1

1

Люди, как правило, не ценят того, чем они обладают. Лишь потеряв что-то, они начинают сетовать, ощущая потерю. Человек не обращает внимания на свое здоровье, пока его не валит с ног болезнь. Он привычно ест три раза в день, пока в силу каких-то непредвиденных обстоятельств ему не приходится голодать. Свобода — это понятие, над которым человек не привык задумываться, и лишь лишившись ее, он начинает понимать, что значила для него свобода передвижений и свобода выбора.

Как ни странно, к созданию Суда Последней Надежды привела диаметрально противоположная ситуация.

Я понимал ценность свободы и без того, чтобы лишаться ее. Но каждый день сталкиваясь с великолепными преимуществами независимости личности, я начал думать, что по-настоящему значит — лишиться свободы.

В стремлении объяснить эту несколько парадоксальную ситуацию придется поведать о самом необычном деле об убийстве и коснуться своей собственной истории.

Главным действующим лицом этого дела был Вильям Марвин Линдли, которого газеты и журналы называли «Рыжеволосым убийцей»; лично же для меня эта история выразилась в том, что Алва Джонстон в «Сатердей Ивнинг Пост» стал печатать с продолжениями мою биографию. Посвященный мне материал шел под заголовком «Дело Эрла Стенли Гарднера» и включал в себя описание некоторых эффектных и неортодоксальных методов, которые я использовал при расследовании дел, когда мне приходилось выступать в роли адвоката.

Я всегда утверждал, что адвокат, участвуя в перекрестном допросе свидетеля противоположной стороны, не должен быть жестко связан порядком вопросов и ответов. Если свидетель абсолютно уверен, что опознал подозреваемого, его не собьешь. Он может с предельной искренностью утверждать под присягой, что подсудимый — именно тот человек, которого два года назад он видел убегающим с места преступления, но если адвокату удастся доказать свидетелю, что, скажем, помощник прокурора как две капли воды смахивает по приметам на подсудимого, поведение свидетеля будет говорить громче, чем его слова.

Конечно, суд отвергает попытки немедленно сбить с толку свидетеля, так что адвокат должен уверенно чувствовать себя, когда ему приходится доказывать, что свидетель ошибся при опознании: это может быть неодобрительно принято судом.

Тем не менее искусство без нарушений профессиональной этики или правил судопроизводства поставить свидетеля в такое положение, когда его действия опровергают его же слова, представляет собой достаточно сложную проблему.

Когдя я впервые стал практикующим юристом, этические правила еще не носили столь определенного характера и не столь жестко соблюдались, как сейчас, так что со свойственным молодости оптимизмом я был уверен в правильности собственной оценки событий.

Я говорю об этом потому, что ранний период моей карьеры юриста, когда я пытался обрести практику в городе, где у меня не было ни одного приятеля и дружеских контактов, сопровождался весьма любопытными историями, которые дали возможность моему биографу основательно расцветить материал обо мне. Как в то время я выразился в письме к своему отцу: «Я приобрел юридическую практику, в ходе которой мне встречаются клиенты из всех классов — за исключением высшего и среднего».

Со временем тактика, которой я пользовался в суде, привлекла внимание, в результате чего мою клиентуру стали составлять представители исключительно высших и средних классов, но Алва Джонстон считает, что первые главы моей юридической деятельности представляют гораздо более интереса в силу выразительности многих деталей.

Джонстон также отметил некоторое донкихотство, которое всегда было мне свойственно: я первым кидался защищать униженных и оскорбленных — особенно, если у них не было друзей, не было денег и дело их казалось совершенно безнадежным.

К тому времени, когда Джонстон закончил живописать выразительные эпизоды из моей практики, у аудитории создалось стойкое впечатление, что я защищаю только тех, у кого нет и гроша в кармане, кто находится в совершенно безнадежной ситуации, а я, искусно используя закон и ловкость рук, захлопываю двери тюрьмы, которые уже широко открылись, готовые принять их. Результатом явилось то, что на меня обрушилась гора посланий о самых безнадежных случаях в Соединенных Штатах, взывающая ко мне о помощи.

Среди них было и дело Вильяма Марвина Линдли. О нем сообщил мне Ал Мэттью-младший, адвокат из Лос-Анджелеса, который работал в то время в государственном учреждении а затем перешел на свободные хлеба. Сам он заинтересовался делом Линдли уже после того, как ему был оглашен приговор.

