§ 5. Авторитеты криминальном среды нового поколения. Кто они?

§ 5. Авторитеты криминальном среды нового поколения. Кто они?

Изменения в уголовном, уголовно-процессуальном, исправительно-трудовом законодательствах 1958–1961 гг., усиление борьбы с «уголовно-бандитствующими группировками» в местах лишения свободы заставили привычных преступников реформировать свои принципы, нормы, запреты, вынудили избрать новую тактику поведения. От активной открытой антиобщественной и преступной деятельности «авторитеты» уголовной среды отказались.

По этой причине многие исследователи проблемы утверждают об исчезновении на рубеже 60-х гг. «воровского сообщества» и соответствующего деления осужденных на неформальные категории. По нашему мнению, такое утверждение является ошибочным, ибо расслоение замкнутой среды лиц, отбывающих наказание, на «авторитетов», «нейтральных», «отверженных» устранить невозможно. Позитивных изменений во взаимоотношениях между осужденными можно достичь только на базе изменения их ценностных ориентаций. Искусственная же изоляция представителей какой-либо субкультурной группы из цельного явления не устраняет причин его существования, поэтому стратификация и возрождается, приобретая новые и сохраняя прежние черты.

Большинство «воров» (а их было в тот период около 3 % от всей массы заключенных) оказались в колониях особого режима и тюрьмах, где за их поведением устанавливался тщательный контроль[159].

Хранители уголовных традиций бесконечно анализировали ситуацию. В преступном мире расширяется сеть нелегальной переписки, все «сходки» осуществляются с соблюдением тщательной конспирации.

Новое время требовало от них прежде всего коренной «чистки» своих рядов. К середине 60-х гг. обряд присвоения «воровского звания» стал проводиться только в тюрьмах. В ИТК, ИТЛ (исправительно-трудовые лагеря просуществовали на территории СССР до 1968 г.) нелегальным путем пересылались многочисленные записки о признании того или иного лица «вором». Сам же осужденный по прибытию в ИТК не провозглашал свою принадлежность к криминальному сообществу, тем самым исключалась возможность незаслуженного присвоения титула. Самозванцев же строго наказывали. Приведем сцену из реальных событий того времени:

«Прогулочный дворик помещения камерного типа колонии особого режима. Бетонные стены, закрепленная на них решетка-крыша и наблюдательный пункт контролера образуют клетку со свежим воздухом для осужденных. Нередко в этом замкнутом пространстве зоны разыгрываются самые драматичные сцены лагерной жизни.

Аристократ, заложив руки за спину, медленно двигается, как маятник от стены к стене – по всему видно, что он волнуется. Другие осужденные, сидя на корточках, смолят махру, едкий сизый дымок медленно поднимается вверх, цепляется за прутья решетки и исчезает в воздушных потоках.

Двери прогулки открываются, и в них появляется Костя – «вор в законе», прибывший недавно этапом в колонию. Он окружен «братвой» – Калугой, Зотом, Тайгой и Лупатым.

Костя отделяется от остальных, подходит к Аристократу и, не подавая руки для приветствия, присоединяется к гуляющему. Осужденные, почуяв неладное, затаили дыхание. Костя и Аристократ останавливаются у противоположной от осужденных стены. Первый, нарушая воровской этикет, неожиданно спросил: «Ты что, зовешься здесь вором?» Аристократ не спешит с ответом. Он делает замечание этапнику: «Порядочные люди прежде здороваются». Костя побледнел и сказал с придыхом: «Так ты, выходит, относишь себя к порядочным?!» И с этими словами он лепит пощечину вору-самозванцу. Братва, как по команде, подхватывают жертву кулаками и сапогами. Через минуту бездвижное и обмякшее тело Аристократа распласталось на бетонном полу. Так с престола убрали очередного самозванца».

В тюрьмах, ИТК особого режима ядро группировок «авторитетов» составили теперь так называемые «козырные фрайера», возглавляемые «ворами». Первые образовали ближайшее окружение субкультурных лидеров и являлись основными претендентами на звание «главарей», а там, где не было «воров», по обычаю становились абсолютными «авторитетами» (жили на положении «воров»)[160].

Объединение двух ранее не совместимых криминальных категорий произошло в силу ряда причин. Во-первых, число «воров в законе» в рассматриваемый период резко сократилось, и, следовательно, сообщество нуждалось в пополнении. Во-вторых, среди осужденных, отбывающих наказание в тюрьмах, начинает особо цениться умение играть в карты. Карты были теперь чуть ли не единственным источником «воровских доходов». Проигравшего же легко сделать зависимым, его уже не наказывали так сурово, как раньше[161]. Среди «фрайеров» имелось достаточно много хороших игроков («катал»). И если в преступном мире 30-50-х гг. «катала» абсолютно ничего не значил (хотя бы потому, что просто был «шулер»), то новые времена предопределили его весьма высокий неформальный статус. Кроме того, помнили субкультурные лидеры и заслуги «фрайеров» в период «сучьей войны».

С изменением качественного состава группировок менялись незыблемые ранее принципы поведения авторитетов уголовной среды. Многие запреты постепенно отмирали. «Вор» мог теперь не только воровать, но ему разрешалась и иная криминальная деятельность. Не допускались мужеложство и иные развратные действия. «Блатарь» мог иметь и семью, постоянный приют. На «воровских сходках» принимаются решения, позволяющие «честно уходить» из группировки, работать и даже вступать в контакты с администрацией мест лишения свободы (правда, в интересах сообщества).

