9. Якобинцы

9. Якобинцы

Якобинская политико-правовая идеология — органическая часть, неотъемлемый компонент общественного сознания той бурной революционной эпохи, которую Франция пережила на исходе XVIII в. Его напряжение, типические черты, язык закономерно преломились в этой идеологии, оставив на ней свой глубокий отпечаток, в немалой степени сформировав ее облик. Общественное революционное сознание Франции рассматриваемой поры отличали два кардинальных момента: страх и надежда. Страх за революцию, которая может быть уничтожена ее врагами. Страх толкает к насилию. Насилие порой является защитной реакцией, инспирируемой идеей возмездия и оправдывающей себя целым рядом аргументов. Оно поочередно направляется на различные объекты и порождает свои мифы, стержнем которых является идея заговора. Спасение от заговоров видят в терроре по отношению к недоброжелателям и противникам революции, в число которых может попасть почти каждый.

Присутствие надежды в общественном революционном сознании питает вера в радикальность и быстроту совершаемых социальных преобразований, а также восприятие последних как неизбежных, окончательных и необратимых перемен. В «пространстве» вот таким образом наэлектризованного общественного сознания зреют, возникают и функционируют политико-юридические идеи Ж. П. Марата и М. Робеспьера.

Применительно к Жан Полю Марату (1743—1793) это суждение требует некоторой корректировки, поскольку первое, наиболее обстоятельное и систематическое изложение своих политических взглядов он дал еще в 1774 г. в памфлете «Цепи рабства». Примерно тот же круг вопросов (но с явным акцентом на юридическую проблематику) рассматривает Марат во второй своей крупной работе предреволюционного периода — в «Плане уголовного законодательства» (1780).

Центральная тема названных произведений — деспотизм: его истоки, методы и средства установления деспотической власти, ее последствия, пути и формы борьбы с ней и т. п. Марат полагает, что в конечном счете деспотизм вырастает из стремления-страсти индивида первенствовать, из свойственной человеческой натуре жажды властвовать. «Любовь к всевластию естественно присуща людскому сердцу, которое при любых условиях стремится первенствовать. Вот основное начало тех злоупотреблений властью, которые совершают ее хранители, вот источник рабства среди людей».

Бытие деспотического типа правления предзадано, по Марату, генезисом государственности: она появляется на свет в результате насилия. «Своим происхождением государства обязаны насилию, почти всегда их основатель — какой-либо удачливый разбойник». Мысль о разбойничьем действии как об акции, открывшей собой историю политических учреждений, не вполне вписывается в ту концепцию генезиса государства, которая широко бытовала в социальной философии Просвещения, — в концепцию договорного происхождения государства. Чувствуя, вероятно, этот диссонанс, Марат в «Плане уголовного законодательства» присоединяется к мнению, разделявшемуся просветителями. Марат полагает, что при выяснении природы уз, связующих общество, «с абсолютной неизбежностью приходится допустить наличие соглашения между его членами. Равные права, обоюдные выгоды, взаимопомощь — вот каково должно быть основание этого соглашения». Принятие идеи общественного договора не сопровождается, однако, у Марата попытками сколько-нибудь непротиворечиво увязать ее с собственной, ранее высказанной им мыслью о том, что государство возникло вследствие насилия.

Чтобы прийти к «хорошо устроенному государству», необходимо будет разделить публичную власть между большим числом должностных лиц. Поставленные все как один в зависимость от народа, они должны быть независимыми друг от друга, должны взаимно уравновешивать, умерять и сдерживать друг друга. В «хорошо устроенном государстве» высшая власть, по убеждению Марата, принадлежит всему народу в целом. Он один (сам или через своих представителей) — суверен и верховный законодатель. Сам народ и следит за исправным выполнением своих же законов. Там, где народ — суверен, достижимо и народное благополучие. Для него (благополучия народа) требуются три вещи: «подданным — священные права, государству — непреложные законы, правительству — неодолимые пределы власти». Перечень того, что необходимо для народного благополучия, не случайно открывается правами подданных, правами людей. Согласно Марату, именно их осуществление составляет (вернее, должно составлять) цель политического сообщества.

Марат различает естественные и гражданские права индивидов. Первые изначальны, вторые производны от них. Посредником между ними выступает общество. В работе «Конституция, или Проект Декларации прав человека и гражданина» (август 1789 г.) Марат писал, что «взаимные права» людей восходят к естественному праву человека. Они устанавливаются обществом и благодаря общественному договору приобретают священный, непререкаемый характер. Права человека «вытекают единственно из его потребностей». Усмотрение источника права в потребностях индивида, т. е. в состоянии испытываемой им нужды в предметах, обеспечивающих ему существование и развитие, — реалистический элемент маратовского правопонимания.