Линдли в то время уже сидел в камере смертников в тюрьме Сан-Квентин, ожидая приведения приговора в исполнение. Он был осужден к смертной казни за жестокое убийство на сексуальной почве. Свидетельства против него были столь убедительны, что до Ала Мэттью никто не выражал ему ни малейшего сочувствия и не утруждал себя более внимательным изучением дела.

Ал Мэттью написал мне, что он абсолютно убежден в невиновности Линдли, что тот стал жертвой ужасного стечения обстоятельств, и просил меня заняться этим делом.

В то время мне казалось, что каждая почта приносит не менее дюжины подобных просьб, но в письме Ала Мэттью была какая-то серьезность, которая привлекла мое внимание. Я внимательно изучил отчет о деле, присланный Мэттью.

Убийство произошло в то время, когда Великая Депрессия уже шла на спад, и действующие лица, которые имели отношение к этой истории, большей частью жили во времянках на берегу Джуба-ривер в Калифорнии. Чувствовалось, что это была публика с ограниченными средствами, ограниченным уровнем образования и, в определенной мере, с весьма ограниченным интеллектом.

Некая молодая девушка, почти достигшая совершеннолетия, пошла купаться в реке. Купальным костюмом ей служило простое сатиновое платье.

Рыжеволосый Вильям Марвин Линдли в то время работал на лодочной станции, располагавшейся на берегу реки.

Жертва искупалась, переоделась, зашла в дом, где жила ее семья, перекинулась несколькими словами со своим отцом и снова вышла.

Минут через двадцать или через полчаса ее уже нашли умирающей. На нее кто-то напал, и она отчаянно сопротивлялась. Она еще смогла выдавить своему отцу несколько слов, которые звучали примерно как «этот старый рыжий врун с лодочной станции, этот старый рыжий врун». И немного спустя, ничего не добавив к своим словам, она скончалась.

Пастушонок, мальчишка, чьи умственные способности не отличались, скажем так, высоким уровнем, пас овец на другом берегу Джубы, ярдах в двухстах от места происшествия. Пока девушки купались, пастушонок сидел под деревом, наблюдая за ними. Выйдя из воды, они направились на лодочную станцию. Позже он заметил, что одна из девушек направилась к дому, а другая спустилась к воде вымыть ноги.

Незадолго до этого какой-то человек, в котором пастушок опознал Линдли, стоял в зарослях ив на берегу. Он тоже смотрел на купающихся девушек. Когда жертва снова появилась на берегу, она, по заявлению пастушка, стала бороться с «Рыжим», то есть с тем человеком, который стоял, наблюдая за ней. Они «свалились в кусты».

Пастух опознал в подсудимом «Рыжего» Линдли. Опознание он обосновал цветом одежды, которая была на Линдли в тот день.

Во время процесса (необходимо отметить, что Ал Мэттью не защищал Линдли во время суда, а занялся делом только после вынесения приговора) Линдли пытался представить алиби. Это было прекрасное алиби, если не считать того, что оно не соответствовало времени, когда было совершено преступление.

Ни у кого из лиц, имевших отношение к происшествию, не было часов, и представлялось необходимым точно определить время всех событий, чтобы лучше оценить достоверность показаний — и начать надо было с события, время которого было точно установлено.

Тем не менее пока дело Линдли казалось совершенно безнадежным — рутинное преступление на сексуальной почве, в ходе которого преступника так возбудил вид купающейся девушки, что он потерял контроль над собой и, не обращая внимания на свидетелей, которые видели его и могли опознать, просто рехнулся от похоти.

Взявшись за это дело, Ал Мэттью провел расследование и, исходя из принципа «хабеас корпус», обратился в Верховный Суд штата. Так как Верховный Суд уже рассматривал это дело в кассационном порядке и утвердил смертный приговор, юристу было необходимо прибегнуть к этой редко используемой терминологии, чтобы, образно говоря, освободить место, куда можно было бы поставить хоть одну ногу.

