3. Активная защита. Право требовать вызова свидетелей и приобщать доказательства

3. Активная защита. Право требовать вызова свидетелей и приобщать доказательства

Конвенция позволяет ставить вопрос об активной защите путем приобщения доказательств в рамках прежде всего статьи 6, § 3 (d). Право допрашивать свидетелей, показывающих против обвиняемого, и право требовать вызова и допроса свидетелей защиты объединены в одном подпункте статьи 6, § 3 (d), однако по сути дела это очень разные гарантии. Право исследовать и критиковать доказательства, предложенные прокуратурой в поддержку обвинения, является почти безусловным, естественным правом защиты, вытекающим из самого названия этой процессуальной стороны. Право активно опровергать мнение обвинения, ссылаясь на новые сведения о фактах, которые не фигурируют в обвинительном приговоре, также признано в Конвенции. Однако по ряду практических соображений (прежде всего в силу длительности и стоимости судебного процесса) внутренние суды нередко используют свою значительную свободу усмотрения в доказывании для ограничении этого права.

Активная защита включает в себя не только право требовать вызова свидетеля. Она может состоять и в представлении в суд вещественных доказательств, результатов экспертиз и т.п. Однако, как и в случае со свидетелями, у национальных судов есть широкая дискреция в этом вопросе. Общее правило в таких случаях звучит так: «решение о том, надо ли допускать доказательство [к изучению в ходе слушаний] и какой вес ему придать, в первую очередь относится к сфере полномочий национальных судов» (постановление по делу «Doorson v. the Netherlands» от 26 марта 1996 года).

В России закрепление права защиты на сбор доказательств является сравнительно недавним феноменом. Традиционные подходы к теории доказательств не вполне еще согласованы с закрепленным в статье 86 УПК институтом адвокатского расследования. Согласно данной статье защите предоставляется право опрашивать свидетелей с их согласия и получать предметы, документы и т.п. Однако в числе общих критериев, определяющих допустимость доказательств, упоминаются две следующие их характеристики: 1) сведения получены и зафиксированы в установленной законом форме; 2) сведения получены надлежащим субъектом доказывания[342]. Возникает вопрос, насколько собранные защитой материалы отвечают требованию допустимости с учетом этих двух критериев. Как полагают некоторые авторы, «доказательствами» они становятся в результате их процессуального приобщения к делу следователем (или судом)[343]. Другой российский автор с сожалением указывает на то, что согласно сложившейся практике «допустимыми признаются лишь доказательства, собранные (т.е. сформированные) органом расследования»[344]. То есть материалы, собранные защитой, признаются доказательствами, если только следователь или суд решают их сделать таковыми путем закрепления в определенной процессуальной форме. Однако суды или следователь не могут признавать полученные защитой материалы формально недопустимыми только потому, что они получены не самим судом или следователем, а защитником и оформлены не как «протокол допроса», например, а как «запись опроса». Подобный подход был бы примером циркулярной логики. Суд или следователь могут, конечно, оценить относимость такого доказательства, а также его достоверность, исходя из условий, в которых такое доказательство было получено. Вместе с тем это доказательство, повторим, нельзя считать недопустимым только потому, что оно получено адвокатом, а не следователем или судом непосредственно.

Право на вызов свидетелей защиты

В рассматриваемом праве, как и в праве на допрос свидетелей обвинения, можно выделить два аспекта. Во-первых, это право на вызов свидетелей (или приобщение других доказательств) как таковое. Во-вторых, это вызов (и допрос) свидетелей (приобщение и исследование доказательств) на тех же условиях, которыми пользуется сторона обвинения. Из некоторых фраз Суда можно заключить, что эта гарантия в первую очередь касается равенства сторон и только потом утверждает право на активную защиту. Ш. Трехсель[345] выделяет три вопроса, на которые должен ответить суд, рассматривая ходатайство о вызове свидетеля защиты: являются ли сведения, которые может сообщить свидетель, относимыми к предмету доказывания по делу? если да, нужно ли заслушивать этого дополнительного свидетеля, чтобы установить некоторый факт? Поможет ли допрос этого свидетеля суду разрешить фактический вопрос, о котором идет речь?