Установления-запреты сохранились только самые важные. Никогда не станет «честным вором» тот, кто служил в армии («автоматчик»), слишком усердно трудился в местах лишения свободы и заслужил этим досрочное освобождение, выполнял «черновые» работы, то есть строил охранные сооружения, выполнял функцию дневального и пр., участвовал в общественных организациях или активе ИТУ, отступал от «кодекса чести арестанта»[162].

Тем самым авторитеты уголовной среды, с одной стороны, предоставили возможность отдельным категориям лиц, лишенных свободы, стремиться к приобретению престижного неформального места, с другой стороны, они пытались сохранить своим «законом», в глазах иных осужденных образ исключительного «благородного преступника».

Отдельные лидеры преступного мира не приняли новых правил, отошли от участия в «арестантской жизни», но таких были единицы. Остальных «воров» это не остановило, и они вместе с «фрайерами» поддержали все нововведения и приспособились к новым условиям.

Поддерживались и старые нужные обычаи, например сбор «общака». Назначение его преподносилось весьма тонко: мол, «общак» – дело всех осужденных и нужен всем, кто остро нуждается в материальной поддержке, т. е. находится в штрафном изоляторе, тюрьме или больнице. Но как «общее дело» он выглядел только при организации сбора денег, вещей, продуктов питания, а как доходило до «помощи» – пользовались им лишь «авторитеты» и нарушители режимных правоограничений. Запрещалось также писать жалобы, заявления в адрес администрации мест лишения свободы. Всем официальным органам по-прежнему не доверяли. Конфликтные же ситуации, возникающие в среде осужденных, должны разрешать по обычаю они сами, сообразуясь с арестантской этикой.

«Хранители» и к новым режимным требованиям относились весьма своеобразно. Получая форменную одежду, перешивали ее, отказывались надевать нарукавные повязки, пришивать нагрудные знаки. Лица, составляющие ближайшее окружение «воров» и иные «фрайера» («братва») считали, что отбывать дисциплинарные взыскания – это «долг» и даже особая доблесть. Правда, абсолютные «авторитеты» (главари) старались держаться в тени, показывая себя администрации людьми лояльными. Им предписывалось быть всегда выдержанными и не допускать грубостей, не давать поводов для оскорблений, избиений, выходить на работу. Подобные лица лишь формально признавали свою обязанность трудиться, но фактически всегда получали доходы за счет должников, обмана, никогда не выполняли тяжелые работы, зато всеми силами старались войти в доверие к администрации, успокаивая осужденных, разрешая конфликты между ними. При этом все делалось, как правило, по заранее спланированному сценарию.

Возникавшие в местах лишения свободы эксцессы они всегда использовали для усиления своего влияния на окружающих, что подтверждает, например такой случай, имевший место в те годы:

«Нервы были напряжены до предела у всех – и у осужденных, державших под ножами в качестве заложниц четырех насмерть перепуганных женщин, и у военнослужащих, сжимавших кольцо окружения вокруг этого злополучного сарая. И, конечно же, у самих заложниц, которые, не в силах пошевелить онемевшими руками, туго схваченными веревками, смотрели на своих мучителей с ужасом.

И тут произошло неожиданное. Никто не понял, из-за какого угла вывернули эти двое осужденных. Не обращая внимание на окрики сотрудников администрации колонии, они спокойно подошли к пыльному, подслеповатому окошку сарая и подали какой-то знак затаившимся преступникам. Двери сарая распахнулись, и оттуда стайкой выпорхнули плачущие женщины, а следом гуськом, понурив головы, вышли осужденные с поднятыми руками».

Вынужденный отказ «воров» от ряда норм привычных правонарушителей прошлого, изменение правил и тактики поведения помогали восстановить былой статус сообщества в исправительно-трудовых колониях особого режима. По-прежнему обучали лиц, отбывающих наказание, азартным играм. Открывали новые нелегальные каналы «воровской почты». Снабжали исправительно-трудовые колонии деньгами, спиртными напитками, наркотиками. Осужденных, входящих в самодеятельные организации («активистов»), «несогласных», нарушителей «арестантских заповедей» притесняли и наказывали. Открытых «правилок» не устраивалось. Убивали, избивали, совершали насильственные акты мужеложства, как правило, тайно. При этом совершенные убийства старались выдать за несчастный случай или самоубийство.

Если же работники мест лишения свободы активно пытались пресекать преступное или аморальное поведение «блатарей», их старались оговаривать в различных злоупотреблениях. Привычные преступники также подстрекали иных осужденных на массовые протесты против официальной законной деятельности таких представителей администрации. Поводы использовали самые различные – плохое приготовление пищи в столовой, упущения в оплате труда осужденных, грубое обращение отдельных работников ИТУ с осужденными и др. В 70-х гг. по ИТК особого режима прокатилась волна групповых неповиновений. «Забастовки» осужденных принимают в то время различные формы: групповых отказов от выхода на производственные объекты, коллективных голодовок, отказов выполнять режимные требования. В ряде мест лишения свободы они перерастают в массовые беспорядки, которые сопровождаются погромами, поджогами, убийствами нарушителей субкультурных правил[163].