Было представлено достаточное количество доказательств, и Верховному Суду пришлось назначить третейского судью, после чего начали выясняться любопытные вещи. Во-первых, стало ясно, что пастушок практически не различает цвета, несмотря на утверждение, что опознал обвиняемого по темной рубашке цвета хаки, которая на нем была: во время дополнительного слушания выяснилось, что этому свидетелю практически любой цвет кажется рыжевато-коричневым. Стало ясно, что он не только дальтоник, но и что уровень его умственного развития не позволяет требовать от него показаний под присягой. Он признался третейскому судье: он не понимает, что это значит

— давать показания под присягой. Коричневое с белым платье на одной из женщин в зале суда он назвал черным. Затем его попросили назвать цвет карточек с того расстояния, на котором он примерно видел убийцу, и желтую карточку он назвал белой, золотую — коричневой, оранжевую — красной, а серую — синей. В другой раз зеленый цвет он назвал синим, золотой — белым, так же, как и светло-коричневый, а розовый в его глазах стал красным.

Верховный Суд тщательно оценил все факты по этому делу, представленные третейскому судье, сопоставил все доказательства — и решил, что Линдли осужден совершенно правильно и должен отправляться в газовую камеру.

Была назначена окончательная дата казни. (Дважды она откладывалась под разными законными предлогами, но теперь она была определена, и губернатор Эрл Уоррен, который временно покинул штат в связи с делами, дал понять вице-губернатору, что не хочет больше никаких оттяжек в деле Линдли. Казнь должна была состояться, как и предписывалось.)

Она должна была произойти в самое ближайшее время. Насколько мне помнится, через неделю или дней через десять.

Во всяком случае, я позвонил Алу Мэттью, сказав ему, что изучил дело. Он прислал ко мне свою жену. Она доставила протокол судебного заседания и информацию о некоторых фактах, которые помогли мне понять суть этого дела.

Протокол был длинный и запутанный, но я тщательно проштудировал его, знакомясь с показаниями свидетелей и всеми остальными материалами.

В нем была одна важная вещь, которая не попалась Мэттью на глаза. Оказывается, в тот день неподалеку от места преступления болтался еще один рыжеволосый сезонный рабочий. В тот день он не был занят. Его видели во второй половине дня. На лице его красовались царапины, которые походили на следы ногтей. Как рассказывали, на другой день в компании собутыльников, напившись, он говорил, что совершил убийство. Он таинственно исчез на другое же утро, не получив даже заработанных денег. Некоторые из этих фактов не подлежали сомнению.

Таков был внешний рисунок дела, и Вильяму Маркину Линдли предстояло умереть.

Я внимательно изучил доказательства, выдвинутые адвокатом в защиту Линдли. Его алиби не соответствовало времени совершения преступления. Представитель прокуратуры отбросил большинство его оправданий.

Закончив, наконец, изучение протокола, я решил подойти к делу с другого конца.

Как ни странно, никому не пришло в голову исследовать алиби Линдли в соответствии с действиями убийцы, кто бы он ни был.

Я решил заняться этим, и мне представилось необходимым составить схему места действия с точным определением всех расстояний, на которой будут учтены передвижения всех действующих лиц и их контакты с другими людьми; я решил составить нечто вроде расписания, которое базировалось бы не на предположениях, а на точно установленных фактах.

Как только это было сделано, выявились удивительные факты.

В то время, когда свидетели видели убийцу, стоящим в ивовых зарослях, наблюдая за купающимися девушками, обвиняемый Вильям Линдли ехал в машине с отцом погибшей девушки.

Снова и снова я изучал схему и видел, что иного ответа быть не может. Свидетельства отца девушки, показания других свидетелей убеждали, что это чистая правда. И деться от нее было некуда.

Однако не оставалось ничего другого, как действовать строго законными методами. Казнь Линдли должна была совершиться с часу на час. И не оставалось времени посылать по инстанциям официальное заявление и прибегать к другим медлительным процедурам, пусть даже они и могли принести успех. Все, что мог сделать самый ловкий и искушенный адвокат, было уже написано от имени осужденного и отвергнуто.

Оставалось только одно.

Я послал по письму каждому из членов Верховного Суда штата; копию этих писем я послал генеральному прокурору штата. Я послал письма в офис губернатора, подробно указывая страницы протокола, которые помогли составить мое расписание. Я старался как можно интенсивнее использовать тот узкий промежуток времени, который еще оставался. Не оставалось никаких сомнений, что в тот момент, когда несколько свидетелей видели таинственного человека на берегу, опознанного как убийца жертвы, обвиняемый Вильям Марвин Линдли находился в машине с отцом девушки в нескольких милях от места преступления.

