вошло в Свод Законов, но уже не с такой точностью, именно в Своде прибавлен весьма характерный термин – «в неограниченном послушании». Понятие «неограниченности» власти было однажды выражено в нашем законодательстве до издания Свода, именно в одном сенатском решении 1802 г. (П. С. 3., № 20519); тогда возник вопрос об отношении родительской власти к власти мужа, причем сенат выразился: «Одно лицо двум неограниченным властям, каковы суть родительская и супружеская, совершенно удовлетворить не в состоянии, а особливо в случае могущей быть между изволениями их противоположности». Но это понятие, противоречащее историческому ходу предшествовавшего законодательства, высказано сенатом мимоходом и не должно бы было входить в букву закона. Будучи взято в буквальной точности, оно должно бы вести к отказу жене в праве иска на мужа по какому бы то ни было делу, чего наше законодательство не отнимало у жены ни прежде, ни ныне. Что послепетровское право шло не назад, а поступательно в деле определения равенства в отношениях супругов друг к другу, это доказывается характером законодательства этого времени в определении имущественных отношений супругов.

2. Имущественные отношения супругов

Имущественные отношения супругов могут быть установлены и, действительно, устанавливаются по трем началам: 1) подчинения имущества жены праву мужа; 2) общности прав на имущества обоих супругов; 3) раздельности прав имущественных каждого из супругов. Типическим построением права по первому началу считается древнеримское; типом права семейной общности имуществ может быть признано немецкое; наконец, образцом раздельности имуществ супругов может быть выставлено славянское право, преимущественно русское. Однако то, что сказано здесь о древнеримском, германском и славянском праве нужно принимать не без ограничений: и в древнеримском праве можно наблюдать некоторые права жены на имущество, и в немецком – некоторые признаки раздельности имущественных прав супругов.

Что же касается до славянского права, то и в нем можно отыскать все три указанные типа в последовательном историческом развитии: древнейшее время, когда личные отношения основаны на зависимости жены, в имущественных отношениях нельзя отыскивать ни раздельности прав супругов, ни даже общности их: вместе с лицом жены и самое имущество ее подчиняется власти мужа. Во второй период до XVIII в. у русских господствует начало общности семейных имуществ, с существенными исключениями в пользу раздельности некоторых из этих имуществ. Только в XVIII в. устанавливается законом ныне действующее право полной раздельности имуществ супругов.

а) Древнейшая эпоха – подчинения имущества жены власти мужа – не может быть исследована с надлежащей точностью по недостатку исторических данных. Некоторый свет проливают только слова летописи о браке у полян: «Заутра приносят по ней, что вдадуче» – это приданое, которое отдается за невестой в руки и во власть мужа. Впрочем, как в личных отношениях супругов, рабство жены исчезло в доисторические времена, так и в имущественных отношениях нельзя уже отыскивать полного поглощения прав жены правами мужа. Этим отчасти объясняются факты, на которые ссылается Неволин, находя и в ту первобытную эпоху следы раздельности имуществ, указывая на пример Ольги, у которой был свой город (Вышгород), свое село Ольжичи, свои звериные и птичьи ловли. Он сослался также на сагу об Олаве, по которой русская княгиня имеет свое отдельное войско. Все эти примеры взяты из княжеского права, а княжеское право, несмотря на смешение в нем публичных начал с частными, не может быть признано образцом отношений частных: так, Вышгород называется городом Ольги потому, что в то время, в малолетство Святослава, Ольга была единственной представительницей княжеской власти; Вышгород же считался княжьим городом по преимуществу для всех князей, правивших Киевом. Известия саги об Олаве относятся к периоду вдовства Ольги, а потому ни в каком случае не могут служить для уяснения ее прав на свои имущества по отношению к правам мужа. Затем, можно бы привести в доказательство раздельности имущественных прав жены и мужа ту статью договора Олега, в которой говорится о взыскании с убийцы, когда он скрылся, именно: все имущество убийцы поступает родственникам убитого, за исключением той части, которая следует по закону жене. Но это постановление явно составлено под влиянием византийского права, ибо, по русскому праву, даже позднейшему, умышленный убийца выдается на поток и разграбление вместе с женой и детьми.