Представители криминального сообщества в таких условиях действовали скрытно, хитро, расправы над неугодными лицами осуществлялись подстрекаемыми осужденными. Массовые эксцессы, как правило, вели к желаемым для «воров» и их окружения последствиям. Привлекались к уголовной и иной ответственности второстепенные участники событий, к тому же принципиальных и неугодных работников ИТУ снимали с должностей. Такая методика деятельности преступных «авторитетов» позволила им во многом влиять на оперативную обстановку в местах лишения свободы. А в то же время персоналу пенитенциарных учреждений запрещалось в официальных документах отражать сам факт существования в исправительно-трудовых колониях и тюрьмах «воровского сообщества». Представители высших инстанций МВД СССР еще в начале 60-х гг. доложили руководству страны о «ликвидации группировок воров-рецидивистов». Более того, советские криминологи стали настойчиво утверждать об отсутствии в стране организованной преступности как таковой. Замалчивание же, затушевывание всей сложности проблемы криминальных образований с их традициями и обычаями не содействовало ее кардинальному решению.

Традиционную неформальную прослойку, как в прошлые времена «храпы», заняли осужденные, выступавшие против режимных правоограничений в местах лишения свободы и поддерживавшие искаженные ценностные ориентации пенитенциарной общины. Они представляли различные субкультурные образования, действующие на свободе. Наиболее же активную роль в 60-70-е гг. играли «фрайера», не вошедшие в воровское сообщество, а также «кавказцы» (осужденные кавказских национальностей)[164]. Последние выделялись устойчивой и последовательной линией поведения, обусловленной «законами» преступного мира. Данное обстоятельство способствовало в дальнейшем приобретению ими наивысшего криминального статуса.

Категорию «нейтральных» осужденных по-прежнему представляли «мужики». Их качественный состав в исправительно-трудовых колониях особого режима весьма существенным образом изменился. Крестьяне («кулаки» и «подкулачники»), составлявшие костяк данной группы осужденных, в большинстве своем были освобождены от отбывания наказания. Жертвами продолжающейся борьбы с преступностью методами преимущественной изоляции правонарушителей в места лишения свободы стали рецидивисты. Работники милиции, прокуратуры и суда целенаправленно проводили работу по возврату их в исправительно-трудовые учреждения. Анализ личных дел осужденных нейтральной категории («мужиков»), отбывавших наказание в 70-х и в начале 80-х гг. в ИТК особого режима, показывает, что 40,5 % из них имели три и более судимости, чуть менее половины были осуждены за нарушение правил паспортной системы, злостное нарушение правил административного надзора, занятие бродяжничеством или попрошайничеством либо ведение иного паразитического образа жизни (подробнее см. табл. 13).

Приведенные данные правоохранительной практики борьбы с рецидивной преступностью красноречиво свидетельствуют об излишней ее суровости. Ранее судимые лица принудительно включались в орбиту тюремных отношений, теряли социальные связи и надежды на изменение своего положения. Ценности, культивируемые в пенитенциарных учреждениях, становились их основными ориентирами в жизни. Отсюда и влияние «авторитетов» уголовной среды на поведение «нейтральных» все более усиливалось.

Таблица 13

ХАРАКТЕРИСТИКА ОСОБО ОПАСНЫХ РЕЦИДИВИСТОВ ПО ХАРАКТЕРУ СОВЕРШЕННОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ (в %)

Таблица 14

ХАРАКТЕРИСТИКА СРОКОВ НАКАЗАНИЯ ОСОБО ОПАСНЫХ РЕЦИДИВИСТОВ (в %)

Весьма многоликой оказалась категория «отверженных». Последствия многолетней «сучьей войны» пожинались еще долгое время в местах лишения свободы. «Воры», нарушившие уголовные традиции и обычаи, уже не претендовали на верхнюю ступень в иерархии осужденных. Они, чтобы избежать мести «авторитетов», преследований, отказывались проживать в общих камерах и требовали от администрации ИТУ изолированного их содержания. Подобное поведение вынужденно избирали осужденные, причинившие ущерб преступному миру (свидетели по уголовным делам, лица, помогавшие администрации мест лишения свободы и пр.) или допустившие нарушение «правил-заповедей». Пополнялась рассматриваемая категория и за счет лиц молодежного возраста, значительное количество которых отбывало наказание в ИТК особого режима (см. табл.15)[165].

Таблица 15

ВОЗРАСТНЫЕ ГРУППЫ ОСУЖДЕННЫХ ОСОБО ОПАСНЫХ РЕЦИДИВИСТОВ

Молодые люди, в большинстве своем, легко увлекались уголовной романтикой, но, не зная тонкостей неформальных отношений среди особо опасных рецидивистов, вступали с ними в противоречия и отвергались более искушенными преступниками.

К примеру, Радик Ильясов в 22 года был признан судом особо опасным рецидивистом. Первый срок отбывал в исправительно-трудовой колонии усиленного режима. Защищая свое «честное арестантское имя», убил осужденного, покушавшегося его оскорбить. В ИТК особого режима «братва» поступок молодого человека одобрила, и он включился в водоворот «блатной» жизни. Шапку заломил и стал носить набекрень, сапоги подбил звенящими подковами, вставил рондолевую фиксу – ну, все, как у «путевых». Опытные рецидивисты сразу подметили – пропал парень, не досидит срок. Особый режим («особняк») – это не «красная усиленная зона», здесь все намного серьезнее, здесь каждый обязан жить по «тюремным законам». Вскоре молодой человек проиграл в карты большую сумму денег более искушенным сокамерникам. Не имея необходимой денежной суммы, Ильясов повесился в камере, избавив тем самым себя от глумлений.