Достаточно типичным делом, в котором жалоба заявителя не прошла этот тест, является дело «Dorokhov v. Russia» от 14 февраля 2008 года. В этом деле заявителя, районного прокурора, обвиняли в получении взяток в виде машин от местного бизнесмена, у которого был гаражный бизнес. Заявитель в свою защиту утверждал, что он честно покупал эти машины у гаража, и в подтверждение ссылался на факт передачи денег представителю гаража. Передача денег в конверте якобы происходила в присутствии свидетеля В., его бывшего сослуживца. Кроме того, на следующий день заявитель сообщил свидетелю Г. о том, что он купил машину у гаража. Заявитель просил суд вызвать свидетелей В. и Г. Национальные суды, однако, отказались вызывать этих лиц.

Европейский суд, рассматривая это дело, отметил, что просьба заявителя о вызове свидетелей не была просто попыткой затянуть процесс: ходатайство об их вызове было достаточно объяснено обстоятельствами дела, относилось к сути обвинений против заявителя и теоретически могло бы привести к его оправданию. То есть, строго говоря, первые два критерия теста, о которых говорил Ш. Трехсель, были выполнены. Вместе с тем Суд согласился, что возможность оправдания заявителя даже после допроса свидетелей В. и Г. была очень призрачной. Как признавал сам заявитель, В. мог видеть, что заявитель передал представителю гаража какой-то конверт, но не знал, что там внутри, т.е. он не смог бы безусловно утверждать, что в конверте были деньги (сам представитель гаража отрицал получение денег).

Что касается показаний Г., Суд отметил, что они не имели большой доказательственной ценности. Г. мог только пересказать суду содержание своего разговора с заявителем. Однако, если даже предположить, что такой разговор имел место, это было бы очень слабым доказательством того, что покупка произошла на самом деле. Действительно, заявитель вряд ли стал бы, получив машину в качестве взятки, хвастаться этим Г. (который вдобавок был его коллегой) — скорее всего, он бы сказал, что купил эту машину.

Иначе говоря, ничего из того, что могли бы показать В. и Г., не могло быть безусловным основанием для оправдания заявителя ввиду тех доказательств обвинительного характера, которые были исследованы. В результате Европейский суд пришел к выводу, что статья 6, § 3 (d), в этом деле нарушена не была.

Интересно также отметить, что в этом деле национальный суд не высказывался по поводу относимости и доказательственной ценности свидетельских показаний В. и Г., отказ в их вызове был «имплицитным» — суд попросту проигнорировал ходатайство стороны. Европейский суд провел свое собственное исследование обстоятельств и сделал свои собственные выводы на основе материалов дела, а не на основе анализа решений национального суда по этому вопросу.

Первое (и долгое время единственное) решение, в котором Суд нашел все-таки нарушение статьи 6, § 3 (d), было дело «Vidal v. Belgium» от 22 апреля 1992 года. Заявителя, который работал охранником тюрьмы, подозревали в том, что он передал одному из заключенных оружие, с помощью которого тот пытался сбежать. Подозрение было основано на том, что у заключенного в момент изъятия оружия также нашли долговую расписку на 10 тыс. франков, подписанную заявителем. Кроме того, неудавшийся беглец также указал на заявителя. Заявитель подтвердил, что занимал деньги у другого заключенного, но не признался в передаче оружия «беглецу».

Несколько позже другой заключенный, С., рассказал начальнику тюрьмы, что заявитель не передавал оружия «беглецу». С. объяснил, при каких обстоятельствах оружие оказалось в тюрьме и кто пронес его. Однако на суде С. отказался давать показания, боясь мести людей, замешанных в доставке оружия в тюрьму. Следователь попытался допросить тех, на кого указал С., но они не явились по его вызовам.