Однако, в Русской Правде содержится несколько указаний на имущественные права жены, что и приводится обыкновенно в доказательство существования принципа раздельности супружеских имуществ уже в то время (в XI–XIII вв.). Но все указания Русской Правды на этот счет заключаются в той части ее, где она ведет речь о наследстве, т. е. заключает в себе указания на права жены по прекращении брака, нисколько не уясняя вопроса об отношениях мужа к имуществу жены при существовании брака. Так как постановления Русской Правды об этом предмете будут изложены в истории права наследования, то здесь достаточно заметить, что по смерти мужа жена или остается распорядительницей общесемейного имущества, или получает выдел наравне с сыновьями, по распоряжению мужа или по закону. Во всяком случае постановления Русской Правды относятся уже к довольно поздней христианской эпохе.

Ссылаются также на «вопрошание Кириково» XII в., в котором между причинами развода находим и следующее: «Ожели вельми зло будеть, яко не мочи мужю держати жены, или жена – мужа; или долг мног у мужа застанет, а порты (одежды) ее грабити начнет, или пропиваеть, или ино зло…». Эта ссылка ослабляется тем, что: а) по этому памятнику произвольное распоряжение со стороны мужа имуществом жены относится к ее одеждам, а право на одежду приписывалось и рабам; б) речь идет о распоряжении имуществом жены для целей порочных и не само по себе ведет к разводу, а приводится лишь, как приблизительный признак полного несогласия супружеской жизни; обращение имущества жены на удовлетворение долгов мужа не доказывает самостоятельности имущественных прав жены; в) единственным средством предотвратить расточение мужем имущества жены признан развод, чем косвенно утверждается мысль, что при существовании брака нет средств гарантировать имущественные права жены от произвола мужа. Подобное же указание могли бы иметь статьи (24 и 25, по нашему изд.) устава Ярослава о том, что муж, который уличен в краже конопли, льна, жита, белья и женских одежд, подлежит уголовному наказанию. В уставе Владимира в числе дел, подлежащих суду церкви, упоминается «пошибанье (ссоры) между мужем и женою о животе», т. е. движимом имуществе. Здесь, действительно, можно видеть доказательство прав жены на вещи, не только принесенные ею в виде приданого, но приобретенные собственным трудом ее во время брака, но некоторые из этих имуществ должны быть признаны не собственными (отдельными) имуществами жены, а имуществом, предназначенным на общее содержание семьи («жито»). Вообще же редакции уставов Владимира и Ярослава, дошедшие до нас, могут изображать порядки довольно позднего времени.

Итак, повторяем, для древнейшего времени у нас нет средств разрешить вопрос об имущественных отношениях супругов с научной точностию. Но представленные факты и соображения дают возможность предположительно установить такой порядок развития этого института в 1-й период. 1) Когда брак совершается через похищение и покупку жены, то об имущественных правах жены не могло быть речи. 2) Когда установился брак через приведение, с которым соединялся внос приданого, то некоторые имущества, именно движимые и, в частности, женские одежды и украшения, и вещи, приобретенные личным трудом жены, признаются имуществами жены (не без участия, однако, прав мужа; см. вопрошение Кириково). 3) После принятия христианства, под влиянием церковного права[148] и личные и имущественные права жены возрастают: именно, кроме прав на приданое, составляющее, так сказать, peculium жены, за нею утверждается участие в правах на общесемейное имущество (о чем и свидетельствует устав Ярослава). Таким образом к концу 1-го периода относится начало порядков, развивавшихся во 2-м периоде, т. е. общности прав супругов: а) на имущества, назначенные для целей брака; б) на имущества, приобретенные общим трудом во время брака.

б) Семейная общность имуществ (XIV–XVII вв.). Период XIV–XVII вв. как в московском, так и в литовско-русском праве есть период господства общности семейного имущества. Неволин признает и для этого времени основным принципом раздельность имуществ супругов, а признаки общности, именно заключающиеся в учении о приданом и о правах наследования супругов одного после другого, считает исключением. Мы, на основании точного смысла памятников, должны признать, наоборот, первое исключением, а второе общим правилом.

Общее право супругов на вещи простиралось: 1) на имущества, предназначенные при заключении брака на общие цели семьи; 2) на имущества, приобретенные обоими супругами при существовании брака.

Имущества, предназначенные по заключении брака на осуществление целей семьи, суть приданое с о стороны жены и вено со стороны мужа.

