2. Доказательства, полученные путем обмана

2. Доказательства, полученные путем обмана

Показания, полученные путем обмана, и право не свидетельствовать против себя

Вопрос об обмане подозреваемого следователем и получении таким образом показаний — очень сложный в теории уголовного процесса. Обман, равно как и «давление» на подозреваемого в рамках предварительного расследования, может быть вполне легитимным. Подозреваемый чаще всего не хочет давать показания или как минимум сомневается в том, следует ли ему говорить или молчать. С помощью различных ухищрений следователь может преодолеть сопротивление подозреваемого и заставить его говорить, в некотором роде вопреки его воле и первоначальному намерению. В значительной степени вопрос «обмана» при получении признательных показаний связан с нарушением права не свидетельствовать против самого себя.

Вопрос в том, какой обман недопустим с точки зрения статьи 6 Конвенции, какого рода заблуждение подозреваемого делает доказательство «несправедливо полученным». Представляется, что главным критерием является интенсивность усилий полиции по преодолению воли подозреваемого. Чем больше усилий прикладывает полиция, чтобы обмануть подозреваемого и заставить его говорить, и чем уязвимее положение подозреваемого, тем более подозрительной является информация, полученная от него с помощью обмана.

Пределы возможного обмана при обеспечении процедурных гарантий соблюдения прав подозреваемого и учете роли, которую полученные путем обмана доказательства играли в процессе

Помимо «интенсивности воздействия» Европейский суд будет обращать внимание на два аспекта: наличие процедурных гарантий соблюдения прав подозреваемого и роль, которую полученные путем обмана доказательства играли в процессе (см. «Heaney and McGuinness v. Ireland» и «J.B. v. Switzerland», постановления от 21 декабря 2000 года и от 3 мая 2001 года соответственно).

В качестве иллюстрации этого подхода можно привести несколько примеров из практики высших судов стран Британского Содружества. Эти дела были проанализированы Европейским судом в деле «Allan v. the United Kingdom» (постановление от 5 ноября 2002 года).

В деле «R. v. Herbert» (1990) Верховный суд Канады высказался таким образом: «Если полиция использует различные ухищрения, чтобы допросить подозреваемого, несмотря на его отказ от дачи показаний, это является ненадлежащим способом извлечения информации, которую полицейские не смогли бы получить, не нарушая конституционных прав подозреваемого: его права нарушаются, потому что он лишается права выбора. Однако в тех случаях, когда полиция не пыталась “извлечь” информацию из подозреваемого, его право выбирать между молчанием и дачей показаний не нарушено. Если подозреваемый, по своему собственному выбору, решил с кем-то поговорить, следует полагать, что он осознавал риск того, что собеседник пойдет и расскажет все полиции».

Использование информаторов под прикрытием и право подозреваемого на молчание

Вопрос в том, что такое «извлечение» информации. В деле «R. v. Broyles» (1991) Верховный суд Канады рассмотрел ситуацию, в которой информатором был друг подозреваемого. Полиция дала «другу» записывающее устройство и организовала ему свидание в тюрьме с подозреваемым. На свидании последний проговорился о том, что ему известно время убийства. Запись разговора была впоследствии использована против подозреваемого. Верховный суд Канады решил, что такого рода доказательство получено с нарушением права подозреваемого не давать показания, так как полиция играла на дружеских чувствах, на доверии к близкому человеку.

Австралийский суд в обстоятельствах, похожих на канадское дело «Broyles», пришел к прямо противоположным выводам. В деле «R. v. Swaffeld and Pavic» (1998) Высокий суд рассмотрел следующую ситуацию: один из обвиняемых был освобожден под залог, встретился со своим другом и рассказал ему о своей роли в совершении преступления, не зная, что полиция снабдила друга записывающим устройством. Высокий суд отметил, что «друг» не был полицейским и подозреваемый не находился от него в какой-либо зависимости. Более того, тот факт, что информатор был в дружеских отношениях с подозреваемым, делал его признание в частном разговоре по-настоящему ценным и достоверным доказательством.