В суде первой инстанции суд оправдал заявителя, сославшись на то, что показания «беглеца» и долговая расписка, найденная при нем, не позволяли сделать заключение о виновности заявителя «вне разумных сомнений».

В ходе апелляционной процедуры заявитель просил суд вызвать четырех свидетелей защиты — заключенного С. и еще троих бывших заключенных, которые, по словам заявителя, могли рассказать, как оружие попало в тюрьму. Суд проигнорировал эту просьбу.

Апелляционный суд, однако, решил, что заявитель виновен, и положил в основу приговора показания «беглеца», которые были последовательными, а также сослался на то, что у «беглеца» не было особенных причин оговаривать заявителя. Вдобавок заявитель сам не отрицал, что занимал деньги у заключенных (чтобы оплатить карточные долги), что, по мнению суда, создавало определенную «презумпцию» против него в этой ситуации.

В ходе разбирательства суд апелляционной инстанции не заслушивал свидетелей, а опирался на их показания, данные ранее.

Европейский суд, рассматривая данное дело, отметил, что оправдательный приговор был вынесен по результатам слушания, в котором были опрошены несколько свидетелей. Напротив, обвинительный приговор, вынесенный апелляционной инстанцией, был основан в основном на изучении материалов дела. Кроме того, апелляционный суд не указал, на каких основаниях он отверг предложение заявителя заслушать свидетелей защиты. Наконец, апелляционный суд (который слушал дело дважды) во второй раз усилил наказание, наложенное на заявителя. На основе суммы этих факторов Европейский суд заключил, что права заявителя по статье 6 (не указывая, однако, о какой конкретно гарантии «справедливости» идет речь) были нарушены.

Отказ в вызове свидетелей защиты

Нам известны два российских дела, в которых Суд нашел нарушение статьи 6, § 3 (d), в той ее части, которая касается вызова свидетелей защиты. Во-первых, это дело «Popov v. Russia» (постановление от 13 июля 2006 года).

В этом деле четверо мальчиков наблюдали издалека сцену драки, в которой участвовали два человека. Позже один из дерущихся был найден мертвым. Заявителя обвиняли в том, что он избил жертву до смерти. Двое из четырех мальчиков опознали заявителя в ходе предварительного следствия, но в ходе судебного следствия один из мальчиков отказался от своих показаний, другой подтвердил свои показания. Все свидетели были учениками школы для плохо слышащих детей. Как утверждал на суде их педагог, многие из учащихся страдали различными сопутствующими психическими расстройствами, в том числе слабой памятью — через полгода они могли забыть о том или ином событии. Опознание заявителя на предварительном следствии было проведено более чем через полгода после убийства жертвы. Таким образом, в этом деле показания мальчиков были весьма ненадежным источником информации (не говоря уже о том, что они видели драку, но не сам момент убийства).

Заявитель в этом деле последовательно утверждал, что с жертвой не дрался и в момент убийства находился совершенно в другом месте. Иначе говоря, он выдвинул алиби, которое, по его словам, могли подтвердить несколько человек. Всех их заявитель просил вызвать сперва для допроса на предварительном следствии, а затем в суде. Среди этих лиц были родственники заявителя и посторонние люди, а именно сосед родственников и рабочий, который приходил в квартиру родственников в тот момент, когда там находился заявитель.

Национальный суд вызвал и допросил родственников заявителя. Что касается двух «посторонних» свидетелей, они по каким-то причинам не были допрошены, хотя, как следовало из документов дела, прокуратура и потом суд были, в принципе, согласны допросить их. В итоге в приговоре суд отверг показания родственников как ненадежные, потому что у них могла быть личная заинтересованность в том, чтобы выгородить подсудимого.

Европейский суд в этом деле нашел нарушение статьи 6, § 3 (d). Как представляется, главные аргументы в пользу вывода о нарушении были следующими: 1) обвинительные доказательства шаткие; 2) не было установлено, что предлагаемые обвиняемым свидетели являются «лишними» для процесса, и поведение суда свидетельствовало об обратном; 3) свидетели были однозначно очень важными для доказывания алиби, поскольку их показания (если бы суд их принял в качестве достоверных) существенно меняли картину преступления, нарисованную стороной обвинения.