Марат слабо верит в возможность покончить с деспотическими режимами путем реформирования сложившихся государственно-правовых порядков. Его конечная надежда — восстание масс, стихийный народный мятеж, расправа над господами, власть предержащими, врагами отечества и проч. Однако неорганизованные мятежные выступления масс вырождаются в бунт, «всегда безуспешный и легко подавляемый». Чтобы в «минуты всеобщего брожения» предотвратить наступление такого исхода, нужен, по Марату, смельчак, который станет во главе недовольных и поведет их на угнетателей, необходим «выдающийся ум, подчиняющий себе умы, мудрец, способный руководить действиями необузданной и непостоянной толпы». Уже здесь, в этих словах (они из «Цепей рабства») содержится в зародыше та идея выдвижения народного трибуна или установления диктатуры (на древнеримский манер), которую Марат особенно настойчиво развивает и пропагандирует в годы революции. В эти годы во Франции под «диктатурой» многие разумели личную власть, не связанную никакими законами и абсолютно исключающую всякую демократию.

Согласно Марату, назначение диктатуры — «уничтожить изменников и заговорщиков». Кто же они? Фактически все находящиеся вне партии, которая состоит «только из неимущих классов, из плебса, без знаний, средств, вождей». Свое предназначение диктатура выполняет методами революционного террора. Не исключено, правда, что в борьбе с врагами революции придется сначала разоблачать и осуждать их происки, использовать против них легальные средства. Однако решающее слово в этой борьбе должно принадлежать гильотине и петле. Оправдывая свои призывы к «кровавым расправам», Марат пояснял: «Никто не питает большего омерзения к пролитию крови, чем я, но чтобы помешать пролитию потоков, я настаиваю на пролитии нескольких ее капель». Он убежден, что воцаряющийся на мгновение (разумеется, историческое мгновение) «деспотизм свободы» силой покончит с деспотизмом королей, а «несколько своевременно отрубленных голов надолго сдержит врагов общества и на целые столетия избавит великую нацию от бедствий нищеты и ужасов войны».

Во взглядах Марата парадоксальным образом совмещаются концепция народного суверенитета, защита принципа разделения властей, мысль о создании системы сдержек и противовесов в механизмах управления государством, апология прав человека и критика произвола с идеями единовластного диктатора и беспощадного террора, с игнорированием правовых гарантий безопасности индивида в условиях революции и т. п.

Появление откровенно авторитарной компоненты в политической теории Марата после июля 1789 г. отражает, конечно, в первую очередь поиск надежных экстраординарных мер, способных спасти начавшуюся революцию. Однако дело, наверное, было не только в этом. Сработали также некоторые негативные эмоциональные факторы, дали себя знать определенные мировоззренческие установки. Влиял исторический пессимизм Марата: его мнение об изначальной испорченности («властолюбии») людей, неверие в позитивно-творческие потенции общества, убеждение в том, что пришествие деспотических форм общежития практически неизбежно. Преодолеть действие этих отрицательных явлений и тенденций, наполняющих историю, может, по Марату, в итоге лишь насилие. Особенно в обстановке революции Марат, подобно многим своим современникам, очень уповал на репрессии, устрашение, наказания. Он надеялся, что посредством насилия, карательных мер революционеры сумеют обезвредить врагов народа, устранить все пороки общества, радикально переустроить страну и добиться торжества справедливости.

Симбиоз либерально-демократических и авторитарных идей, аналогичный маратовскому, присущ целому ряду политических доктрин эпохи Великой французской революции. Едва ли не доминирующая среди них (особенно — в апогее революции) — система государственно-правовых воззрений М. Робеспьера.

В литературном наследии Максимилиана Робеспьера (1758— 1794) нет таких отдельных крупных произведений, как, например, сочинения Марата «Цепи рабства» и «План уголовного законодательства». Но его деятельность в качестве политического лидера и идеолога якобинского движения протекала необычайно интенсивно. Одних только речей за период с 1789 по 1794 г. он произнес свыше 600. Собственно теоретико-аналитическое рассмотрение проблем политики, права, государства, законодательства представлено у Робеспьера сравнительно скромно. В этом плане выделяются прежде всего его знаменитые речи «О Конституции» (10 мая 1793 г.), «О принципах революционного правления» (25 декабря 1793 г.), «О принципах политической морали» (5 февраля 1794 г.) и др.

Социальный проект Робеспьера не оригинален. Он таков: общество мелких производителей, где каждый владеет землей, маленькой мастерской, лавкой, способными прокормить его семью, и где человек прямо обменивается произведенными им продуктами с другими равными ему людьми. Стало быть, заветная цель Робеспьера — образцовый мелкобуржуазный строй. У него нет намерения выйти за пределы мира частной собственности.

