ПО ДЕЛУ О ФРАНЦУЗСКОЙ ПОДДАННОЙ МАРГАРИТЕ ЖЮЖАН, ОБВИНЯЕМОЙ В ОТРАВЛЕНИИ *

ПО ДЕЛУ О ФРАНЦУЗСКОЙ ПОДДАННОЙ МАРГАРИТЕ ЖЮЖАН, ОБВИНЯЕМОЙ В ОТРАВЛЕНИИ *

Господа присяжные заседатели! Двухдневное судебное следствие и оживленные прения сторон дали вам богатый разнообразный материал: он так велик и имеет такую разнородную доказательную силу, что, быть может, вам полезно получить от меня несколько указаний на те приемы, посредством которых надо обсуждать и оценивать этот материал. Закон обязывает меня дать вам эти указания, но отнюдь не считает их обязательными для вас.

Вам говорилось о характере преступления, подлежащего вашему рассмотрению. Указания обвинителя согласны с сущностью этого преступления и с обыкновенною житейскою обстановкою его. Действительно, это преступление коварное и, если можно так выразиться, трусливое. Совершитель отравления не имеет обыкновенно той смелости, которая заставляет более или менее рисковать собою, на-падая на другого. Он действует тайно и иногда с видимым спокойствием удаляется прочь, когда его орудие и невидимый союзник — яд — только еще начинает свое дело. Между орудием преступления и виновником нет, обыкновенно, непосредственной тесной связи, ему нечего бояться брызг крови от удара ножом, криков жертвы, борьбы с нею, шума и дыма выстрела. Когда яд начнет действовать, виновник может быть уже в полной безопасности, скрывая и извращая следы своего участия, а иногда даже приходя с лицемерною и позднею помощью. Коварство — главное свойство отравления. Оно — продукт слабости, а не силы, — ненависти и корысти, но никогда не гнева. Из этих свойств отравления вытекает трудность собрания доказательств, из них же вытекает, с другой стороны, и возможность широких предположений и догадок, не всегда основанных на действительных обстоятельствах или на верной и спокойной их оценке. Когда предлагается вопрос об отравлении, первое, что должно занять внимание, — это вопрос о том, было ли отравление? Не имеем ли мы дела с естественной смертью? Если найдено, что отравление было, тогда, естественно, взоры обращаются к тому, кто заподозрен. Изучается его личность для того, чтобы определить, был ли он способен на такое преступление, и затем рассматриваются его отношения к покойному. Они должны содержать ответ на то, была ли причина ненависти, был ли повод к такому ее проявлению. Но это далеко не все. Этого достаточно для того, чтобы заподозрить человека. Но для того, чтобы обвинять, необходимо, чтобы между отравою и личностью заподозренного была связь, было соединение, смычка. Для того же, чтобы обвинить, чтобы выразить не мимолетное мнение, а обдуманный и взвешенный приговор о судьбе человека, всегда необходимо, чтобы это соединение было прочно, чтобы оно выдерживало серьезный напор возражений.

Нет сомнения, что в большинстве дел об отравлении нельзя искать и странно было бы требовать прямых доказательств виновности. Самая природа преступления противоречит этому. Могут быть только улики, только косвенные доказательства, из которых должно складываться предположение о виновности, о том, что именно это лицо дало этот яд и что иначе объяснить себе его присутствие в организме невозможно. Предположение это должно быть веское, должно покоиться на твердо установленных данных дела. Если житейский опыт, если обстоятельства дела говорят, что это предположение самое правильное, что оно естественно и неуклонно вытекает из сведений о личности обвиняемого, об его отношениях к отравленному, об его действиях, то смычка между личностью обвиняемого и найденным ядом существует, и обвинение тем более доказано, чем прочнее эта смычка. Но если, наряду с предположением о существовании связи между личностью обвиняемого и ядом, можно представить несколько противоположных, но равно правдоподобных, равно логичных и практических соображений и предположений, основанных тоже на прочно доказанных фактах дела, то смычка может быть разорвана и обвинение должно оказаться шатким.

