§ 2. Средства законодательной техники

В юридической литературе не наблюдается единства мнений не только по вопросу о понятии, но также и относительно круга средств законодательной техники. Так, В. М. Горшенев, рассматривая средства как разновидность нетипичных нормативных предписаний и выделяя три разновидности, относил средства к двум из них: а) нормативным обобщениям, характеризующимся тем, что «в их нормативных предписаниях содержится известная доля допущения, относительность состояния»[124], к этой группе, полагал он, следует относить презумпции и фикции; б) нормативным предписаниям, которые выполняют функции своего рода трафарета и предназначены для того, чтобы с их помощью можно было удостоверить юридическую характеристику определенного фактического обстоятельства, реальность состояния, имеющего юридическое значение. Они как бы «прикладываются» к фактическим обстоятельствам[125]. К этой группе, по его мнению, относятся дефиниции и юридические конструкции. Однако в действительности В. М. Горшенев не ограничивал круг средств названными видами, относя к ним также «преюдиции и т. д.»[126].

М. К. Юков к средствам юридической техники относит нормативное построение, юридические конструкции и отраслевую типизацию[127]. В. К. Бабаев причисляет к ним, в частности, аксиомы, юридические конструкции, правовые символы, презумпции и фикции, отмечая, что именно эти средства «оказались обойдены вниманием правовой и в особенности – учебной литературы», в то время как они «играют важную роль в правовом регулировании общественных отношений»[128].

В отраслевых дисциплинах, в том числе в уголовно-правовой литературе, этот вопрос также рассматривался. Так, по мнению Е. В. Ильюк, средства законодательной техники – это юридические конструкции (модели) и терминология[129]. Более широко толкует средства проф. О. А. Красавчиков – представитель науки гражданского права. К средствам юридической техники он причисляет (помимо упоминаемых Е. В. Ильюк видов – юридических конструкций и терминологии) также презумпции и фикции, систематизацию[130]. Возражая против последней, С. С. Алексеев обращает внимание на то, что систематизация есть «юридически содержательная деятельность и с этой точки зрения она не может быть поставлена в один ряд с терминологией и юридическими конструкциями»[131].

Видимо, по мере развития теории будут вычленены и иные средства – как уже фактически используемые законодателем, так и могущие быть использованными для нормативного закрепления, юридического выражения воли законодателя. Применительно же к современному уровню (состоянию) общей теории российского права есть основания оперировать в науке российского уголовного права понятиями: а) юридической конструкции, б) терминологии, в) презумпции, г) юридической фикции, д) символов и е) аксиом.

Вопросы терминологии в последнее время активно анализируются специалистами в области общей теории и науки уголовного права[132]. Что же касается иных средств законодательной техники, то они практически обойдены вниманием, до недавнего времени оставаясь вне поля зрения науки уголовного права. Это ли не свидетельство недооценки значимости упомянутых средств (юридических конструкций, презумпций, аксиом, фикций и символов) при нормативном и системном построении уголовно-правовых актов? Между тем, как справедливо подчеркивается в общей теории права, «полное и правильное использование всех средств и приемов на основе отработанных правил юридической техники обеспечивает точное выражение содержания правовых актов, их доходчивость и доступность, возможность наиболее рационального их использования в практической работе»[133]. Отсюда необходимо осмысление всего круга средств, возможностей их использования в процессе законотворчества. Отрадно, что вопросам законодательной техники в уголовном праве наконец-то стало уделяться заметное место. В последние годы «не избалованные вниманием» виды средств стали предметом кандидатских диссертаций, подготовленных также аспирантами и соискателями ярославской юридической школы[134]. Представителями этой школы опубликовано немало работ, в том числе монографического характера[135].

Вопрос о существовании презумпций в уголовном праве российская наука ставит под сомнение. Так, не отрицая материально-правового значения и, следовательно, самого факта существования предположений в гражданском праве, некоторые ученые в то же время не допускают мысли о презумпциях в уголовном праве[136]. Очевидно, такой подход объясняется традиционным представлением о связи данного понятия с процессом доказывания. Безусловно, роль презумпций в процессуальной деятельности велика, но только к ней не сводится. Применение презумпции – это законодательный прием, используемый при конструировании правовых норм; он зиждется на предположении о наличии или отсутствии определенных фактов, которое, в свою очередь, основано на связи предполагаемых фактов с фактами наличными, исходя из предшествующего опыта. Характерной особенностью правовых презумпций является их прямое или косвенное закрепление в нормах права[137]. Презумпции как средство законодательной техники и применение их как прием присущи не только уголовно-процессуальному, но и уголовному законодательству.