Содержание соответствующего пробуржуазного государственно-правового идеала Робеспьера почти не менялось на протяжении всей его революционной деятельности. Робеспьеровская концепция идеальной республики не есть порождение непосредственного опыта, она — плод интеллектуальной доктрины, проистекающей в основном из сочинений Руссо и Монтескьё. Особенно велико влияние на эту концепцию политического учения Руссо. Робеспьер раскрыл, развил и обогатил ряд узловых положений своего идейного предтечи: о естественных правах человека, форме правления, представительной системе, границах частной собственности и др.

Смысловым ядром совокупности политико-юридических воззрений Робеспьера являются положения о государственной власти, об аппарате государства, о принципах его построения и функционирования. Согласно Робеспьеру, три начала должны лежать в фундаменте политического союза. Первое из них — охрана и обеспечение естественных прав гражданина, развитие всех его способностей. Второе — право каждого гражданина на участие в законодательстве и управлении, обусловленное естественным равенством и прирожденной свободой людей. Третье — верховенство власти народа в государстве. Народ в любой ситуации правомочен сам решать свою судьбу. «Если один из членов общества подвергается угнетению, то налицо угнетение всего общества. Если общество подвергается угнетению, то налицо угнетение каждого члена общества. Право на сопротивление угнетению есть следствие из других прав человека». Тезисы о суверенности народа и о том, что не может быть свободным общество, не освободившееся от угнетения и произвола буквально каждого своего члена, стали ценным приобретением прогрессивной политической мысли.

Поначалу Робеспьер полагал, что возможность народа, всех граждан пользоваться свободой и уважением не обусловлена напрямую той или иной комбинацией правительственных учреждений и законов. Но по мере развертывания и углубления революции он сильнее ощущает неодинаковость социально-политического содержания различных форм правления. Теперь уже однозначно негативно, как порочный, характеризуется им монархический принцип организации государственной власти и отстаивается необходимость последовательно республиканского устройства страны. Фактически до конца 1793 г. Робеспьер резко возражает и против диктаторских средств и методов осуществления публичной власти. Убеждение его таково: «выносить смертный приговор всякому, кто предложит диктатуру, триумвират или любую другую форму власти, наносящую вред режиму свободы, установленному Французской республикой».

В тот период Робеспьер видит гарантию режима свободы не столько в ужесточении репрессий против его недругов, сколько в надежном функционировании самих республиканских государственно-правовых механизмов обеспечения общественной и индивидуальной свободы. В речи «О Конституции» он призывает Конвент осуществить разделение власти, четко отделить законодательные учреждения от административного аппарата, предусмотреть сокращение сроков полномочий всех должностных лиц (особенно тех, кто обладает широкими прерогативами), поставить этих лиц в действительную зависимость от суверена, т. е. народа (а не от отдельных персон).

Решительная критика Робеспьером феодально-монархических установлений, боевой демократизм развитых им республиканских взглядов делают вождя якобинцев заметной фигурой в истории учений о политике и власти, праве и государстве Нового времени. Но самостоятельность и своеобразие Робеспьера как политического мыслителя базируется в значительной степени на разработанной им концепции конституционного и революционного правительства.

С выдвижением этой концепции существенно преображается весь комплекс робеспьеровских политико-юридических идей. Более очевидным становится в них тяготение к авторитарным формам властвования. Явственно ощущается теперь уклон в сторону правового нигилизма и т. д.

Разграничение двух типов правительства дано в речи «О принципах революционного правления». Робеспьер высказывает в ней ту точку зрения, что «конституционный корабль» строится с расчетом на плавание исключительно в «спокойном море», в атмосфере, где ему не надо идти «навстречу противному ветру». Цель конституционного правительства — сохранять уже утвердившуюся республику, заниматься главным образом гражданской свободой, сберегать индивидов от злоупотреблений, допускаемых публичной властью, и т. п. «Конституция — это режим победоносной и мирной свободы».

Совсем другим представляется Робеспьеру правительство революционное. Оно предназначено для того, чтобы действовать в бурных обстоятельствах: когда на море не штиль, а шторм, когда в стране бушует революция. Собственно говоря, такое правительство есть непосредственный продукт и вместе с тем прямое орудие совершаемой революции. Тут очень важно зафиксировать и постоянно иметь в виду понимание Робеспьером самой сути революции. По Робеспьеру, она означает в первую очередь состояние войны в обществе. «Революция — это война свободы против ее врагов».