Итак, умер ли Николай Познанский естественною смертью или от яду? Вы слышали экспертизу. Она произведена профессором-специалистом при участии прозектора и полицейского врача, которые, по своей специальности, особенно привыкли обращаться с трупами и видели на своем веку многих людей, умерших естественною смертью или насильственною, от своей или чужой руки. Двое последних сами производили вскрытие Николая Познанского и говорят нам не о том, что слышали от других или прочли, а о том, что видели. Вы знаете, как шло их исследование. Они двигались ощупью, боясь ошибиться, тщательно исследуя почву под ногами. Они долго колебались, прежде чем произнесли роковое слово — отравлен. Они призывали к себе на помощь других специалистов и, в окончательном результате свидетельствуют здесь, что Познанский лишился жизни от приема морфия в количестве, достаточном для причинения смерти взрослому человеку. Когда экспертиза произведена знающими людьми и с тою осторожностью и недоверчивостью к себе, которые вызываются ее важностью для дела — ей можно верить. Вы, конечно, можете ее отвергнуть, но так как, вероятно, вы этого не сделаете, то вам надо будет перейти к рассмотрению сведений о личности Жюжан, о характере и свойстве отношений ее к покойному.

В этом отношении данные дела разделяются на две группы — за и против Жюжан. К первой группе относятся показания свидетеля Мягкова, квартирных хозяек подсудимой и письма, написанные к ней и о ней, представленные вам на суде. У вас может явиться мысль, что те, кто в письмах так горячо относится к ней, так молит бога поддержать ее в несчастии, лучше бы сделали, если бы явились сюда подкрепить живым словом свое письменное участие к Жюжан. Но я должен вам объяснить, что свидетели такого рода могли явиться лишь в случае вызова их подсудимой). Явка в суд и продолжительное ожидание допроса не всегда признаются приятною обязанностью, а эти лица принадлежат к тем, в среде и в заведениях которых Жюжан давала уроки. Если она уверена в своей невиновности, если она питает надежду выйти из суда оправданною, естественно, что она не хочет тревожить тех, к кому ей, может быть, придется обратиться потом за помощью, — и она ограничивается их письмами. Вам было представлено весьма характеристическое разделение знакомых Жюжан на два слоя. В одном Жюжан была строгою, высоконравственною воспитательницею, в другом — сама собою, со всеми порывами страстной французской натуры, вращающейся в среде русского распущенного добродушия. Свидетельство, идущее из первого слоя, должно поэтому рисовать перед вами не настоящую, а искусственную Жюжан — и не заслуживает доверия. Вы оцените основательность такого разделения знавших Жюжан, но вы примете, однако, во внимание живые национальные особенности подсудимой, при которых, быть может, ей было бы трудно постоянно играть роль и раздвояться, а также и то, что ее квартирные хозяйки едва ли могут быть отнесены к первому слою.

Вторая группа данных весьма разнообразна. Прежде, чем оценивать их, я советую вам припомнить, что обыкновенно, когда преступление или какое-нибудь тягостное событие взволновывает и иногда даже совершенно разбивает какой-нибудь кружок или семью, то подозрения и предположения, спавшие мертвым сном до события, вдруг всплывают наружу самым неожиданным образом. Тут появляется обыкновенно то, что можно назвать предусмотрительностью задним числом. Рядом с этим, подозрительность нередко внушает такое одностороннее истолкование фактов, что на деле, рядом с серьезными уликами, образуются излишние наслоения, лишенные внутреннего содержания пузыри.