Остается непреложным, например, тот факт, что презумпция знания уголовного закона, уголовно-правовых предписаний имеет, прежде всего, уголовно-правовое, материальное значение. Согласно ст. 9 УК, «преступность и наказуемость деяния определяются уголовным законом, действовавшим во время совершения этого деяния». Это положение отталкивается от того важного для констатации субъективного основания ответственности момента, что лицо знало о наличии запрета и тем не менее пошло на его нарушение. Действующее уголовное законодательство исходит, по сути, из бесспорности знания гражданами уголовно-правовых запретов (неопровержимости презумпции). На самом же деле вполне мыслимы ситуации ошибок в запрете, что непосредственным образом должно сказываться на форме вины и на возможности ответственности в целом. Проект Уголовного кодекса РФ эти ситуации предполагал регламентировать, устанавливая правила уголовно-правовой (материальной) оценки ошибок в запрете, однако без должных, на наш взгляд, оснований законодатель в окончательный текст эти положения не включил.

Материальный характер имеет и презумпция, касающаяся возрастных границ субъекта преступления: действует предположение, что лица, не достигшие 14-летнего возраста, не имеют того уровня духовной зрелости, который необходим для осознания социальной значимости своего поведения и возможности предвидения вредного результата. И напротив, все лица, достигшие 16 лет, полагаются имеющими минимальный уровень духовной зрелости. Прежнее уголовное законодательство (УК РСФСР 1960 г.) считало применительно к обеим ситуациям презумпцию неопровержимой, ибо не предусматривало каких-либо изъятий (не считая состояния невменяемости – ст. 11 УК). Первую брешь в этом попытался пробить Пленум Верховного Суда СССР, указав в постановлении от 3 декабря 1976 г. № 16, что с учетом умственной отсталости несовершеннолетнего – субъекта преступления – суд «может ограничиться в отношении его применением принудительных мер воспитательного характера»[138].

Совершенно ясно, что это разъяснение было направлено на ограничение, а не на устранение ответственности. Иным выглядит решение этого вопроса в УК РФ: в ч. 3 ст. 20 указано, что и в случае достижения возраста, предусмотренного ч. 1 или 2 ст. 20 УК, субъект «не подлежит уголовной ответственности», если вследствие отставания в психическом развитии, не связанном с психическим расстройством, во время совершения общественно опасного деяния он не мог в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими. Таким образом, применительно к данной ситуации презумпция становится опровержимой – при сохранении неопровержимости ее вместе с тем применительно к лицам, не достигшим 14-летнего возраста.

Если презумпция зиждется на приравнивании «вероятного (или, по меньшей мере, возможного) к истинному», то фикция «идет по линии сознательного отождествления истинного с неистинным»[139]. Общее же в них заключается в том, что эти средства используются законодателем для обеспечения формальной определенности права, большей стабильности общественных отношений.

Фикция как средство законодательной техники не столь уж редко применяется в законоположениях. Так, согласно ст. 86 УК РФ лица, фактически судимые, при оговоренных в ч. 2, 3 и 5 условиях признаются не имеющими судимости, т. е. судимость как бы исчезает, хотя фактически она и имеет место. «Погашение или снятие судимости, – обоснованно подчеркивается в одном из Комментариев УК, – означает, что имевшийся в прошлом факт осуждения лица за совершенное им преступление утратил юридическое значение и не может более влечь неблагоприятные последствия, установленные нормами права для лиц, имеющих судимость. Однако этот факт, как и всякий другой, не поддается ни погашению, ни снятию»[140]. Ту же функцию, по сути, выполняло это средство и относительно признака неоднократности (бывшая ст. 16 УК РФ)[141]: последняя в уголовно-правовом смысле отсутствовала, если: а) в отношении первого преступления истек срок давности; б) снята или погашена судимость; в) законом устранена наказуемость деяния, которое лицо совершило в прошлом; г) за совершенное ранее преступление лицо было освобождено от уголовной ответственности или от наказания по нереабилитирующим основаниям[142].

Невнимание к законодательному средству – фикциям в уголовном праве – не позволяет осмыслить многие возникающие вопросы теоретического и практического плана: каковы предназначение данного средства в этой отрасли законодательства и пределы его использования; насколько удачна сфера приложения его в настоящее время; до конца ли последовательно избранное законодателем решение? Так, в ст. 57 УК РСФСР умалчивалось, что же дает судимому в прошлом лицу погашение и снятие судимости; ч. 6 ст. 86 УК РФ на этот вопрос содержит относительно четкий ответ: «Погашение или снятие судимости аннулирует все правовые последствия, связанные с судимостью».

Что же касается приемов законодательной техники, то они «суть способы построения нормативных предписаний, в том числе соединенные с использованием определенного средства (приемы примечания, дефиниции, непосредственно-определенный и ссылочный приемы). Как прием следует квалифицировать и применение технического средства (например, способы использования языковых единиц)»[143].

Заслуживает дополнительного осмысления высказанное в уголовно-правовой литературе положение о том, что первичные компоненты законодательной техники – средства, приемы (а также правила, регулирующие использование средств и приемов) – при их сочетании могут образовывать и более крупные единицы – методики как вторичные компоненты: методики построения санкции, языкового выражения нормативных предписаний, структуризации нормативного акта[144].