Сравнение канадского и австралийского дел дает представление о том, насколько сложно бывает определить, была ли воля подозреваемого не давать показания преодолена или он действовал свободно, на свой страх и риск.

Вот еще один пример из канадской практики — дело «R. v. Liew» (1999). Полиция в этом деле арестовала подозреваемого вместе с полицейским агентом, который выполнял роль покупателя при «контрольной закупке». Их посадили вместе в камеру. В камере полицейский агент спросил у подозреваемого: «Что случилось?» — а потом добавил: «У них моя доза, и на ней мои отпечатки». Подозреваемый ответил: «И мои тоже». Впоследствии эти слова стали важной уликой против обвиняемого. Верховный суд не стал рассматривать эту ситуацию как «допрос», вытягивание информации из подозреваемого. Полицейский агент не пытался активно вывести разговор на ту тему, которая интересовала полицию. Более того, между полицейским агентом и подозреваемым не существовало какой-то особой связи, доверительных отношений и т.п.

Перейдем теперь к делам, которые оказались на рассмотрении Европейского суда. Дело «Allan» касается доказательств, полученных от свидетеля — «подсадной утки». Заявителя подозревали в серии грабежей ночных магазинов, причем один из этих грабежей закончился убийством. Заявителя арестовали и на первом допросе разъяснили ему его право молчать по поводу предъявленных обвинений. Заявитель выбрал молчание.

Сальных улик против заявителя по эпизоду убийства не было. Полиция с санкции суда записывала разговоры между заявителем и его предполагаемым подельником, между заявителем и его подругой, которая приходила к нему на свидание в тюрьму, но из этих разговоров трудно было однозначно установить причастность заявителя к убийству. Тогда к нему в камеру подсадили уголовника, который проходил по другому делу и «по совместительству» был информатором полиции. Перед этим полиция проинструктировала своего информатора и приказала тому вытянуть из заявителя все что можно. Инструктаж был записан на пленку[278]. Через некоторое время информатора снабдили звукозаписывающей аппаратурой.

В ходе официальных допросов заявителя пытались вымотать, давили на него, сбивали с толку. Он упорно продолжал молчать, но, вернувшись в камеру, изливал душу своему сокамернику-информатору, который записывал эти разговоры сперва на бумагу, а потом и на магнитофон.

В определенный момент информатор дал полиции письменные показания, в которых описал свои разговоры с заявителем и сообщил, что в одном разговоре заявитель упомянул среди прочего, что он был на месте убийства. К отчету прилагались кассеты с записями разговоров, однако этого признания на кассетах не было, поскольку, по словам информатора, оно было сделано раньше, до того, как ему дали магнитофон. Информатора выпустили из тюрьмы под залог.

Прокуратура представила эти материалы в суд. Других прямых улик, кроме кассет и письменных показаний информатора, в деле не было (хотя был ряд косвенных доказательств). Дело слушалось судом присяжных.

Защита возражала против приобщения этих доказательств, полагая, что они получены недопустимым образом, в результате давления на подозреваемого. Кроме того, по мнению защиты, информатор был заинтересован в получении доказательств против заявителя, а кассеты не содержали никакой информации, указывающей на заявителя как на убийцу. Прокуратура не соглашалась — по ее мнению, кассеты содержали информацию, которая косвенным образом указывала на заявителя как на убийцу и в целом совпадала с письменными показаниями информатора, что свидетельствовало о его добросовестности.