Подобные факты имелись практически в каждой исправительной колонии.

Число самоизолирующихся неизменно росло. По отчетам МВД, в отдельных учреждениях в таком положении пребывало до 20 % осужденных. Эти лица, как правило, находились в статусе гонимых до освобождения, ибо остальной тюремный мир уже никогда не принимал их обратно в свою среду как равных.

Руководители МВД СССР, Управлений лесных ИТУ требовали от начальников подразделений обязательного трудоустройства всех осужденных. Основным показателем деятельности исправительнотрудовых колоний оставалось выполнение производственного плана. На местах принимаются волевые решения о массовом выводе особо опасных рецидивистов на производственные объекты. Их исполнение заканчивалось убийствами «отверженных» или совершениями различного рода насилий над ними. Иногда жертвы, стремясь оградить себя от расправы, совершали побег или в знак протеста объявляли голодовки, либо осуществляли иные самоистязания. Так, некоторые глотали гвозди, домино, ложки и все что угодно; прибивали к нарам мошонку; надрезали кожу на руках, ногах, животе; вскрывали вены. После чего их, как правило, переводили в больницу, которая являлась своеобразным островком безопасности (по «воровским законам» насилие в лечебных учреждениях не допускалось).

«Воры», в свою очередь, мгновенно отреагировали на сложившуюся ситуацию. Они, с одной стороны, понимали, что открытые угрозы и прочие насилия в отношении «отверженных» повлекут массовые эксцессы, а значит и последующую изоляцию их («авторитетов») в тюрьмы, с другой стороны, без принуждения над «отступниками» их неформальная власть в местах лишения свободы ослабнет. Конфликты с персоналом исправительно-трудовых учреждений авторитеты уголовной среды начинают разменивать на уступки с его стороны, по принципу: «ты мне – я тебе». Лидеры и их окружение своеобразно начинают способствовать стабилизации производственной деятельности ИТУ. Лица, проигравшие в карточные игры и не уплатившие деньги, иные нарушители неформальных норм по новому установлению становились обязанными отрабатывать свои долги и расплачиваться. «Авторитеты» гарантировали им в этот период безопасность. Сами же они, по ходатайствам мастеров производства и бригадиров, трудоустраивались в передовые бригады и контролировали поведение осужденных. Рабочие бригады не противились этим решениям, так как содержание «вора» вполне компенсировалось получением бригадой лучшего сырья и оборудования. Непримиримыми представители криминального сообщества оставались к «предателям» (по-прежнему на блатном сленге – «сукам») и «ворам-самозванцам». Но и здесь имелись некоторые особенности. Былой активности привычные правонарушители не проявляли. Работники мест лишения свободы получали, как представляется – не без участия «авторитетов», информацию о возможных расправах и принимали все необходимые меры по изолированному содержанию потенциальных жертв с последующим их отправлением в другие ИТУ.

Таким образом, в новых условиях в ИТК особого режима и тюрьмах произошли существенные преобразования в порядке формирования и в структуре группировок хранителей субкультуры. «Воры» и лица с иным криминальным опытом соединились в одно сообщество: поэтому понятие «вор в законе», с одной стороны, трансформировалось, с другой – приобрело совершенно иную криминальную окраску. Данные обстоятельства детерминировали и изменения отдельных их ценностных ориентаций и тактики поведения.

В исправительно-трудовых колониях строгого режима права «авторитетов» уголовной среды присваивали себе «фрайера», «хорошие парни», «шерстяные» и прочие «блатари». До конца 60-х гг. их группировки не пользовались большой поддержкой среди остальных осужденных. Но вскоре ситуация изменилась. Борьба с хулиганством и рецидивной преступностью, носившая нередко, как мы уже подчеркивали, неоправданно жестокий характер, привела к отрицательным последствиям. Исправительно-трудовые колонии стали переполняться. Лица, осужденные за хулиганство и изолированные от общества, в большинстве своем, помещение их в места лишения свободы воспринимали как расплату за прошлую судимость. «Посадили за то, что был опасен» – именно так чаще всего они оценивали действия органов правосудия. Отсюда, естественно, такие осужденные составили своеобразную оппозицию целям и деятельности пенитенциарных учреждений. В своем поведении они все более ориентировались на привычных преступников.

Кроме того, в данный период закрываются все тюремные отделения, размещавшиеся практически в каждой республике, области, крае. Многие из тех, кто отбывал в них наказание, были также направлены в исправительно-трудовые колонии строгого режима. Среди них оказалось немало новоявленных «воров», бывших «фрайеров», «коронованных» в тюрьмах. Они-то и начали бороться за неформальную власть и возрождение уголовных традиций. Стали устанавливать связи с тюрьмами, исправительно-трудовыми колониями особого режима, объединять вокруг себя всех настроенных против администрации ИТУ. С несогласными, не желавшими подчиняться, расправлялись. Работники мест лишения свободы пытались с этим бороться, изолируя правонарушителей из числа принадлежавших к криминальному сообществу в ШИЗО, ПКТ (помещение камерного типа), переводили их в тюрьмы. Однако, возвращаясь в ИТК, те приобретали еще большую популярность среди осужденных.