Как и в случае со свидетелями обвинения, национальные суды обязаны принять разумные меры для вызова свидетелей защиты. Об этом было сказано в ряде дел, рассмотренных Комиссией еще в 1960-е годы[346], и многократно подтверждено Судом («Rachdad v. France» от 13 ноября 2003 года и «Bonev v. Bulgaria» от 8 июня 2006 года). В деле «Guilloury v. France» от 22 июня 2006 года французский суд не стал заслушивать свидетелей защиты, хотя, как следовало из постановления прокуратуры, «не составляло никакого труда их найти» и двое из них даже являлись в суд. Однако в данном случае речь также шла и об отсутствии в суде некоторых важных свидетелей обвинения. Вывод о нарушении был сделан Судом на основе совокупности различных факторов. Что касается свидетелей защиты, Суд не анализировал, были они доступны или нет (правительство не оспаривало тот факт, что технически было возможно их допросить), а оценил только, насколько они были важны и насколько был необходим допрос.

¹

В российском УПК есть статья 271, ч. 4, которая обязывает суд выслушать свидетеля или специалиста, явившегося в суд по инициативе стороны. С одной стороны, это очень серьезная гарантия (которой сторона защиты при желании может злоупотреблять). С другой стороны, существование такой нормы может быть интерпретировано некоторыми судами как право не привлекать к участию в деле новых свидетелей со стороны защиты, если защита не может обеспечить их явку. Эта позиция неверна. Суд обязан содействовать защите в вызове и даже в принудительном приводе свидетелей в том случае, если свидетели имеют значение для дела. Вместе с тем с точки зрения практики Европейской конвенции суд не обязан заслушивать свидетеля, если он не имеет значения для дела, вне зависимости от того, явился этот свидетель в суд или нет. В этом смысле Конвенция не содержит такого же строго требования, как российский УПК.

Исключение доказательств, предлагаемых защитой

В вопросе о приобщении иных доказательств (не относящихся к свидетельским показаниям) к материалам дела по инициативе защиты Суд руководствуется примерно теми же самыми подходами, как и в вопросе о вызове свидетелей защиты.

Чаще всего суды отказывают защите в истребовании или приобщении каких-либо доказательств в связи с тем, что эти материалы не имеют доказательственной ценности. В деле «Perre v. Italy» от 21 сентября 1999 года заявитель подозревался в том, что возглавлял группировку наркоторговцев. Основой обвинения были результаты внешнего наблюдения за сходкой мафиози, в которой заявитель участвовал, материалы прослушивания разговоров в квартирах, где жили члены группировки, и их телефонных переговоров, а также показания одного из членов группировки, указавшего на заявителя как на главу этой группировки. На основании аудиозаписей можно было определенно прийти к выводу, что преступная группировка занималась сбытом оружия и наркотиков и обсуждала детали различных сделок такого рода.

Итальянские суды, имея достаточно аудиозаписей в своем распоряжении, не стали, однако, проводить фоноскопическую экспертизу, решив, что сами могут разобраться, чей голос звучит на пленках. К тому же большинство сообвиняемых (а их было более 30) отказались предоставлять образцы своего голоса для проведения аналогичных исследований. Заявитель, напротив, настаивал на экспертизе.

Европейская комиссия не нашла нарушения статьи 6 в этом деле. Она отметила, что в обвинительном приговоре итальянские суды в основном опирались на факты участия заявителя в бандитской сходке. С этой точки зрения было не так уж важно, кто конкретно какие фразы на этой сходке произносил. Соответственно отказ в проведении фоноскопической экспертизы не являлся для защиты существенным ущемлением ее прав.