Обязанность суда, господа присяжные заседатели, срезать эти наслоения, снять эти пузыри. К таким данным, которые можно без ущерба для справедливости выбросить совершенно из соображений по делу, относятся — рассказ о котлетах, поданных накануне смерти Николаю Познанскому и возвращенных в кухню «в растерзанном виде», и рассказ о подкупе подсудимою няни Рудневой. История о котлетах явилась на суде так неожиданно, так непроверенно и неопределенно, что ей нельзя придавать значения, а о подкупе Рудневой тоже трудно сказать что-нибудь точное. Могло быть недоразумение, весьма понятное между русскою нянею и француженкою, не умеющей правильно употреблять слова «свой», «себе». Но суд должен иметь дело с фактами, а не с недоразумениями. Здесь говорилось много о поведении Жюжан во время похорон Познанского и в первое время по получении известия о его смерти. Поведение подсудимой, после совершения приписываемого ей преступления, может быть рассматриваемо двояко: как ряд действий, выражавших стремление скрыть следы преступления, отклонить или направить исследование на ложный путь, или как ряд поступков, слов, движений, выражающих душевное ее настроение. Действия для скрытия следов преступления должны подлежать тщательной проверке; иногда они содержат в себе неотразимые указания на виновность. Но душевное настроение обвиняемого после приписываемого ему преступления — это скользкая почва, на которой возможны весьма ошибочные выводы, произвольность которых бывает связана с отсутствием каких-либо для них границ. Лучше не ступать на эту почву, ибо на ней нет ничего бесспорного. Подсудимая целовала голову отца Познанского, убирала гроб его сына цветами, ночевала невдалеке от трупа; встревоженная и ослабевшая, по словам юнкера Бергера, в первую минуту, она была потом, по-видимому, спокойна и только на последней панихиде впала в истерику и звала госпожу Познанскую, от которой перед тем получила на память запонки отравленного. Какая закоренелость, какое преступное бездушие!— воскликнут одни… А быть может спокойствие сознаваемой невиновности — ответят другие. Где правда? Где мерило для оценки значения душевного настроения Жюжан? Несомненно лишь то, что горе, которое, как близкая в семье Познанских, Жюжан должна была чувствовать, если она была невиновна, могло выразиться в ряде действий, о которых я только что сказал. И свидетели, и подсудимая — в этом согласны. Но законов для выражения горя не существует. Горе pi радость, больше чем все другие душевные настроения и порывы, не подходят под какие-либо психологические правила. Все зависит от личных свойств, от темперамента, от нервности, от обстановки, от впечатлительности. Одного горе поражает сразу и «отпускает» понемножку; другие его принимают бодро и холодно, но хранят его в душе, как вино, которое тем сильнее, чем старше. От одного и того же нравственного удара один человек застывает и, уходя в себя, не в силах даже облегчить себя слезами, тогда как другой разливается рекою слез. Вот почему, господа, вы можете оставить поведение Жюжан, после смерти Познанского, без рассмотрения. Но если вы пожелаете ему придать значение, то в интересах правосудия, советую вам смотреть на него, как на последнюю дополнительную черту к преступлению, которое перед вами «доказано», а не как на улику, «доказывающую» преступление, в котором обвиняется подсудимая.