Возрождалась и характерная для осужденных стратификация. Однако от иерархии в колониях особого режима она существенно отличалась. «Авторитеты» не обладали абсолютной властью. Категория «отверженных» была многочисленна, но не столь многолика, а осужденных, отказывающихся проживать вместе с другими («самоизолирующихся»), практически не было.

До середины 80-х гг. влиянию носителей криминальной субкультуры препятствовали самодеятельные организации осужденных (секции внутреннего порядка, позднее – секции профилактики правонарушений, другие), в которые входило значительное количество лиц, отбывающих наказание. Но не только законопослушные осужденные входили в них. Были и такие, кто не хотел трудиться на основном производстве («приспособленцы»), бывшие нарушители режима в местах лишения свободы и пр. К ним присоединялись лица, допустившие нарушения неформальных норм. В самодеятельных организациях осужденных они искали себе защиту. Администрация ИТУ нередко делегировала свои функции подобным «активистам». Им поручалось осуществлять контроль за другими, их привлекали к участию в обысках, на них делалась основная опора в обеспечении распорядка дня в учреждениях. А те избивали «нейтральных» и «отверженных» за невыполнение нормы, опоздания в строй, несоблюдение формы одежды.

Подобная практика весьма негативно отразилась на деятельности ИТУ. Она сыграла на руку «авторитетам». Те стали гордиться, бравировать тем, что «никогда не носили повязок» и, значит, чисты перед арестантами. За это их, хочешь не хочешь, а приходилось уважать другим осужденным. Они, испытавшие на себе различного рода физические оскорбления и унижения со стороны «приспособленцев», начали вновь поддерживать «блатарей». И вот, в отдельных местах лишения свободы в конце 70-х гг., теперь уже на почве вражды между привычными правонарушителями и активом осужденных, произошли массовые беспорядки, убийства, расправы.

Например, в 1979 г. массовые беспорядки имели место в Учреждении Н-240-2/3 МВД СССР. По своим масштабам они были сопоставимы лишь с происходившими в лагерях в период «сучьей войны». События развивались по традиционному в тюремном мире сценарию. «Братва», недовольная тем, что осужденные активисты излишне рьяно помогали работникам ИТУ в поддержании правопорядка, использовала обычный для группового эксцесса повод – плохое приготовление в столовой пищи. Толпа, ведомая вожаками, ворвалась в помещение пищеблока. Старший повар, осужденный И., пытаясь оградить себя от расправы, прижался к стене. Все, кто находился в столовой на ужине, включились в число активных наблюдателей происходящего. Кто-то начал выкрикивать: «В котел повара! Сварить козла! Смотри, какую харю наел, а от нас осталась одна арматура!»

Несколько человек подхватили сопротивляющегося зэка и живого опустили в кипящий котел. Бурлящая каша поглотила истошный крик жертвы.

Бандитствующая группа, гонимая экстазом случившегося, ринулась к общежитию. В бараке начались избиение актива, грабежи, погромы[166].

Большинство осужденных, отбывавших наказание в исправительно-трудовых колониях общего и усиленного режимов, ничего не знало о существовании «воровского сообщества» и его «законах». Базовые «правила-заповеди» поддерживались преимущественно стихийно. Высокий неформальный статус того или иного осужденного определялся не его криминальными заслугами – особыми статьями и тюремной «выслугой», а личностными качествами и манерой поведения. Внутри бригад и отрядов из лиц, отбывающих наказание, формировались различные неформальные образования как положительной, так и отрицательной направленности. Осужденные объединялись на основе этнических, национальных, земляческих связей. Нередко основанием для образования группировок являлись противоправные ориентации осужденных и их криминальные интересы. Разумеется, в рассматриваемых исправительно-трудовых колониях имелись и группы осужденных, в которых кто-то ранее отбывал наказание в тюрьме, ВТК, где «изучал» уголовные традиции и обычаи. Объединив вокруг себя молодых людей, организовав «пятерки» («тройки»), именуя себя «блатными», «братвой», они в поведении пытались подражать «авторитетам» уголовной среды, организовывали карточные игры, сборы «общака», обряды «проверки», «прописки». Неугодных, а чаще просто слабовольных избивали, совершали в их отношении акты мужеложства («опускали»). Но делалось это, скорее, не из почитания традиций, а чтобы продемонстрировать свою силу. Массовое же распространение субкультурных отношений, свойственных пенитенциарной общине прошлого, начинается в этих колониях уже с середины 80-х гг.

К этому времени можно отметить изменение характера преступности в стране. Экономический, политический и нравственный кризис, резкое снижение жизненного уровня, как и во все времена, неизбежно влекут за собою процветание преступного мира. Вместе с ним развивается и захватывает все новые слои общества и криминальная субкультура. Допускаются также серьезные ошибки в организации борьбы с преступностью и исправительно-трудового процесса в ИТУ.

Ряды преступников пополняются, прежде всего за счет молодежи («люмпенов», «фашиствующих», «панков»). В ИТК и ВТК у них появились опытные наставники. Молодые люди из числа «неформалов», как известно, лучше поддаются такому «воспитанию». Новое поколение быстро усваивало «законы воровского братства», которые для многих становились базовыми ориентирами в жизни.