Так как в памятниках московского права не с достаточной ясностью изложено учение об установлении общесемейных имуществ и в изъяснении свидетельств о том может явиться произвол, то мы приведем аналогические постановления литовско-русского права, но лишь для уяснения права Московского государства. По праву статута, брак установляет такие имущественные отношения: жена приносит в общую семейную массу имуществ приданое, приносит его не мужу, а семье. Если цель брака – рождение детей – достигнута, то имущество, принесенное в виде приданого, остается навсегда в распоряжении семьи, т. е. идет в наследство детям, подобно имуществу мужа. Но детей может и не быть, и жена может пережить мужа, а между тем муж при жизни может потребить имущество жены. Для предупреждения этого, муж при совершении брака или после совершения его обеспечивает целость приданого жены посредством залога на известной части своих собственных имуществ; это называется веном. Первоначально не было определено, на какой именно части его имуществ может быть дано мужем такое обеспечение. Но впоследствии злоупотребления в пользу жены и во вред родственникам мужа заставили установить закон, по которому муж может записать вено жене лишь на третьей части своих имуществ. Акт установления такого залога называется веновной записью. Сила его такова: по смерти мужа вдова может владеть записанным ей имуществом в виде вена до тех пор, пока наследники мужа не уплатят ей суммы, в которой дано было это обеспечение, и которая, предполагалось, равняется внесенному ею приданому. Затем, при существовании брака, и муж и жена распоряжаются всяким имуществом сообща, и сделки совершаются всегда от имени обоих супругов. Следы такой общности имущественных прав супругов остаются и ныне в Своде законов – в местных постановлениях для губерний Черниговской и Полтавской. В изложенных постановлениях Литовского статута весьма ясны черты римской дотальной системы (хоть и не без значительных отличий). Трудно решить, насколько здесь выразилось естественное развитие русского обычного права, и насколько – влияние римского права (в частности эклоги).

Подобные же постановления существовали и в севернорусском обычном праве древнейшем (XIV и XV вв.), но затем приняли здесь несколько иную форму.

Первоначально и здесь мужья, получая приданое, записывали, взамен его, женам недвижимые имущества, что имеет совершенно одинаковое значение с веном, хотя так и не называется. Обыкновенно акт, обеспечивающий приданое, давался в форме завещания, которое, однако, писалось тотчас по заключении брака. Результатом могло быть или восстановление приданого, или (что чаще) переход в собственность переживавшей супруги записанного ей мужем имущества. При существовании брака сохранялось общее право супругов как на приданое, так и на записанную жене часть мужнина имущества. При отсутствии завещания в пользу жены той же цели обеспечения приданого служило законное установление, по которому переживший супруг или супруга пожизненно пользовались вотчинами другого, если не вступали во второй брак (см. Пск. Судн. гр., ст. 88, 89). Такие формы заменяли в севернорусском праве вено западнорусское и propter nuptias donatio – римского права. Они же служили основанием общности прав супругов при жизни их на имущества, назначенные для целей брака, т. е. достигали тех задач, которые имелись в виду в детальной системе и системе статута[149].

Имущественные отношения супругов, по московскому праву, строятся так в отношении к приданому:

Жена приносит приданое, большей частью движимое имущество, в частности одежды, украшения и деньги, но в приданое поступали также и недвижимые вещи, что носило иное специальное название – «наделок».

Из двух супругов не всегда именно жена приносит приданое: иногда эта роль выпадает мужу, когда он входит в дом жены. В таком случае судьба его имущества совершенно равняется судьбе приданого жены, например: «Се аз Марко, Клементьев сын… принес своего живота (в дом жены), и хлеба, и платья, и денег (следует перечень, Ак. Юр. С. 394). Иногда по рядной записи исчисляется имущество обоих вступающих в брак (Там же. № 305) с очевидным намерением установления общности прав на него. Имущество получает характер приданого по особой сделке – рядной записи, в которой ему составляется точный инвентарь по каждой вещи отдельно. На основании такой записи происходила впоследствии реституция приданого.

Родители невесты, не заключившие рядной записи, конечно, не могли быть принуждены к выдаче приданого по закону (хотя случаи заключения брака без рядной составляли редкое исключение). Не закон, а обычай ставил выдачу приданого обязательной для родителей. Но если выдача замуж производилась не родителями, а братьями или другими родственниками, или казной (когда имущество отца переходило в государственную собственность), то выдача приданого становилась обязательной для всех разрядов упомянутых лиц (Рус. Пр. Кар., ст. 103 и 107; ук. 1562 г. о княжеских вотчинах). Однако, и в этом случае закон не определял, какая часть семейного имущества должна идти в приданое. Еще Русская Правда постановляла: «…выдадут ее (сестру) братья замуж, как могут».