В деле «Bricmontv. Belgium» (постановление от 7 июля 1989 года) заявитель, которого обвиняли в финансовых махинациях, настаивал на проведении аудита бухгалтерских документов. Суд, однако, отказал в проведении такой экспертизы на том основании, что заявитель сам признавал, что многие операции вообще не записывались и, соответственно, аудитор не смог бы получить полной и точной картины того, что происходило. Европейский суд в этом деле рассмотрел жалобу по статье 6, § 3 (b), Конвенции, которая говорит о «времени и возможностях для подготовки защиты». По этому же пункту была рассмотрена жалоба заявителя на то, что не было учтено вещественное доказательство (или, скорее, документ) — картина с дарственной надписью, которая могла бы прояснить суть отношений подсудимого и его предполагаемой жертвы. Европейский суд, опять же, оценивал эту ситуацию в рамках статьи 6, § 3 (b), а не (d). По пункту (d) в деле «Bricmont» были рассмотрены только вопросы, связанные с невызовом в суд свидетелей. Практика Суда знает несколько примеров, свидетельствующих о том, что вопрос о приобщении иных типов доказательств также может быть рассмотрен по статье 6, § 3 (d) — см., например дело ««Perna v. Italy» (постановление Большой палаты от 6 мая 2003 года, § 25—32) в котором речь шла о приобщении к делу двух газетных статей, что анализировалось с точки зрения права заявителя на «вызов свидетелей защиты».

Дел, в которых Суд опроверг выводы национальных судов о том, что приобщать какое-то доказательство не нужно, немного. В их числе дело «Elsholz v. Germany» (постановление Большой палаты от 13 июля 2000 года) о предоставлении отцу ребенка права свиданий вопреки мнению матери. Немецкий суд в этом деле выслушал ребенка, мать, отца и отказал в признании за отцом права на свидание. Отец просил провести дополнительную экспертизу, и это мнение было поддержано местным центром по защите прав детей, так как у ребенка могло сформироваться негативное отношение к отцу под влиянием матери. Однако в этом было отказано. Европейский суд решил, что рассмотрение такого рода дела без психологической экспертизы ребенка не соответствовало требованиям статьи 8 Конвенции, которая, согласно практике Суда, также содержит некоторые процедурные гарантии относительно рассмотрения споров в сфере частной и семейной жизни. Однако необходимость дополнительной экспертизы тут была связана с особым предметом спора о праве на свидание с ребенком в рамках статьи 8. Большинство уголовных дел не будет попадать в сферу действия статьи 8, и поэтому логика дела «Elsholz» будет, скорее всего, неприменима к ним.

Значение правил о благоприятствовании защите для решения вопроса о приобщении доказательств производного характера

Иногда доказательство, предложенное защитой, неосновательно исключается по причине его ненадежности — исходя из тех же оснований и стандартов, по которым защита могла бы требовать исключения подобного же доказательства, предложенного прокуратурой. Так, запрет на использование производных доказательств, который, исходя из презумпции невиновности и правила о толковании сомнений в пользу обвиняемого, может быть выгоден защите, не должен так же жестко использоваться в интересах стороны обвинения — последней следует основываться только на несомненных доказательствах. Л. Лукаидес отмечает, что строгое применение правила, запрещающего пользоваться показаниями «со слов», иногда может привести к ущемлению прав подсудимого, если недопустимыми признаются любые показания «со слов», вне зависимости от того, носят ли они обвинительный или оправдательный характер[347].

Впрочем, практика Комиссии опровергает этот подход. В деле «Blastland v. the United Kingdom» (решение от 7 мая 1987 года) заявитель обвинялся в изнасиловании и убийстве мальчика. Одним из доказательств его вины, предложенных на рассмотрение присяжным, были признательные показания заявителя, данные на предварительном следствии. В суде заявитель отказался от своих показаний. По общему правилу показания, данные на следствии, рассматривались как показания «со слов» и не могли быть допущены к рассмотрению — суд должен был непосредственно допросить свидетеля. Однако английское право делало исключение для признательных показаний, данных подсудимым, — такие показания считались допустимыми и могли исследоваться перед присяжными наряду с допросом самого подсудимого[348].