Мне стало известно о бурной реакции, наступившей после моих писем. Насколько я понимаю, члены Верховного Суда Калифорнии единодушно обратились к вице-губернатору Фреду Хаузеру, который в то время исполнял обязанности губернатора, с требованием не допустить исполнения казни, пока не будет проведено тщательное расследование — и таким образом удалось добиться еще одной отсрочки.

Дело стало привлекать широкое внимание. Пресса подхватила известие, в связи с которым я написал ряд писем и изложил некоторые из моих соображений.

Сообщалось, что поскольку дело Линдли приобрело такой резонанс, я детально прокомментирую его. Безотносительно к его тонкостям оно в любом случае могло пригодиться тому, кто серьезно интересуется тем, как действует уголовное законодательство.

Просто изложив факты, известные по этому делу, Ал Мэттью-младший привлек интерес вот к каким деталям.

Девушка была найдена уже умирающей. Несколько произнесенных ею слов вроде бы прямо указывали на Линдли. Розыски полиции привели к свидетелю, который недвусмысленно опознал Линдли как человека, стоявшего в кустах, который потом схватил одну из девушек и после жестокой борьбы с нею скрылся из виду в кустарнике.

Линдли сообщил о своем алиби, стараясь доказать, что его не было в то время на месте. Алиби не выдержало сопоставления со временем совершения преступления. У Линдли не было средств. И адвокат, назначенный судом для его защиты, и жюри присяжных откровенно считали Линдли убийцей и лжецом, и при вынесении вердикта сочли его виновным в убийстве первой степени, которое автоматически влекло за собой смертную казнь.

Толком я так до конца и не понял, что привлекло внимание Мэттью к этому делу, ибо поверхностное изучение доказательств неоспоримо доказывало вину подсудимого, но когда Мэттью стал копаться в деле, он нашел новые свидетельства, доказывающие, в частности, что очевидец, который опознал Линдли по цвету его рубашки, полуслепой и дальтоник; что у другого рыжеволосого мужчины, который был в районе преступления, были видны царапины на лице и в пьяном виде он признавался, что напал на девушку.

Когда я выступил с ходатайством в защиту обвиняемого, телеграфные агентства разослали сообщения об этом по всей стране, и они были напечатаны во многих газетах.

В то время мой друг Раймонд Шиндлер, известный частный детектив (о котором еще пойдет речь в этой книге), был советником редактора детективного журнала, сотрудничая с Горасом Бейли Брауном. Сам Браун, ветеран журналистики, с немалым издательским опытом, в то время серьезно задумывался над новой методикой подачи уголовных историй, которая лишила бы их привычной легковесности и привлекла к журналу внимание читающей публики.

Когда Шиндлер и Браун прочитали сообщение, что я занялся историей Линдли, они протелеграфировали мне, не возьмусь ли я что-нибудь написать об этом деле для журнала.

Ничто не могло бы меня устраивать больше этого.

В то время я был в тупике. Законных возможностей для очередной отсрочки казни уже не оставалось. Вице-губернатор пока приостановил ее, но отношение губернатора Уоррена к этому делу было хорошо известно, и так как он возвращался на свой пост, в руках вице-губернатора не оставалось больше никакой власти.

Чувствуя, что все законные возможности защиты исчерпаны, я решил, что будет интересно, если общество в целом из первых рук познакомится с этой странной ситуацией, выявившейся при чтении протокола дела Линдли.

Я написал открытое письмо губернатору Уоррену, которое послал в журнал. Оно тут же было напечатано.

Мне рассказывали, что в результате этой публикации офис губернатора был завален потоком писем. Несмотря на все свои предыдущие заявления, губернатор поступил совершенно правильно и сделал это достаточно тонко: он заменил наказание на пожизненное заключение, чтобы предоставить возможность дальнейшего расследования.

Линдли, и без того достаточно эмоциональный человек, несколько месяцев жил в тени смерти. Образно говоря, его уже несколько раз тащили к месту казни, а потом отводили обратно — только для того, чтобы он снова проделывал тот же путь. В результате сознание его помутилось. По мнению многих, он стал безнадежно больным. И я понял, что некоторые члены Верховного Суда именно в силу его заболевания недвусмысленно утверждали, что смертный приговор нельзя приводить в исполнение.

Во всяком случае, Линдли, неизлечимо душевнобольной, был приговорен к пожизненному заключению.