Оценка показаний информатора присяжными

Судья распорядился признать и письменные показания, и кассеты допустимым доказательством. Судья решил, что они не являются явно недопустимыми и что коллегия присяжных в состоянии оценить их достоверность[279]. По окончании процесса в напутственном слове присяжным судья вернулся отдельно к этому вопросу. Он предложил присяжным оценить, насколько доказательства, представленные прокуратурой, заслуживают доверия. В частности, присяжные должны были решить, оказывалось ли на заявителя давление в ходе официальных допросов, чтобы сделать его более разговорчивым в камере. Судья также отметил, что показания информатора должны быть оценены с большой осторожностью, потому что он был заинтересован в том, чтобы выудить из заявителя признание (информатору пообещали в обмен на его помощь освобождение под залог). Судья привел аргументы сторон по поводу кассет и попросил присяжных подумать, как следует интерпретировать их содержание. Судья также рассказал присяжным о тактике, выбранной защитой (молчание), и о возможных выводах, которые можно сделать из такого поведения[280]. После двадцати одного с половиной часа совещания присяжные вынесли обвинительный вердикт, большинством в 10 голосов против двух.

Европейский суд в этом деле исследовал четыре группы доказательств, использованных в приговоре против обвиняемого: записи его разговоров с подельником, запись его разговоров на свидании с подругой, запись его разговоров с полицейским информатором и письменный отчет информатора об их разговорах.

Интересно, что Суд не нашел нарушения Конвенции в отношении первых двух групп доказательств, хотя и признал, что из них однозначно нельзя было сделать вывод о виновности заявителя — они, скорее, были «сопутствующими» доказательствами. Тем не менее у защиты была возможность обсудить вопрос допустимости этих доказательств в отдельной процедуре (voire dire), суд тщательно рассмотрел возражения защиты и дал на них очень подробный мотивированный ответ, этот вопрос также обсуждался на стадии апелляции. Европейский суд заключил, что вопрос о допуске доказательств был рассмотрен надлежащим образом и, следовательно, этот допуск не нарушает справедливости процесса.

С доказательствами, полученными от полицейского информатора, дело обстояло сложнее. Европейский суд, во-первых, оценил, можно ли информатора расценивать как агента государства. Суд обратил внимание на то, что, если бы полиция не проявила инициативу, не подсадила информатора в камеру и не попросила бы его разговорить заявителя, разговор бы не состоялся. То есть если бы информатор был, говоря языком преступного мира, обычным «стукачом», который регулярно и по своей инициативе докладывает тюремному начальству обо всем, что происходит в камере, его нельзя было бы признать агентом. Здесь же информатора специально посадили в одну камеру с заявителем и дали соответствующие инструкции. Все это произошло после того, как заявитель объявил следователю, что не будет давать показания. Более того, заявителя поместили в такую ситуацию, при которой ему трудно было держать язык за зубами (интенсивные допросы и т.д.). Таким образом, действия информатора были специально направлены на то, чтобы преодолеть волю заявителя. В результате Европейский суд решил, что доказательства, полученные с участием информатора, не должны были использоваться в процессе, а их использование привело к нарушению статьи 6 Конвенции[281].

Позиция Суда была развита в деле «Bykov v. Russia» (постановление Большой палаты от 10 марта 2009 года), где речь шла об использовании в процессе против заявителя записи, которую сделал информатор полиции с помощью скрытого в его одежде микрофона. Сравнивая дела «Bykov» и «Allan» (а также дело «Heglas v. the Czech Republic» от 1 марта 2007 года), Суд заметил, что в российском деле в отличие от британского заявитель не знал еще, что против него ведется уголовное расследование (или какой-то оперативный эксперимент). Иначе говоря, в отличие от дела «Allan» в российском деле разговор заявителя с приятелем записывался не для того, чтобы преодолеть волю заявителя, преодолеть его отказ сотрудничать со следствием. Заявитель пригласил приятеля в свой дом и вел с ним разговор об их совместных делах. В принципе, если бы свидетель потом сообщил детали этого разговора полиции, это могло бы быть использовано как доказательство против заявителя. Аудиозапись лишь подкрепляла это доказательство, делала его более надежным и точным. В этом деле Европейский суд не посчитал, что получение этого доказательства было сопряжено с каким-то «преодолением воли» подозреваемого.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.