В ходе предварительного слушания подсудимый попросил судью зачитать перед присяжными показания, данные одним из свидетелей, М., в стадии расследования. В этих показаниях М. признался в совершении убийства, в котором обвиняли заявителя (показания 1). Однако позже М. отказался от своих показаний. В суд М. не вызывался и свидетелем по делу не проходил. Заявитель также просил приобщить показания, данные сестрой М., в которых она говорила о том, что М. рассказал ей о смерти мальчика еще до того, как об этом стало известно полиции (показания 2). Кроме того, на следующее утро после убийства, когда еще не был найден труп мальчика, М. рассказал некоему третьему лицу, где находится труп, и сообщил о предшествовавших гибели мальчика событиях (показания 3). Все эти доказательства свидетельствовали, по мнению заявителя, о том, что именно М. был убийцей. Заявитель, однако, не настаивал на личном допросе М. (так как знал, что тот будет отрицать свою вину).

Судья решил, что указанные источники (протоколы допросов М. и других лиц о том, что им сказал М.) являются «показаниями со слов», и не стал исследовать их перед присяжными. Заметим, что с помощью показаний 2 и 3 подсудимый старался доказать не правдивость того, о чем говорил М. (что труп мальчика действительно находится на игровой площадке, что он поссорился с родителями и убежал из дому перед своей гибелью и т.д.), а только тот факт, что М. это говорил и, следовательно, имел какие-то сведения о мальчике, которые еще не были на тот момент известны публике и даже полиции. Такого рода доказательства по английскому праву не считаются доказательствами «со слов». В ходе дальнейшего разбирательства дела британская палата лордов все-таки признала, что последнее доказательство могло быть допущено, но не имело доказательственной ценности, и поэтому судья мог отказаться предъявлять эти доказательства присяжным.

Заявитель в своей жалобе в Страсбург утверждал, что внутренние суды неправильно интерпретировали правила о доказательствах «со слов» и должны были допустить их к рассмотрению. Кроме того, заявитель утверждал, что, допуская показания самого обвиняемого, данные на предварительном следствии, и отказываясь допускать такие же показания, данные третьим лицом (свидетелем, который, по мнению стороны обвинения, не причастен к преступлению), английское право ставит обвиняемого в неблагоприятное по отношению к стороне обвинения положение.

Европейская комиссия, рассматривая это дело, прежде всего отметила, что как таковое правило недопустимости доказательств «со слов» является разумным, поскольку отдает предпочтение устным показаниям свидетеля, которые являются «лучшим доказательством» по отношению к его же письменным показаниям, так как суд имеет возможность воспринимать эти показания непосредственно и, следовательно, составить себе представление об их правдивости или ложности. Следовательно, общее правило об исключении такого рода доказательств не является несправедливым. Что касается разного подхода к допуску письменных показаний обвиняемого и свидетелей, то, по мнению Комиссии, принцип процессуального равенства здесь не нарушался, так как у заявителя была возможность ознакомиться с письменными показаниями свидетеля, данными на следствии, и допросить его на суде лично, однако заявитель этой возможностью не воспользовался. Наконец, заявитель мог обсудить применение правил о доказательствах «со слов» в своем деле и обжаловать не устраивающее его решение суда. Короче, вопрос о допустимости тех или иных доказательств был подробно обсужден в национальных инстанциях. Комиссия решила, что жалоба заявителя в этом деле на нарушение статьи 6, § 3 (d), является необоснованной.

Из этого дела (хотя оно весьма старое и вынесено Комиссией, а не Судом) можно заключить, что у национальных судов сохраняется очень широкая свобода усмотрения в исключении доказательств, на приобщении которых настаивает сторона защиты.