Имелись убедительные свидетельства, что преступление совершил другой рыжеволосый мужчина. Проводились интенсивные поиски таинственного рыжего сезонного рабочего, на лице которого были царапины от ногтей, которого видели в очень нервном состоянии и кто бесследно исчез на следующий день после убийства девушки. Но розыск его был предпринят слишком поздно. Им занимались и отдельные группы любителей, которые считали, что полиция с этим не справится. Но все оказалось бесполезным. Этого человека так никогда и не нашли.

Дело Линдли служит отличным доказательством того, чего можно достичь в нужный момент тщательно обоснованным расследованием доказательств по делу, когда в вашем распоряжении имеются все факты.

Из слов умирающей девушки (если бы Линдли в самом деле был убийцей, она бы успела упомянуть его), из так называемого свидетельского опознания пастушка полиция пришла к выводу, что убийца ни кто иной, как Линдли. И они старательно искали все доказательства, которые помогли бы прокурору выдвинуть против Линдли обвинение в суде, отбрасывая все, что свидетельствовало в его пользу.

Тем не менее дело Линдли имело далеко идущие последствия.

Гарри Стигер, глава издательской фирмы, издававший журнал «Аргоси», с которым мы много лет состояли в теплых дружеских отношениях, связался со мной, предложив мне вести раздел приключений.

За год до этого я как-то предпринял путешествие по калифорнийскому полуострову Байа, начав его в Тихуане, и после нескольких недель приключений, одолев больше тысячи двухсот миль по горам и пустыням, вышел к южной оконечности полуострова, к мысу Сан Люкас.

Я написал книгу об этом путешествии, и с тех пор, несмотря на месяцы тщательной подготовки, очередное путешествие откладывалось в зависимости от того, как сложится дело Линдли; могу сказать, что лишь отмена приговора по этому делу дала бы нам возможность пуститься в путешествие. Об этом было необходимо упомянуть, потому что у нас осталось так мало времени на окончательную подготовку, что у нас не было выбора — пришлось покидать вещи как попало в машину, надеясь разобраться с ними по дороге.

Книга «Страна коротких теней» очень понравилась и Гарри Стигеру и его жене Ширли, члену Нью-Йоркского ботанического сада, которая с энтузиазмом неутомимо там работала.

В результате Гарри и Ширли Стигеры, два моих секретаря, Сэм Хикс из Вайоминга и я решили снова пуститься в это долгое тысячедвухсотмильное путешествие. Мы обзавелись кучей стенографических блокнотов, пленок, заряженных батарей для камер и на этот раз решили исколесить полуостров из конца в конец.

Даже с самым лучшим оборудованием, включавшим в себя джип с лебедкой с приводом от двигателя, с двумя ведущими осями и мощными тормозами и т.д., путешествие по полуострову было долгим, трудным, а порой и просто опасным. Бывали дни, когда нам удавалось покрывать не больше сорока миль, и случалось, что за два дня нам не встречалось на дорогах ни одной машины.

Так как экспедиция началась в конце февраля, дни были короткими, а ночи длинными. Лагерь приходилось разбивать при последних лучах заката, и после ужина, когда вся посуда была вымыта, воздушные матрацы надуты, спальные мешки раскинуты, пару часов мы просто сидели у костра.

Этот калифорнийский полуостров отличается неповторимым своеобразием. Слоновые деревья растут почти исключительно на его плоскогорьях и, насколько я разбираюсь, дерево «цирио» больше нигде на земле не встречается. Ночи тут всегда холодные и безоблачные. Днями часто ощущается горячее дыхание пустыни. Воздух сладостный и бодрящий. Ночью на небе мигают большие мохнатые звезды.

Мы чувствовали необъятность этих диких краев. Лишь огонь костра напоминал о присутствии человека. От круга света в тридцать или сорок футов диаметром падали блики на причудливые кактусы, которые тянули кверху свои колючие ветви.

За его пределами таились пространства, в которых человек по древней привычке инстинктивно чувствовал опасность… Внезапные вопли и вскрики из окружающей темноты невольно заставляли нас вздрагивать, пока мы не начали узнавать знакомый голос койота. Таясь в темноте, койоты, должно быть, ехидно ухмылялись нашим страхам. Они самые хитрые и пронырливые создания на свете, и если у человека есть овцы и куры, он не без основания считает койота заклятым врагом.