Во время существования брака приданое остается в общем распоряжении обоих супругов, а не одного из них в частности. Это обозначалось в рядных записях, например, так: «Се аз Иов Мих. дал есми дочери своей Настасьи и зятю своему Мине наделка»… (Ефименко. «О приданом». С. 36). Из множества актов, свидетельствующих об общности прав супругов на приданое, приведем лишь следующий: «А что моя вотчина, – говорит один завещатель, – приданая жены моей… и ту вотчину, по совету жены своей… отдал к Троици» («Тверские акты», изд. С.Шумакова. Вып. 1, № 47). Отсюда возможность коллективных завещательных актов мужа и жены (и детей) на одно и то же имущество: «…духовную писал по Аннину велению и по Григорьеву… церковный дьячок Ларка… а до ся мест мы Анна да Григорий тою деревнею владеем, и нам с тое деревни свое… подати государевы платить» (П.И.Беляев. «Древнерусское завещание». С. 17). Что жена не была единственной собственницей приданого, это доказывается фактами отчуждения приданого мужем. Что, однако, муж не может считаться собственником приданого жены (как думает Неволин), доказывается сделками, где муж распоряжается приданым с согласия жены (например, муж покупает имение у своей жены, ее зятя и его жены; Ак. Юр., № 103), и законами, воспрещающими такое отчуждение без согласия жены: новоуказанная статья 1676 г. запрещает мужьям продавать приданые вотчины своих жен (П. С. 3., № 650); ук. 1679 г. воспрещает укреплять такие акты в поместном приказе (П. С. 3., № 751). В частности, отношения к приданому обоих супругов таковы: владение – общее; пользование некоторыми вещами – раздельное; распоряжение недвижимостью – общее: «… и мы, с своею женою поговоря, дали есми по любви то село сыну своему Ивану», – говорится в одном акте (Ак. Федотова-Чех., № 94).

По прекращении брака смертью мужа, когда не осталось детей, наступает право жены на восстановление ее приданого, а в случае ее смерти то же право переходит к ее родственникам (Пск. Судн. гр., ст. 91). Средство восстановления есть преимущество, даруемое требованию приданого перед всеми прочими требованиями. При этом наблюдались следующие правила: вещи потребляемые (платье и пр.) возвращаются «по душе» (по совести), вещи непотребляемые возвращаются по рядной записи, имущества, хотя не принадлежащие к приданому, но связанные с ним нерасторжимо (например, холопы и крепостные мужа, женившиеся на рабынях жены), возвращаются вместе с приданым (Уложение XX, 62). Принадлежности приданой вещи, отнятые от нее во время существования брака, восстановляются (П. С. 3., № 644). Подобные же правила наблюдаемы были и при расторжении брака. В XVII в. описанный строй имущественных отношений супругов изменяется, главным образом, под влиянием византийского права, именно узаконениями патриарха Филарета Никитича 1627–1628 г.; в частности: право на пожизненное владение родовыми и выслуженными вотчинами умершего супруга уничтожается для пережившей жены, равным образом отменяются и записи мужем вотчин в пользу жены за ее приданое, взамен этого жене дается право на!/4 движимого имущества мужа; восстановление приданого для нее гарантируется. При детях, однако, жена (как следует заключать из текста закона и из актов) остается по-прежнему распорядительницей всех имуществ, оставленных мужем. Хотя указы Филарета ссылаются на византийское право и, действительно, отчасти воспроизводят его, но и существенно от них отличаются: эклога для бездетной жены назначает!/4 всех имуществ мужа (зач. II, гл. 3); законы Филарета говорят только о движимости. Само собой очевидно, что этими узаконениями совершенно устраняется участие жены в правах на родовые и выслуженные вотчины при существовании брака. После Уложения возникло право мужа на 4-ю часть приданого умершей жены (на основании византийского права).