Интересное развитие получило дело «Blastland» в практике нового Суда. В 2005 году было рассмотрено дело «Thomas v. the United Kingdom» (постановление от 10 мая 2005 года), которое касалось примерно такой же ситуации: один из свидетелей, первичные письменные показания которого противоречили версии обвинения, запутался в своих показаниях на суде. В английском праве позволяется в некоторых случаях зачитать этому свидетелю его письменные показания, чтобы «освежить» его память. Однако английский суд запретил это делать, сославшись на запрет показаний «со слов». Вышестоящий суд разрешил зачитать свидетелю его показания, но к моменту пересмотра дела свидетель уже полностью забыл события, о которых его спрашивали, и не смог дать никаких показаний. Заявитель в этом деле утверждал, что применение правила о запрете показаний «со слов» привело к тому, что очень важные для его защиты показания были, по сути, «утеряны».

Европейский суд признал эту жалобу явно необоснованной. При этом Суд отметил, со ссылкой на решение Комиссии в деле «Blastland», что «статья 6 § 1 и 3 (d) Конвенции содержит презумпцию против использования доказательств “со слов” против обвиняемого». В толковании статьи 6, § 3 (d), скорее всего, Суд будет балансировать между признанием, с одной стороны, того, что приговор может быть основан на доказательствах «со слов» или на «производных» доказательствах (например, на письменных протоколах допросов свидетелей), а с другой — необходимости исследовать доказательства (в той степени, в какой это возможно) непосредственно в судебном процессе.

Возможность для защиты оспорить отказ суда в приобщении «оправдательных» показаний появляется в тех случаях, когда судья не применяет такие же жесткие правила к «обвинительным» показаниям, представленным стороной обвинения, т.е. когда возникает проблема процессуального неравенства. Примером тому может служить дело «Mirilashvili v. Russia» (постановление от 11 декабря 2008 года), в котором, среди прочих доказательств вины подсудимого, прокуратура ссылалась на протоколы допросов нескольких свидетелей. Эти свидетели уехали из страны до начала судебного разбирательства, и возможности у обвиняемого допросить их (хотя бы и на очной ставке) не было, так как они отказались приехать в Россию. В ходе процесса адвокаты заявителя смогли съездить в Грузию и опросить этих свидетелей. Все они отозвали или существенно уточнили свои первоначальные показания. Письменные записи разговоров адвокатов со свидетелями были представлены в суд. Таким образом, перед российским судом в этом деле лежали два набора «производных» доказательств: письменные показания, собранные прокуратурой на следствии без участии защиты, и письменные показания, собранные защитой во время суда, без участия прокуратуры[349]. Российский суд отказался даже формально рассматривать письменные показания, собранные адвокатами заявителя, — на том основании, что они были получены вне процедуры, предусмотренной законом. Европейский суд отметил, что такого рода материалы, несомненно, были относимы к делу и, возможно, достаточно важны, так как речь шла о письменных заявлениях ключевых свидетелей по делу. Относимость не была единственным аргументом в рассуждениях Суда, который, по нашему мнению, в этом деле в большей степени был озабочен тем, что сами эти свидетели не были допрошены лично в суде. Тем не менее отказ принять от защиты доказательства примерно такого же качества, как и доказательства, предоставленные прокуратурой (записи показаний), был особо отмечен Судом как фактор, приведший к признанию нарушения прав защиты по статье 6 Конвенции.

В российской правовой науке давно идет спор об асимметрии правил о допустимости доказательств. Может ли доказательство, полученное следствием с нарушением требований уголовно-процессуального закона, быть использовано стороной защиты? На наш взгляд, ответ на этот вопрос должен зависеть от нескольких факторов. Во-первых, следователь не должен получать выгоду от своих же собственных незаконных действий, и такого рода доказательства должны быть a priori допустимы. Их исключение возможно только в том случае, если допущенное следователем нарушение закона существенно влияет на достоверность доказательства, полученного таким образом, делает его крайне ненадежным. Возможно, что такого рода доказательства не могут быть также использованы в тех случаях, когда при их получении были серьезно нарушены конституционные права третьих лиц.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.