Так что естественно, что во время этих долгих вечеров, исчерпав привычные темы разговоров, мы невольно обращались к судьбам людей, которые стали жертвой неправедных судов.

Надо отметить, что свобода — понятие относительное. Нет человека, который пользовался бы абсолютной свободой. Мы связаны и цепями экономики, и понятием личной ответственности. Мы сидим на телефоне, ездим в такси и платим налоги; у нас есть профессии, войны и тревоги. Здесь, пока мы на полуострове Байа, жизнь носит предельно простой характер. Мы едим, спим и путешествуем. Мы больше ничего не делаем. У нас нет ни расписания неотложных дел, ни телефонных звонков, и свет уличной иллюминации не мешает спать по ночам.

Живя в обстановке полной свободы от забот и тревог, мы не переставали думать о людях, обреченных всю жизнь существовать за решетками, в серых стенах; и мысли эти неустанно мучили нас, даже когда мы бодрствовали.

Длительность сна определялась необходимостью постоянно подбрасывать дрова в костер по ночам. Вечером мы притаскивали сухостой, чтобы было на чем приготовить завтрак, и благополучно сжигали его ночью. Когда на месте вечернего пламени образовывались тлеющие угли, мы придвигались поближе, ловя тепло слабых язычков огня. Кто-то оставался следить за углями, чтобы они окончательно не потухли, а остальные залезали в спальные мешки.

Много раз во время этих ночных бдений я лежал без сна, думая о проблемах, связанных с тем, как обеспечить максимальную справедливость. И чем острее я ощущал свою собственную свободу идти, куда хочу и делать, что хочу, тем больше я думал о невинных людях, погребенных в камерах. Мысли эти тревожили и терзали меня, и временами я старался загонять их куда-то в подсознание — но не очень далеко, потому что они не могли находиться там долго.

Словом, в один прекрасный день я поделился своими мыслями с Гарри Стигером, и выяснилось, что он думает о том же самом. Каждый раз, просыпаясь по ночам, он ловил себя на размышлениях, что он может сделать как издатель для решения этой проблемы.

И как-то, когда мы обсуждали подобную ситуацию, Гарри нашел решение.

— Эрл, — сказал он, — если ты найдешь еще одно дело, в котором человек, по твоему мнению, неправильно осужден, «Аргоси» отведет достаточно места для публикации такого материала, и мы увидим, какова будет реакция публики. Ты знаешь, что я пытаюсь сделать из «Аргоси». Когда мы купили его у «Манси компани» это был старомодный журнал приключений, печатавшийся на рыхлой бумаге. Мы превратили его в иллюстрированное издание для настоящих мужчин, и люди стали обращать на него внимание. И я думаю, что из всех журналов, которые мы издаем, «Аргоси» наилучшим образом подойдет для этой цели.

Все последующие вечера мы решали, как довести эту мысль до логического конца и как реально воплотить ее в жизнь.

За несколько месяцев до нашего путешествия мы выяснили, что, как ни странно, нет ни одного журнала, посвященного вопросам законности, хотя весь американский образ жизни зиждется на представлении о законах и справедливости.

Здесь, в глуши этого дикого полуострова, мы начали обсуждать идею, как объединить эти два замысла — проверить реакцию американской публики, в самом ли деле она интересуется юридическими делами, и в то же время использовать площадь журнала, чтобы исправлять некоторые специфические ошибки и бороться с несправедливостью.

Ночь за ночью мы прикидывали, как подавать материалы, какова может быть реакция американской публики и какой эффект она окажет на те правительственные службы, которым принадлежит последнее слово.

С самого же начала мы поняли, что журнал никогда не обретет популярность во всей стране, если будет просто громогласно провозглашать: «Этот человек считает, что он невиновен. Он был осужден за убийство. Эрл Стенли Гарднер считает, что в словах этого человека что-то есть, и поэтому просит губернатора помиловать его».

Мы понимали, что нам будут нужны факты и только факты, и они должны быть поданы читающей публике так, чтобы вызвать у нее искренний интерес. Неважно, сколько места «Аргоси» отведет тому или иному делу, но ничего не произойдет, пока люди не прочитают о нем. Но даже тогда ничего не произойдет, пока люди не поймут, что они должны что-то делать.

Общественным мнением можно управлять, но мы должны добиваться, чтобы мнение общества носило просвещенный характер, основанный на фактах и только на фактах, в противном случае мы будем обвинены — и обвинены совершенно справедливо — что пользуемся тактикой возмутителей спокойствия.