Когда эта группа данных будет очищена от излишних наслоений, в ней останется ряд показаний об отношениях между Жюжан и покойным Познанским. Подсудимая говорила здесь, что все существенное, что показывают эти свидетели, — ложь или, как она выразилась, «вранье». Вы припомните весь ряд этих свидетелей, начиная с шести молодых учащихся людей, в обществе которых Жюжан, по их словам, допускала слишком вольное с собою обращение, переходя к няне Рудневой и горничной Яковлевой, которые слышали от нее сознания, исполненные грязных подробностей о ее связи с иевышедшим еще из отрочества Познанским, и кончая Татьяною Казанской, которая, не щадя и себя, нарисовала пред вами последствия ее пированья с Жюжан. Если вы найдете, что все эти свидетели, несмотря на разность лет, положений и отношений к Жюжан, несмотря на связующую их всех присягу, поголовно говорят ложь, вы отвергнете их показания, и в деле останется пробел, который трудно будет чем-либо наполнить; но если вы не отвергнете эти показания, то вам придется припомнить существенные их черты и дополнить рассказами Николая Познанского. Эти существенные черты содержат в себе указания на первоначальную нежность отношений между Жюжан и ее учеником, которого расположил к ней ее веселый, необидчивый нрав, на довольно скорый переход от нежности к страсти со стороны Жюжан и к пробуждению инстинктов в Познанском, последствием которого явились их близкие отношения между собою. Если признавать существование этих отношений, то необходимо иметь в виду, что по самой разности лет отношения эти не могли долго оставаться одинаковыми. По естественному ходу вещей, каждый месяц должен был приближать подсудимую к старости, каждый месяц должен был открывать перед мужавшим отроком, который притом пользовался полною свободою, новые горизонты и возможность иных, лучших отношений. Отсюда могли, по мнению обвинителя, вытекать охлаждение, с одной стороны, и стремление удержать за собою привязанность юноши, с другой стороны, стремление, от которого легок переход к ревности. Житейский опыт поможет вам, господа присяжные, осветить эту часть дела надлежащим образом, а память восстановит разные мелочные подробности, о которых вы слышали преимущественно при закрытых дверях. Для оценки характера этих отношений, во всяком случае, не следует забывать неотвергаемой и самою подсудимою сцены ссоры с Николаем Познанским, начавшейся требованием Познанского, чтобы Жюжан увели из его комнаты,, за что она взяла его за ухо, и кончившейся тем, что приведенного в исступление юношу пришлось крестить и запирать на ключ. Не надо упускать из виду и того цинического выражения покойного о Жюжан, которое написал вчера, по моему предложению, на бумаге гимназист Соловьев. Если вы поверите ему, что такие именно слова были произнесены Познанским в кругу товарищей, то вы, конечно, найдете, что в них нет следа любви, нежности или просто даже уважения, с которым обыкновенно относится молодое существо к предмету своей привязанности, и что они представляют собою выражение грубого, чувственного молодечества, от которого недалеко до охлаждения и даже до отвращения. Когда пред вами, так или иначе, выразится Жюжан в отношениях своих к Николаю Познанскому, вам придется вернуться к причине смерти его — отравлению и удостовериться, существует ли между ядом в теле Познанского и Маргаритой Жюжан та связь, та смычка, о которой я вам говорил.

Данные, которые должны смыкать отравителя с его жертвою, распадаются на два неизбежных звена: желание причинить вред и самое причинение вреда. Они должны быть тесно связаны одно с другим, они немыслимы, при умышленном отравлении, одно без другого.

Рассматривая вопрос о желании Жюжан причинить вред или погибель Познанскому, вы прежде всего остановитесь на доносе. Он был подвергнут двоякой экспертизе, по содержанию и по способу письма. Защита доказывала вам, что каллиграфическая экспертиза вообще не заслуживает доверия. Я должен сказать, что хотя такая экспертиза в последнее время, в особенности во Франции, и сделала большие успехи, но она еще не достигла полной степени совершенства. Здесь, впрочем, экспертом Буевским был употреблен не только прежний прием сравнения очертания букв, но и новый прием исследования «привычек» письма. Поэтому экспертиза эта представляется произведенною с достаточною полнотою. Рядом с нею идет экспертиза «стиля», т. е. языка доноса. Если б экспертизы расходились или противоречили одна другой, их бы следовало исключить из числа соображений, но они сходятся в выводах. Вы столь внимательно вникали в производство их, сами тщательно рассматривая, читая и сличая донос, что, конечно, придете в оценке экспертиз этих к правильному выводу. Напомню только, что эксперты второго рода признали, что донос написан человеком, владеющим французским языком, но с такими грубыми ошибками, которых не нарочно не может сделать знающий язык и не делают обыкновенно учащиеся языку. Мог ли русский лакей Василий, прислуживавший на гимназической пирушке, написать такое письмо — разрешите вы сами.