«Помогли» и официальные мероприятия. В середине 80-х гг. большие группы осужденных общего и усиленного режима были перемещены из южных регионов страны в РСФСР. Многие имели связи с преступным миром. Это совпало с амнистией 1987 г. Состав осужденных значительно изменился. Положительное ядро лиц, отбывающих наказание, ослабилось. Правонарушители же приобрели для себя новые потребные силы в лице недовольных амнистией.

«Авторитеты» уголовной среды из числа рецидивистов, находящиеся в тюрьмах, не оставили без внимания изменения, произошедшие в местах лишения свободы. Они через каналы нелегальной почты устанавливают связи с «братвой» в колониях[167]. Наиболее проверенные из последних получают соответствующие указания от старших сотоварищей по установлению «воровских порядков». Их стали называть «смотрящими», «смотрящими зоны», «положенцами», вручили соответствующие «мандаты», подтверждающие их «назначение на должность авторитета». На высшем уровне – «смотрящий» колонии (абсолютный лидер); на среднем – «смотрящие» за поведением осужденных, образованием «материальной базы» группировки и прочим («авторитеты»); на низшем – «стремящиеся» (исполнители). «Воры-рецидивисты» из исправительно-трудовых колоний и с «воли» всячески помогают им, дают указания, координируют действия.

Иллюстрируя сказанное, приведем выдержку из оперативного дела: «В каждой тюрьме или зоне есть смотрящий за положением. Смотрящих ставят воры. Все вопросы решает смотрящий. Он собирает деньги, вещи, курево и наркоту для уходящих на крытую (тюрьму), а также для осужденных особого режима… Со временем, в зависимости от поведения, воры могут взять его к себе в семью. Тогда он называется их братом – вором в законе…» Примером такого взаимодействия в криминальной среде служит записка следующего содержания: «Пришла воровская малява Славику, он смотрящий за первой зоной, что, мол, Р. работает на ментов. Надо, чтобы его незаметно повесили, на что Славик согласился»[168].

Итак, в 80-е гг. активные носители криминальной идеологии появились во всех колониях всех видов режима. По официальным данным за 1987 г., в Главном управлении по исправительным делам (ГУИД) МВД СССР были поставлены на учет 165 «воров в законе», отбывавших наказание в системе исправительно-трудовых учреждений страны, из них 71 отбывал наказание в ИТК всех видов режима, 94 – в тюрьмах[169]

Крайне разнообразной стала и палитра совершаемых «ворами» преступлений. По данным исследований Академии МВД РФ, 17 % «воров в законе» имели на своем счету изнасилования, что по старым «воровским законам» было абсолютно несовместимо с их званием [170]..

Вокруг «воров» концентрировались и иные авторитеты («фрайера», «смотрящие», «стремящиеся» и пр.), причем их число неизменно росло. В 1989 г. в ИТУ выявляется и ставится на учет 5,9 тысяч криминальных авторитетов, или на 10,4 % больше, чем в 1988 г., при уменьшении общей численности осужденных за этот период на 12 %. Установлено 2,5 тысяч группировок осужденных отрицательной направленности (против 2,3 тысяч за 1988 г.)[171].

Качественные изменения в структуре и ценностных ориентациях осужденных незамедлительно сказались на росте преступности. В 1988 г. в ИТУ произошло 66 случаев захвата заложников из числа представителей администрации, всего в том году в местах лишения свободы совершено 3600 преступлений, из них 238 убийств. Тенденцией роста особо тяжких преступлений был отмечен и 1989 г., соответственно было совершено 312 убийств, причинено 528 тяжких телесных повреждений, осуществлено 77 захватов заложников, в которых принимало участие 300 преступников. Кроме того, было зарегистрировано свыше 150 случаев групповых отказов осужденных от работы либо от приема пищи.

Характерным примером развития ситуации в местах лишения свободы явились события, произошедшие в 1989 г. в исправительных колониях, расположенных в г. Нижний Тагил. Там «авторитеты» уголовной среды вступили в компромиссное соглашение с представителями администрации мест лишения свободы, по которому они брали на себя обязательство пресекать в среде осужденных всякого рода насилия. В обмен на это в исправительно-трудовых учреждениях, образно выражаясь, «закрыли глаза» на их противоправную и аморальную деятельность.

В некоторых ИТК под руководством «блатарей» организуются нелегальные каналы проникновения на их территории запрещенных предметов (преимущественно – водки и наркотиков). Осужденные потребовали отменить и ряд режимных правоограничений. На свободу «братве» переправлялись письма-записки о наступившей «благодати». Единомышленники «воров» со свободы поддержали произошедшие изменения. Они занялись организацией сбора «дани» в «воровской общак» со всех криминальных групп в городе. Собранные деньги переправлялись в пенитенциарные учреждения. Была согласована и тактика борьбы за установление неограниченной власти «авторитетов» в зонах.

Так, в июле 1989 г. отбывавший наказание в ИТК главарь группировки («вор в законе» по кличке «Школьник»), получил инструкцию от «воров» следующего содержания: «Здоровенько, Школьник! И вся братва, сидящая с тобой. Всего тебе и всем наилучшего в этой жизни и, конечно, успехов в нашем деле. Как только получишь эту ксиву, готовь братву к “банкету”. “Общак” полностью идет на то, чтобы продвинуть наше дело до полной гарантии. Инструкции пошли. Все подготовлено к нашему празднику. Должно быть сделано так, чтобы проход был перекрыт полностью, менты ничего не должны суметь сделать в первые 2–4 часа, а там все будет пущено по кругу. Подняться всем одновременно! Большой груз уже у вас, так что начинайте готовить почву, основная ставка на цеха ночной смены, ждите сигнала».