Отождествление революции с войной сильно повлияло на характер робеспьеровского видения лагеря «врагов свободы», а также на трактовку Робеспьером задач и методов борьбы с теми, кого сочтут находящимися в этом лагере. Кто же они? Понятно, что всякого рода заговорщики, нападающие на свободу и Пытающиеся ее уничтожить, лица, противящиеся мероприятиям революции. Но не только они одни. Контрреволюционерами объявляются все носители «безнравственного», «неблагоразумного», «растленного». «Врагам свободы», контрреволюционерам революционное правительство должно нести только смерть.

Обстановка войны диктует, по Робеспьеру, правительству необходимость действовать чрезвычайно активно и — главное — «быть более свободным в своих движениях», чем бывают институты власти в обычное время. Здесь нетрудно распознать оправдание сверхконцентрации властных полномочий в центре, жесткой государственной регламентации общественных процессов и совет отложить в сторону провозглашенные в Конституции республиканские принципы политической жизни, прав человека, народный суверенитет, которые стесняют правительство, не позволяют ему «быть более свободным в своих, движениях». Призыв же предоставить правительству возможность на период революции (т. е. войны) руководствоваться «менее единообразными и менее строгими правилами» воспринимается как санкция на несвязанность центральной власти законами суверена (либо на превращение официальных предписаний, норм в простые инструменты политики правящей группировки).

Конечно, Робеспьер сознает, чем чревата власть революционного правительства. Посему следуют его успокоительно-обнадеживающие слова о том, что данное правительство избегнет произвола, станет заботиться лишь о благе народа, справедливости и т. п. Залогом служения революционной власти интересам общества, правам человека, свободе будут... «честность», «чистота», добродетели тех, кто держит в своих руках бразды государственного управления. Такая иллюзия относительно моральной порчи властвующих как первопричины перерождения и гибели республиканского строя, утраты нацией свободы типична для идеологов просветительского толка. Она не случайна у людей, искренне веривших во всемогущество духовно-волевых начал, разума и нравственности и не способных открыть и осмыслить исторические, экономические, классовые, социокультурные истоки политических противоречий и конфликтов, напряжений и недугов.

Чтобы «честность», добродетели революционного правительства победили в войне, надо, согласно Робеспьеру (занявшему с лета 1793 г. руководящее положение в Комитете общественного спасения), дополнить и подкрепить их террором. Именно благодаря террору эти добродетели станут, так думает Робеспьер, по-настоящему всесильными, позволят в конце концов умиротворить и спасти страну, ввести республиканско-конституционные порядки. В робеспьеровских рассуждениях о принципах политической морали (!) содержится следующая легитимация террористического режима: «То, что деспот управляет своими забитыми подданными террором, он прав как деспот. Подавите врагов свободы террором — и Вы будете правы как основатели республики. Революционное правление — это деспотизм свободы против тирании».

Робеспьер, кажется, не замечает, что «деспотичная свобода» есть такой же нонсенс, как «свободолюбивая деспотия». Вероятно, он идеологически и психологически «закрыт» для восприятия мысли о неминуемости завершения всякой террористической политики (проводится ли она от имени деспота или от какого-то другого имени) смертью свободы и прав человека, уничтожением безвинных людей. Апология террора, в особенности его якобинская практика, опрокидывает проповедовавшийся Робеспьером конституционно-республиканский идеал.

Мотивы, побудившие Робеспьера защищать тезис об обязательности обращения к мерам насилия, применения террора в борьбе со старым порядком ради установления республиканско-демократического строя, «подсказаны» ему определенными мировоззренческими и идеологическими представлениями. Среди них — стойкая убежденность в том, что война потребна не только для уничтожения контрреволюционеров (открытых и тайных), но и для искоренения слабостей человеческой натуры, пороков, предрассудков, ибо также они прокладывают путь королевской власти. Робеспьер уподобляет террор справедливости, которую считает эманацией добродетели. Почитая террор за добродетельное средство, он, кроме того, усматривает в нем «следствие общего принципа демократии».

Робеспьер, правда, уточняет, что террор надобно пускать в ход «при наиболее неотложных нуждах отечества». Но кто и по каким конкретно критериям будет определять, когда и на какой срок возникают эти «наиболее неотложные нужды»? Ясного ответа на такие вопросы нет. В сознании Робеспьера и его сторонников, спасателей Отечества, подспудно присутствует мысль о возможности мерами насилия заставить нацию построить свободное, справедливое общество, а равно мысль о пригодности некоторых упомянутых мер и в условиях жизни будущего республиканско-конституционного государства.

Господство силы над правом, правовой нигилизм разрушают свободу, делают ее беззащитной перед лицом тирании, заводят народную революцию в тупик. Трагедия Робеспьера, трагедия якобинской диктатуры — закономерный итог стечения многих обстоятельств. Не самое последнее среди них — как раз проявленное якобинцами в теории и на практике «величайшее пренебрежение» правовыми началами социальной жизни.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.