Переходя к обсуждению значения этого доноса, приходится встретиться с двумя крайними мнениями. Защита, не допуская вообще возможности написания такого доноса, высказывает предположение, что если б он и был написан подсудимою, то не иначе, как в виде шутки, необдуманной и глупой, но все-таки шутки. Обвинение видит в доносе проявление глубокой и долго сдерживаемой ненависти против Познанского и всей его среды. Это крик неразборчивого и ослепленного мщения, желающего гибели отнимаемому и отнимающим. Вы припомните обстановку подсудимой и то, что она всего более была близка с семейством, где она не могла не слышать неоднократно о том, какие тяжелые результаты могут иметь обвинения вроде тех, которые взводятся в доносе на Познанского и товарищей его, где она не могла не понять, каким, в тревожные времена, опасным оружием является донос с обвинением «е дистиллировании ядов для целей образовавшегося заговора». Вы определите, таким образом, могла ли здесь быть только шутка и для чего было так странно шутить. Если окажется, что это мало похоже на шутку, то придется обратиться к предположению обвинения в том, что желание погубить Николая Познанского было довольно несомненным. Но, обсуждая обвинение с этой стороны, следует, однако, разрешить вопрос: было ли это исключительное желание гибели этого юноши, суда над ним, строгой кары, которая отразилась бы на всей его жизни? Не был ли донос вызван желанием вернуть к себе охладевающего юношу, которого отвлекает кружок молодых людей и девушек, и для этого разогнать, распугать этот кружок производством о них какого-то «дела», которое, без сомнения, кончилось бы пустяками, ибо не имело бы фактических оснований, но которое заставило бы испуганных родителей принять меры, чтобы дети побольше сидели дома, с книгами и друзьями, вроде Маргариты Жюжан, и поменьше бывали в навлекающем подозрение кружке. Вы оцените каждое из этих трех возможных объяснений доноса и остановитесь на том, которое ближе других к жизни и характеру подсудимой.

Второе звено — причинение вреда — должно заставить вас тщательно обсудить ряд предположений, высказанных на следствии и вытекающих из дела. Но прежде всего два слова о предположении самой подсудимой, помещенном в обвинительном акте и о котором говорил здесь полковник Познанский. Хотя о нем в прениях не упоминалось и самая чудовищность такого обвинения против родителей, по-видимому, остановила и Жюжан от повторения его на суде, но я все-таки считаю нужным напомнить вам отношения семьи к покойному, воспоминания о которых должны изгладить самый след такого подозрения. Вы найдете, может быть, что в семье этой, к сожалению, невмешательство в поведение сына основывалось не на разумной свободе действий, а на смутной неопределенности отношений, и что между распущенностью перезрелого организма, с одной стороны, и неокрепшим духовно и физически организмом сына — с другой, родительская власть не становилась, как преграда, не только законная, но в данном случае даже обязательная. Но вы найдете также, без сомнения, в показаниях родителей, данных пред вами, такую горячую любовь к сыну и такую глубокую скорбь о его безвременной кончине, что вы решительно отвергнете всякую, даже отдаленную, возможность мрачного предположения Маргариты Жюжан. Оно не более, как змейка, которая скользнула по делу, никого не успев ужалить. Затем, вы придете к ряду предположений, заслуживающих внимания и разбора. При этом вы не забудете, конечно, что яд, который найден в теле покойного, найден после весьма сложных исследований со стороны специалистов и в лекарстве, которое принимал покойный. Йодистый калий, который находится здесь пред вами в склянке, содержит в себе, вопреки сигнатурке аптеки, морфий в таком количестве, что столовая ложка раствора заключает в себе около трех гранов морфия. Это обстоятельство надо иметь в виду при всех соображениях, и в какие бы предположения о причинах смерти мы ни вдавались — лекарство с морфием должно служить компасом, не допускающим слишком уклоняться в сторону произвольных выводов. Первое предположение — случай. Возможно ли отравление случайное? Морфий, как показали свидетели, был обыкновенным лекарством полковника Познанского. Он не очень охранялся. Он составлял домашнее снадобье, находившееся всегда под рукою. В деле нет непреложных указаний, чтоб он не мог попасть в комнату или в руки Николая Познанского. Йодистый калий принимался с прибавлением яблочно-кислого железа. От прибавления морфия вкус, по мнению экспертов, значительно измениться не мог. Николай Познанский был болен краснухою, которая вызывает слабость глаз, он носил консервы и мог смешать железо с морфием. Обсуждая это предположение, вы не забудете, однако, что морфий был в порошке, который приходилось бы «всыпать» в склянку или в ложку, а яблочно-кислое железо было прописано в каплях, которые приходилось бы «вливать»; что покойный вообще не принимал лекарства ночью и что он был до крайности, как видно из нескольких эпизодов, осторожен относительно здоровья и употребления лекарств.