В одном из ИТК Нижнего Тагила в начале ноября 1989 г. начались поджоги контрольно-пропускных пунктов локальных зон. Делалось это с изощренной жестокостью: завязывали проволокой двери у кирпичных будок, разбивали окна и, плеснув внутрь бензина, по сути, на сидящего там дежурного, бросали зажженную спичку. В результате несколько человек с тяжелыми ожогами попали в больницу. В середине ноября при попытке очередного поджога представители дежурного наряда при помощи осужденных задержали двух поджигателей. Последние спровоцировали конфликтную ситуацию: с криками «менты и суки нас убивают» призвали на помощь других лиц, отбывающих наказание. Толпа осужденных выбежала из общежития и направилась к месту задержания правонарушителей. Работники ИТУ, обороняясь, применили «черемуху» (слезоточивый газ) и резиновые палки. В результате этих действий им удалось укрыться в помещении штаба колонии.

Беспорядки усиливались. «Забастовочный комитет» выдвинул следующие требования: убрать из колонии неугодных работников, упразднить самодеятельные организации лиц, отбывающих наказание, повысить заработную плату осужденных, не применять специальные средства.

На следующий день основная масса осужденных отказалась принимать пищу и выходить на работу. Администрация исправительно-трудового учреждения вынужденно удовлетворила предъявленные требования[172].

Подобные события в рассматриваемый период происходили в Ивдельском, Уральском, Вятском УЛИТУ МВД СССР.

Анализ преступности и негативных процессов в местах лишения свободы позволяет сделать вывод, что сообщество авторитетов уголовной среды в исправительно-трудовых учреждениях на рубеже 90-х гг. представляло собою «ядро единого антисоциального фронта». Его деятельность подчинилась субкультурным принципам и соответствующей им программе.

Стремительные изменения в криминальной среде произошли в 90-е гг., они связаны с переменами в жизни государства. Лица, которые занимали высокие посты в государстве и ранее являлись руководителями КППС, открыто выступили с идеями антикоммунизма. Однако алогизм в поведении новоявленных лидеров отсутствовал. Их предшественники и учителя, когда нуждались для захвата власти в поддержке народных масс, становились «революционным пролетариатом». Современники же опирались на рост всемогущей власти денег. Деньги, богатства они умело перераспределили в период так называемой приватизации. Таким образом, теория разрушения в России, как и в период Октябрьской революции 1917 г., снова нашла свое применение, но уже на другом фундаменте.

Произошедшие перемены зеркально отразились и в развитии криминальной ситуации.

В стране умножились народные слабости, пороки и страсти в связи с распространением пьянства, наркомании, культа денег. Устоявшиеся формы гражданского общежития (семья, рабочий коллектив, клубы по интересам и др.) распылились либо распались. В такой обстановке неизбежно произошла криминализация значительной части населения. Черты уголовной субкультуры (насилие, паразитизм, асоциальные нормы-обычаи, азартные игры, язык-жаргон, грубая матерщина, клички, татуировки, блатные песни и т. п.) проникли в повседневную жизнь.

На этом фоне в стране утверждаются рыночные отношения с криминальным оттенком.

Значительно активизировали свою деятельность различного рода чиновники-взяточники, мошенники, возросло количество подпольных предприятий. Появляется устойчивая группа лиц, паразитирующих на экономических правонарушениях. На дельцов «теневой экономики» раньше других обратили внимание представители территориальных группировок. Они, традиционно занимавшиеся вымогательствами или грабежами, включились в сферу бизнеса. К ним присоединились отдельные национальные, этнические субкультурные образования, а также стихийно возникшие молодежные группировки (например, группировки бывших спортсменов – «качков»).

Названные криминальные структуры обложили «данью» «цеховиков», банкиров, различного рода посредников и прочих коммерсантов. В последующем «теневые» дельцы даже получили выгоду от подобных отношений, поскольку рэкетиры начали оказывать им помощь в транспортировке товара, его охране, сбыте и т. д. И чем больше граждан не гнушалось экономическими правонарушениями, тем шире и многообразнее становился преступный мир.

Объективно в субкультурной среде зрела борьба за сферы влияния. Более масштабные группировки пытались подчинить или отодвинуть со своих территорий конкурентов. Ряд из них старались привлечь на свою сторону «воров в законе» и тем самым поднять престиж и влиятельность своего сообщества. Отдельные традиционные «авторитеты» пошли на этот шаг, так как увидели в этом возможность безнаказанного паразитирования, получения легкого доступа к материальным благам. Усиление позиций группировок с «ворами в законе» вызвало жесткое противодействие со стороны остального криминального предпринимательства, не признающего уголовные традиции. Но авторитетность первых позволила им сохранить свои позиции.