В юридических кругах принято называть высшую юридическую инстанцию «Судом последней надежды». И здесь, глядя на открывающиеся перед нами широкие свободные пространства, мы пришли к выводу, что в такой стране, как наша, ни один официальный суд не может быть на самом деле судом последней надежды. Подлинным таким судом, как мы считали, должен стать сам народ. Это была новая и смелая концепция, и в ней было здравое начало. В соответствии с нашей теорией закона народ — высший суверен над любым государственным учреждением, законодательным, исполнительным или судебным. Он должен, конечно, высказывать свои пожелания в порядке, предписанном Конституцией, но в соответствии с ней воля народа является высшим законом в этой стране.

Это не означало, что если нам казалось, что Джон Доу* осужден неправильно, мы обращались к мнению народа или же, если мы приходили к выводу, что он в самом деле осужден по ошибке, требовали поправки к Конституции, чтобы его освободить.

*Джон Доу (а также Ричард Рей) — нарицательное обозначение подсудимого, ответчика и т.д. в процессе следствия и суда.

В конституциях разных штатов упоминалось, что губернатор имеет право помилования. Каждые четыре года губернатора переизбирали. Губернатор, с другой стороны, нес ответственность перед народом. И если он хотел остаться на своем посту, он должен был апеллировать к своим поступкам. И если какая-то реально мыслящая часть населения штата решила бы, что Джон Доу осужден неправильно, а губернатор, в нарушение справедливости, не применил право помилования, ему пришлось бы во время выборов столкнуться с грузом политической ответственности. А никакой губернатор не хочет возлагать на себя политическую ответственность, пока на другую страницу книги «доходов и расходов» не будут внесены его достижения.

Но как можно представить обществу суть какого-то дела, не прибегая к тактике возмутителей спокойствия? Как нам раздобыть факты в гипотетическом деле Джона Доу, как убедительно изложить их, как вызвать у общества достаточный интерес к ним? Каким образом нам удастся вызвать у значительной части общества подлинный интерес к судьбе Джона Доу? Эту проблему мы обсуждали бесконечно. Мы чувствовали, что если нам удастся найти правильный подход, мы окажемся на верном пути; но это означало, что публика должна понять предложенные ей факты, правильно оценить их, а затем у общества должно появиться желание предпринять какие-то действия.

Мы знали, что большинство читателей журналов любит детективные истории. А что, если предложить читателям самим изучать дело Джона Доу, постепенно излагая им последовательность фактов и событий, пока у них не сформируется достаточно обоснованное мнение?

Это означало, что в нашем распоряжении должны быть расследователи, авторитету которых публика верит и которые могли бы раскрыть такие факты. В этом случае интерес читателей не угасал бы.

Каким образом всего этого можно было бы добиться?

Постепенно идея о создании вокруг «Аргоси» группы расследователей стала обретать реальные формы.

Основная идея заключалась в том, что мы должны были найти людей-специалистов в своей области, которые пользовались бы широкой общенациональной репутацией, чтобы читатели испытывали доверие к их мнению; людей, которые были бы настолько воодушевлены идеей служения обществу, что будут согласны отдавать свои силы и время на пользу справедливости (любой намек на финансовое вознаграждение бросил бы тень на мотивы расследований, ибо в них увидели бы личную заинтересованность). Мы нуждались в людях, которые достигли такой финансовой независимости в избранной ими профессии, которая делала бы их свободными от мнения общества. Более того, они должны были обладать такими профессиональными качествами, чтобы никому из заключенных не удалось бы обмануть их, ввести в заблуждение.

Перед нами, без сомнения, стояла исключительно трудная задача.

Мы сразу же подумали о докторе Лемойне Снайдере.

Доктор Лемойн Снайдер был одним из ведущих авторитетов в стране по расследованию убийств. Он был не только доктором медицины, но и дипломированным юристом, и несколько лет специализировался в области судебной медицины. Его книга «Расследование убийств» стала самым авторитетным изданием такого рода, и в то же время — справочным пособием и учебником для тех, кто интересовался сложными техническими аспектами темы.

Мы решили изложить идею доктору Снайдеру. Кроме того, мы нуждались в выдающихся детективах. И нам пришла в голову мысль об участии Раймонда Шиндлера.