Второе предположение — ошибка аптеки, о которой прежде всего стала думать и говорить госпожа Познанская, найдя в комнате сына склянку с белыми потоками, а на губах сына смытый ею осадок белого порошка. Ошибки аптек и неосторожные, вследствие этого, отравления возможны и, как показывает судебная практика, хотя не часты, к счастию, но все же иногда бывают. Николай Познанский принял с 16 апреля не менее четырех ложек — и следов отравления не было. Вы не забудьте, что раствор Kali jodatum [9], в момент смерти Николая Познанского, содержал на каждую ложку такое количество морфия, которого достаточно, чтобы отравить взрослого человека.

Третье предположение — самоубийство. В последние годы, господа присяжные заседатели, наше общество страдает тяжелым нравственным недугом. Развитие его не может не озабочивать всякого мыслящего человека. Недуг этот — самоубийство. Известиями о лишивших себя жизни полны вседневные известия газет. Быть может, недуг этот врывался и в среду близких или знакомых нам людей. В этом явлении есть одна особенно тяжелая сторона. Лишают себя жизни не только люди утомленные, пресыщенные или измученные жизнью, самоубийство простерло свое черное крыло и над юностью, и над детством, когда ни о пресыщении, ни об утомлении не может быть и речи. Здесь не место исследовать причины этого явления, но нельзя не заметить, что иногда, при рассмотрении обстоятельств жизни некоторых юных самоубийц, оказывается, что они вступили в жизнь, предъявляя к ней большие и нетерпеливые требования, богатые сырым материалом знаний и бедные душевною жизнию, равнодушные к вечным вопросам веры и преждевременно разочарованные. Жизнь никому не дает пощады, и когда она наносит свои первые удары таким людям, пред ними сразу меркнет всякая надежда, смущенная душа ни в чем не находит опоры, да и не умеет ее искать, и они в бессильном отчаянии опускают руки, а затем — поднимают их на себя.