Общность прав супругов на купленные вотчины. Выше было сказано, что уже в древние времена (1-м периоде) вещи, приобретенные общим трудом супругов («жито») и назначенные на общие нужды семьи, составляли общую собственность супругов. Это начало распространяется в московском периоде на всякие приобретения недвижимых имуществ во время брака возмездными способами. В купчих грамотах обыкновенно означается, что вотчина продана такому-то и жене его; вот один из многих примеров: «Се аз Василей Романов, сын Негановского, продал есми Демиду Ивановичю Черемисинову и его жене и его детям впрок без выкупу вотчину отца своего и свою купленую»[150]. Купленные вотчины считаются общим имуществом супругов до Уложения ц. Ал. Мих. и в самом Уложении. На этом основании, по смерти мужа, жена ео ipso становится исключительной собственницей их: «…купленная вотчина – жене его; вольно ей в той вотчине, как похочет, нет до нее никому дела» (Уложение XVII, 2; речь идет о бездетной жене; при детях, по общей древнерусской норме, благоприобретенное имущество составляет общую собственность семьи и могло быть поделено между матерью и взрослыми детьми). Это начало и после Уложения оставалось некоторое время действующим, хотя уже возбуждало сомнения: именно, уже казалось неясным, кому должны принадлежать купленные вотчины после бездетной смерти обоих супругов, если последней умерла жена: «…такие купленные вотчины давать ее роду родственникам, или родственникам мужа ее?» – спрашивали судьи-практики (П. С. 3., № 634, ук. 1676 г.); закон решил: «…та вотчина отдать в род мужа ее, а ее сродникам не давать». Таким образом к концу XVII в. общность имущественных прав супругов постепенно разрушается и приготовляются порядки, восторжествовавшие в период империи[151].

Общность обязательственных прав супругов. Общность имущественных прав супругов с большей ясностью проявляется в отношении к обязательствам. На это указывают следующие явления: с древних времен несостоятельные должники выдаваемы были кредитору головой до искупа, т. е. до отработки долга, вместе с женой и с детьми, это продолжалось до конца XVII в.; указом 1688 г. (П. С. 3., № 1285) велено «выдавать мужей с женами, а жен с мужьями»[152]. В древнейшие времена то же применялось и к обязательствам, возникающим из преступлений (выдача на поток); но в XVII в. в Московском государстве это было отмечено: «…отдавать истцам без жен», говорят новоуказные статьи 1669 г. (ст. 16 и 22). Равным образом жена может избежать ответственности по обязательствам мужа, возникшим вследствие порочности его: в 1673 г. в Великом Новгороде жена посадского человека подает явку, что муж ее, пьянствуя, дает кабалы на большие суммы, а она с детьми про то не ведает» (Челобитная, изд. Куприяновым в Отечественных Записках 1855 г.). По прекращении брака смертью мужа, вдова отвечает по обязательствам мужа не в качестве наследницы, а в качестве жены; это весьма древнее начало очень ясно обозначено в Псковской Судной грамоте, которая говорит, что жена и дети ни в каком случае не могут отказаться от уплаты за ссуду, полученную покойным мужем и отцом их (ст. 85); между тем, как наследники боковые тогда только отвечают за ссуду, полученную наследодателем, когда предъявят права наследства (ст. 86). Еще в Уложении ц. Ал. Мих. можно найти следы того же начала; там между прочим говорится: «После умершего долг платити жене его и детям» (X, 203)[153].

Но во 2-й половине XVII в., под влиянием византийского права, церковная власть начинает проводить противоположный принцип, как это именно находим в одном решении патриарха Никона 1657 г. июля 25 (П. С. 3., № 210); однако, старое начало и до сих пор живет в обычном праве русского народа. Благодаря общему началу солидарной ответственности по обязательствам всех членов семьи, не было надобности требовать, чтобы договоры были заключены от имени всех членов семьи; но тем не менее договоры, именно кабалы, всегда пишутся от имени мужа, жены и детей их[154].

в) Раздельность имуществ супругов (эпоха XVIII–XIX вв.). Уже и в московскую эпоху оба супруга могли обладать и имуществами, принадлежавшими каждому из них в раздельности; таковы из имуществ мужа родовые его вотчины и жалованные; из имуществ жены: вотчины, доставшиеся ей по наследству от родственников во время существования брака; вотчины, полученные ею в виде дара, если дарственная совершена на ее имя.

В конце XVII в. замечается явная наклонность к признанию раздельных прав каждого супруга на отдельные части общесемейного имущества; именно за мужем – исключительного права на купленные вотчины (закон ц. Феодора Алексеевича 1679 г. говорит: «А жене умершего до тое вотчины дела нет»), а за женою – исключительного права на ее приданое (см. П. С. 3., № 675). В XVIII в. указ Петра Великого о единонаследии установляет (п. 8) точную раздельность в правах наследования детьми в имениях отцовских и материнских: именно отец не может сделать кого-либо из своих детей единонаследником как своих, так и жениных имений; равным образом и указ, дополняющий закон о единонаследии, т. е. указ 1716 г. апреля 15 (П. С. 3., № 3013), выражается между прочим так: «А ее (жены) недвижимое и движимое, с чем она шла замуж за него, или по родству ей данное, по свидетельству письменному, при ней да будет».