Сказанное объясняет то обстоятельство, что среди «рэкетиров» интерес к обретению статуса «вора» значительно вырос. К нему стали стремиться и те, кто с субкультурных позиций не имел на это право. Пытаясь обойти это препятствие, они иногда с помощью денег подкупают отдельных «воров в законе», чтобы последние признали за ними искомое положение. Большое распространение данный процесс получил в «азиатских» и «кавказских» группировках. Появились так называемые «лавровые воры» («налипушники», «воры пиковой масти»).

«Авторитет», помноженный на большие деньги, вскружил головы новым «ворам», которые открыто начали совершать вымогательства, расправы. Попадая в ИТУ, не зная особенностей сложившихся там отношений, они допускали отступления от уголовных традиций и обычаев – занимались откровенными поборами, притеснениями осужденных, что вело к недовольству основной массы и к потере купленного «авторитета».

Обозначенная ситуация «ворами в законе» оценивалась примерно так: «А вообще, сейчас порядка нигде нет. И у вас, и у нас. Раньше-то у нас понятия четко соблюдались: не работай, воруй, семьи тоже не имей, государство и его законы не признавай, с братвой поступай по совести, ну и так далее. А сейчас кто лезет? Молодежь, беспредельщики, у которых вообще ничего святого нет, никаких понятий: всех подряд – и ваших, и наших. Такой баклан ходки-то ни одной не сделал, а уже мнит себя законником. Фуфло. А в зоне, эти новые как себя ведут? Как шакалы последние. Тут же косяк, красную повязку на руку – и пошел очки набирать, им все равно – на запретку пойдет работать, глазом не моргнув. Любой ценой наверх лезут. Правда, что-то не очень вы их сажаете. Попадают, как правило, тупоголовые отморозки, но до хозяев им далеко»[173].

Традиционные же «воры»[174] не признали званий «новичков» (точно так же, как и в начале 60-х гг. их нововведения в субкультурную жизнь не признавали «правоверные паханы»), осудили и тех сотоварищей, кто принимал участие в «короновании» вымогателей. В преступном мире на основе «этических» разногласий возникла конфликтная ситуация. Инициативу по ее разрешению взяли на себя лидеры уголовной среды, находящиеся на свободе и примкнувшие к своеобразному бизнесу рэкетиров. Они организовали сборы «общаков» для своих бывших единомышленников. Ни одна исправительно-трудовая колония, где отбывали наказание «воры», «фрайера», «смотрящие» и прочие «блатари» не остались без внимания. В места лишения свободы нелегальным путем переправлялись деньги, продукты, спиртные напитки и пр.

Вместе с тем группировки вымогателей привлекали на свою сторону наиболее влиятельных «воров», таких, например, как: В. Иванькова – «Япончика», И. Асянова – «Асяна», Д. Габелашвили – «Дато», А. Белого – «Белого» и др., отбывших наказание в виде лишения свободы, а также возводят памятники усопшим «генералам преступного мира» В. Бузулуцкому – «Деду» и В. Бабушкину – «Бриллианту».

Итак, в 90-е гг. принцип «воровской жизни», гласящий о невмешательстве в коммерческую жизнь, был окончательно преодолен.

Верхние слои криминального сообщества, накопив благодаря преступной деятельности капитал, включались в официальные товарно-денежные операции, тем самым преступный бизнес все более начал сращиваться с легальным.

Например, по оперативным данным, 1 февраля 2001 г. в ресторане «Времена года» в ЦПКиО им. Горького участники «воровской сходки» (Бишкекский, Аксен, Михо, Теймураз и др.) обсуждали варианты вложения крупных денежных средств, добытых преступным путем, в экономику, причем не только российскую, но и некоторых стран СНГ[175].

Посредством инвестиций устанавливается контроль над нефтехимическими предприятиями, лесной, алмазной, алюминиевой промышленностью, а также над отдельными коммерческими банками. По всей стране создаются многочисленные посреднические фирмы по реализации товарной продукции. Несогласных руководителей предприятий, коммерсантов, банкиров устраняют путем физических расправ.

В традиционные субкультурные контакты «воров в законе» определенные коррективы внесло и развитие наркомании. Ее широкое распространение не могло не отразиться на качественной стороне преступности и характере преступных связей. В 60-70-х гг. «авторитеты» уголовной среды старались препятствовать проникновению в свои группировки наркоманов, так как последние могли принести своим непредсказуемым поведением существенный ущерб сообществу. Да и всякая зависимость индивида, в том числе и от наркотиков, в преступном мире не поощрялась. В настоящее время положение изменилось. Органы внутренних дел располагают сведениями об устойчивых связях лиц, причисляющих себя к «ворам», с дельцами наркобизнеса[176]. Часть средств от реализации наркотических веществ поступает в «общаковые кассы», то есть в распоряжение абсолютных криминальных лидеров. Кроме того, отдельные «авторитеты», о чем свидетельствуют оперативно-розыскные источники, систематически сами употребляют наркотики.

Таким образом, Россия пришла к структуре преступности, свойственной всем странам с рыночной экономикой. Субкультурный авторитет теперь поддерживается не столько приверженностью сообщества уголовным традициям и обычаям, сколько размерами «теневого капитала», имеющегося в распоряжении лица. Но было бы ошибочным говорить о нивелировании системы искаженных ценностных ориентаций в среде привычных правонарушителей. Отдельные нормы, традиции, обычаи и межличностные связи изменились, но их функции сохранились. Правоохранительные же органы и законодательная система остались на ступенях переходного периода.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.