Вглядитесь в личность Николая Познанского и обдумайте, принадлежит ли он, по свойствам своим и воспитанию, к таким людям, были ли у него причины тяготиться едва начинавшеюся жизнью и поводы к разлуке с нею? Вы слышали, что в дневнике своем он выражает недовольство собою, с холодным потом вспоминает последствия волнения, в которое была приведена его кровь с 14-летнего возраста; боится разочарования и неизбежного, по его мнению, одиночества в жизни и с горем сознает, что потерял веру в бога, которую ему ничто уже возвратить не может. В этом же дневнике он огорчается на нравящуюся ему девушку и предвидит, что ему или его сопернику рано или поздно придется переселиться в лучший мир… Если эти места дневника возбудят в вас предположение о самоубийстве, то вам придется тщательно обсудить вопросы, зачем он отравился посредством лекарства, а не прямо? Зачем морфием, а не ядом из сильнейших и быстрейших ядов — цианистым калием, который был у него в лаборатории в большом количестве? Почему по примеру большинства образованных самоубийц, лишающих себя жизни не в припадке безумия, не оставил он предсмертной записки, нескольких слов о том, что в его смерти никто невиновен, чтобы иметь возможность уничтожить подозрения на невинных? Вы сопоставите также это предположение с указанной многими свидетелями любовью его к жизни и страхом смерти, о которой он не любил даже говорить или слышать, а при оценке степени его огорчения на госпожу Плюцинскую припомните те два письма, которые были прочитаны вчера. Эти письма явились, как две светлые точки, как два чистых звука среди массы неприятных и нечистых подробностей вчерашнего заседания. Они делают честь людям, их писавшим, и отнюдь не содержат в себе указания на огорчение, могущее довести до самоубийства. Наконец, надлежит припомнить дневник во всем объеме, прочитанном на суде. Рядом с недовольством собою, с горькими открытиями об «отношениях к женщинам и к родителям» Николай Познанский выражает в нем заботу о здоровье, стремление воздерживаться от пылкости, жажду деятельности и славы, желание облегчить родителей своим трудом, надежду на успех в музыке и медицине. «Я свой собственный кумир, — говорит он, — я люблю себя, как нежная мать свое дитя». «Работы! Работы!»— восклицает он в другом месте. Вообще я должен сказать вам, что дневник всегда является доказательством, к которому надо относиться очень осторожно. Кроме тех редких случаев, когда дневник бывает результатом спокойных наблюдений над жизнью со стороны взрослого и много пережившего человека, он пишется в юности, которой свойственно увлечение и невольное преувеличение своих ощущений и впечатлений. Предчувствие житейской борьбы и брожение новых чувств налагают некоторый оттенок тихой грусти на размышления, передаваемые бумаге, и человек, правдивый в передаче фактов и событий, обманывает сам себя в передаче своих чувств и мнений. Притом — и всякий, кто вел дневник, вероятно, не станет отрицать этого — юноша обыкновенно почти бессознательно отдается представлению о каком-то отдаленном будущем читателе, к которому попадет когда-нибудь в руки дневник и который скажет: «Какой был хороший человек тот, кто писал этот дневник, какие благородные мысли и побуждения были у него» — или «как бичевал он себя за свои недостатки, какое честное недовольство на себя умел он питать». Поэтому дневник может служить скрепою и дополнением между другими уликами, но как к самостоятельному доказательству к нему надо относиться весьма осмотрительно.

Четвертое предположение — отравление постороннею рукою. Здесь вы встретитесь неизбежно с обвинением, взводимым на Жюжан. Вы обсудите его со всем вниманием, призвав на помощь вашу совесть, разум и житейский опыт. Вы выведете решение, которое вам подскажет первая и которое не должно противоречить ни второму, ни третьему. Я только напомню вам, что Жюжан, пред уходом, около часу ночи, давала лекарство Познанскому, что в седьмом часу Лидия Шульц слышала у него в комнате стук, похожий на чирканье спичкой и удар твердым телом, что в 9 часов он был найден еще теплым, в необычном положении на своей постели, что, по мнению экспертов, при отравлении морфием, до наступления спячки, возможны конвульсивные движения и что срок смерти зависит от особенностей организма и состояния желудка, что покойный не ужинал и принял слабительное и что, наконец, по словам свидетелей, Жюжан выражала особое опасение за его здоровье, когда другие такой опасности не замечали. В этих данных и в тех подробностях, которые вы припомните из дела, вы будете черпать основы для суждения о том: была ли смерть Познанского делом рук Жюжан и есть ли это самое сильное и прочное из всех предположений, которые можно сделать в этом деле…

Порядок совещаний ваших вам известен: решение постановляется по большинству, при равенстве голосов решение основывается на голосах, благоприятных подсудимой. Сомнение, строго продуманное и оставшееся таким после тщательного разбора, толкуется в пользу обвиняемого. При признании виновности во всяком случае вы можете дать снисхождение. Закон требует, чтобы оно было основано на «обстоятельствах дела». Но из всех обстоятельств дела, конечно, самое главное — сам подсудимый. Поэтому если в его жизни, в его личности, даже в слабостях его характера, вытекающих из его темперамента и его физической природы, вы найдете основание для снисхождения, вы можете к строгому голосу осуждения присоединить слово христианского милосердия. Вашему разрешению подлежит трудное дело. Желаю вам выйти из него с величайшею принадлежностью судьи — спокойною совестью пред обществом, которое вы должны ограждать и от осуждения невиновных, и от безнаказанности виновных.