В полном смысле понятие об отдельном имуществе жены окончательно установлено указом 1731 г. марта 17 (П. С. 3., № 5717): «…собственным их (жен) приданым имениям, и что они, будучи замужем, куплею себе или после родственников по наследству присовокупили, быть при них, не зачитая того в ту указную дачу, что надлежит дать (им) из мужня» (имения, по смерти мужа). Но этим узаконением установлено только право жены на ее имущество по смерти мужа; права ее при существовании брака не были уяснены долго. Имеет ли право жена распоряжаться своим имуществом без согласия мужа? Еще в 1753 г. сенат разрешал этот вопрос по прошению некоей жены майора Головнина Аксиньи, которая объясняла: имеет-де она собственное свое движимое и недвижимое имение; в продаже ей оного никакого запрещения нет, а юстиц-коллегия не пишет ей крепостей (продажных) от ее имени, требуя, чтобы она в этих крепостях прописала, что продает с согласия мужа, а она, Головнина, с мужем своим за несогласием жительства не имеет и того ей написать невозможно. Начались длинные справки в законах; оказалось, что юстиц-коллегия уже два раза представляла этот вопрос (в 1744 и 1752 гг.) на разрешение сената, но резолюции не получила. Впрочем, сенат нашел, будто этот вопрос ясно разрешается указом 1715 г. ноября 4, в котором сказано, что дошло до сведения сената, что в Московской губернии не хотят писать купчих и закладных от имени женских персон на недвижимое имение; тогда (в 1715 г.) сенат приказал «велеть записывать в приказах купчие и закладные от женских персон на вотчины и поместья». Однако, напрасно сенат считал этот закон столь ясным: в нем идет речь о праве «женских персон» вообще распоряжаться недвижимыми имуществами, а отнюдь не о праве жен распоряжаться своими имуществами без воли мужа. Во всяком случае теперь, т. е. в 1753 г., решением сената по делу Головниной вопрос был уяснен и разрешен окончательно.

Однако, полная имущественная независимость жены и по новейшему законодательству подлежит некоторому ограничению. Супруги могут каждый независимо один от другого входить в обязательства к сторонним лицам, но в торговом состоянии жене запрещается давать на себя векселя без согласия мужа, «если она сама от своего лица не производит торговли». Узаконение это взято из устава о векселях 1832 г., где это запрещение простирается как на жен, так равно и на детей, без дозволения родителей.

Одним из частных вопросов раздельности прав обязательственных между супругами служит вопрос о праве супругов заключать обязательства между собой. Достойно замечания, что право это допускалось у русских обычаем с древнейших времен, а между тем в XVIII и XIX вв. вопрос о нем был поставлен и подвергнут сомнению; подобный вопрос рассматривался еще при Екатерине II сенатом в 1763 г. в присутствии государыни и решен тогда так, что продажа имений от жен мужьям не должна быть допускаема, как потому, что на это нет законного дозволения, так и потому, что жена, как находящаяся под властью мужа, в даче ему купчей противу воли его спорить не может. В 1825 г. комиссия законов, рассуждая о том же по другому поводу и обозрев все законодательство от Уложения ц. Ал. Мих. до 1763 г., нигде не нашла запрещений совершать продажи имений от жены мужу, и нашла также, что упомянутый сейчас указ 1763 г. дан по частному делу и не был опубликован, но и тогда (1825 г.) министр юстиции держался другого мнения. В общем собрании сената также не состоялось единогласия, но государь написал: «Быть по мнению большинства членов». Таким образом принцип свободы сделок между супругами восторжествовал. В частности, на вопрос о праве дарений между супругами обращено внимание законодательной и судебной власти сложным делом Демидова против его жены в 1779 г. (Демидов требовал возвращения ему имений, укрепленных им за женою, так как она оказалась неблагодарной и распутной), но данный случай не привел ни к каким постановлениям.

Общим результатом исторического изучения вопроса об имущественных отношениях супругов должно быть признано следующее: русское право имеет отличительным характером своим равенство имущественных прав обоих супругов, но это достигается в нем не одною раздельностью прав супругов в некоторых отношениях, но также и общностью права их в других отношениях. Полная раздельность есть начало мертвое, противоречащее древнему справедливому понятию о браке: «nuptiae sunt… consortium omnis vitae, divini et humani juris communicatio» (Модестин).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.