Раймонд Шиндлер был, наверно, самым известным частным детективом в стране. Впервые я встретил его на Багамах. В то время он был занят известным делом Альфреда де Мариньи, который был обвинен в убийстве своего богатого тестя сэра Генри Оукса. Я описывал эту историю для одного нью-йоркского журнала и нескольких его дочерних изданий.

Карьера Раймонда Шиндлера как детектива началась в первой четверти века, когда он стал работать в Сан-Франциско. Не без его помощи коррупция, которая возникла в Сан-Франциско стараниями Эйба Руэффа и «Большого Джима» Галлахера, была сведена на нет.

Многие из дел, которыми занимался Шиндлер, время от времени попадали в печать, а около года назад Руперт Хьюз в книге под названием «Совершенный детектив» дал биографию Шиндлера, которая, конечно же, была подана очень красочно.

Для детектива этого было вполне достаточно, и он мог с честью завершить свою карьеру. И если бы Шиндлер стал работать с нами, он бы идеально подходил для этой работы.

Не подлежало сомнению, что мы должны получать абсолютно точную информацию, ибо нам предстояло ею руководствоваться. Мы должны были быть уверены, что человек, с которым мы говорим, излагает нам полную правду. Это привело нас к работе Леонарда Келлера над детектором лжи. Келлер не только проделал огромную работу по созданию полиграфа, но и, скорее всего, был самым лучшим оператором в стране. К сожалению, прежде чем он успел оказать нам ощутимую помощь, Келлер заболел и отошел от дел. Его место занял Алекс Грегори, имевший солидную подготовку следователя, он был скрупулезным и умным работником, бывшим членом детройтской полиции, прекрасным знатоком психологии.

Конечно, тут же возникли вопросы по поводу эффективности «детектора лжи».

Для меня вопрос, насколько точен детектор, был равносилен вопросу: «Как хороша фотокамера?».

Естественно, не камера делает снимки. Снимки делает фотограф. Некоторые из них, работающие с довольно дешевыми аппаратами, ухитряются делать фотографии, которые получают потом национальные премии. Другие делают ими же посредственные снимки, случается, кое-кто забывает перевести пленку или снять крышечку с объектива.

Полиграф — всего лишь научный инструмент. Он фиксирует некоторые специфические реакции со стороны субъекта. Сопоставление и оценка этих реакций с целью выяснить, говорит ли субъект правду или нет, зависит от множества факторов — от вопросов, которые ему задают, от того, насколько субъект подготовился к испытанию, и от мастерства оператора.

Вполне возможно, что Алекс Грегори, например, не всегда рискнет утверждать, виновен или нет испытуемый. Но я чувствовал, что Алекс Грегори никогда не скажет на невиновного человека, что тот виноват. Он может сказать, что не знает, не уверен. Но если, по его мышлению, человек определенно виновен, я не рискну оспаривать его суждение. И в то же время, если Алекс Грегори заверит нас, что человек, утверждающий свою невиновность, говорит правду, я без колебаний предприму расследование, которое, возможно, потребует сотен часов времени.

Мы обо всем в основном договорились. Сигер знал, что, изучая протоколы судебных заседаний я буду использовать те знания, которые приобрел за двадцать пять лет выступлений в судах.

Позже наше расследовательское сообщество получило серьезное подкрепление в лице Тома Смита и Боба Рея.

Том Смит был в то время начальником исправительной тюрьмы штата Вашингтон в Валла-Валла. Боб Рей работал под его началом, и первое же дело, за которое мы взялись, привело к нашему тесному знакомству. Несколько позже они откровенно заинтересовались социальной значимостью программы, которую мы предприняли и, когда представилась такая возможность, присоединились к нам.

Тем не менее эта страница наших приключений еще не была написана. Первым делом мы были озабочены проблемой, как собрать воедино достаточно известных расследователей, престиж которых мог повлиять на мнение общества, которые испытывали бы искреннее уважение к закону, чтобы посвятить ему немалую часть своего времени, и у которых была бы достаточная профессиональная подготовка, позволявшая, добираясь до сути дела, отбрасывать в сторону все фабрикации.

Так мы и путешествовали по полуострову, у каждого костра обсуждая планы создания нашего Суда Последней Надежды, прикидывая, как его создать — и с каждым днем становилось яснее, что ответ на тe наши сомнения может дать только реальный экперимент.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.