1.5.3. Соотношение понятий «право», «закон», «законодательный акт» в условиях советской политико-правовой системы

1.5.3. Соотношение понятий «право», «закон», «законодательный акт» в условиях советской политико-правовой системы

Октябрьская революция 1917 г. традиционно рассматривается как фактор, обусловивший трансформацию отечественной государственно-правовой системы. Начало революции ознаменовалось вооруженным государственным переворотом – деянием, относимым к наиболее тяжким видам преступлений во все времена и во всех государствах. Однако, победив в вооруженном противоборстве, новая власть стала единственной и в силу этого легальной политической силой, осуществляющей функции публичного управления страной и людьми. Естественно, что для осуществления управления была необходима нормативная система. Такой системой стала система советского права, в структуре которого место основного инструментального элемента занял институт советского законодательства. Понимание права в условиях советской правовой реальности формировалось под воздействием двух основополагающих принципов:

– приоритета партийных догматов над юридическими;

– классовой природы права.

Низведя право до инструмента классового правления, новая власть порвала с многовековой традицией, согласно которой на правовую систему налагались этические ограничения, независимо от того, были ли они кажущимися или реальными. Приняв такую точку зрения, большевики истолковали право как продолжение политической власти. Формула «революционная целесообразность равняется революционной законности» выражала признание новым режимом только тех правовых норм, которые служат интересам революции[100].

Право вершить суд и вмешиваться в человеческие судьбы перестало быть трагической проблемой, поскольку потерял всякую актуальность вопрос о нравственной ответственности судей. Десятки тысяч смертных приговоров «врагам революции» недрогнувшей рукой подписано судьями различных судебных органов, руководствовавшихся в своей деятельности не каким бы то ни было нормативно-правовым актом (старорежимные акты не действовали, а новых попросту не было), а пролетарским чутьем. Отсутствие юридически установленного перечня преступлений обусловило осуществление правосудия по аналогии права с субъективным правосознанием лиц, вершивших «суд скорый». «Введение аналогии вполне оправдывается социалистическим правосознанием, – писал М. А. Чельцов-Бебутов. – Если видеть в обществе (в идеале) трудовое единство, определяющееся общей верховной целью, то падает понятие об уголовном кодексе как хартии свободы отдельной личности. Общее благо – общий закон, который должен быть понятен и близок каждому. Всякое же вредоносное деяние (либо бездействие), препятствующее прогрессу, есть преступление»[101].

Учитывая вышесказанное, можно выделить следующие основные черты, характеризующие государственную правовую систему в первые годы Советской власти: праву была предназначена чисто служебная (а точнее обслуживающая) роль; вопрос о законности (как о публичном правовом режиме, ограничивающим как индивидуальную свободу, так и государственную волю) вообще не ставился; подчеркивалась свобода администраторов и судей отступать от требований нормативно-правовых актов по мотивам целесообразности; допускалась (а в ряде случаев и поощрялась) децентрализация правотворчества, когда судьи на местах решали, кого и за что судить; и, наконец, главное – в рассматриваемый промежуток времени государственной властью был признан абсолютный приоритет политической точки зрения над юридической. По словам Н. Неновски, в этот период государство как суверенная власть в определенном смысле сливается с диктатурой пролетариата, проявляется как ее орудие. «Над ним не стоят никакие законы, никакие верховные абстрактные естественно-правовые принципы, которые могли бы его связать абсолютным образом. Никакой закон не может связывать выражение воли господствующих классов. Всякий закон, включая конституционный, в любое время может быть изменен или отменен, если потребности классового господства вызовут такую необходимость»[102].

Отождествление государства с диктатурой властвующего класса имело двоякую задачу. Во-первых, по существу, вне закона были объявлены представители «враждебных» классов, практически лишенные советской властью гражданских прав. Во-вторых, правовая безответственность государства, неприятие абстрактных, естественно-правовых принципов означала, что и господствующий класс находится в полной зависимости от властной воли диктатуры, которая использует свои полномочия не по закону, а в соответствии с интересами революции.

Следующий этап развития советской правовой системы может быть условно назван этапом укрепления советской законности. Данный этап характеризовался следующими основными чертами:

1) признавалось недопустимым правотворчество на местах;

2) нормативно-правовым актам центральной (федеральной) власти придавался общеобязательный характер;

3) за нарушения декретов или за неточное исполнение предусмотренных ими директив предусматривались жесткие юридические санкции. В этот период понятия «право» и «закон» начинают рассматриваться практически как тождественные, поскольку правом является возведенная в закон воля государства.

В результате вытеснения нигилистического отношения к писаному праву идеями А.Я. Вышинского, по мнению которого «при социализме законность достигает вершин своего развития» и представляет свод четких социалистических законов, которые пользуются авторитетом и у работников юстиции, и всего населения в целом[103], в стране сформировалась и укрепилась система тоталитарной законности, в которой соуживались казалось бы взаимоисключающие положения: с одной стороны, отрицание традиционных правовых ценностей (объявленных буржуазными и, в силу этого, ложными), а с другой стороны, насаждение принципа общеобязательности закона. При этом так же, как и в императорском праве, понимание закона носило неоднозначный характер.

Термин «закон» в СССР стал использоваться не только в субстанциональном/обобщающем (как в Империи), но и в конкретном/формально-юридическом смысле[104]. Говоря о видах законов в СССР, можно назвать: законы (О гражданстве СССР 1938 г.; О порядке ратификации и денонсации международных договоров СССР 1938 г.; О защите мира 1951 г. и др.); основы законодательства и судопроизводства (Основы законодательства о судоустройстве СССР, союзных и автономных республик 1958 г.; Основы уголовного судопроизводства СССР и союзных республик 1958 г.); кодексы (Воздушный кодекс СССР 1961 г., Таможенный кодекс СССР 1964 г. и др.) указы (О государственном Банке СССР 1954 г.; О внесении изменений в изображение Государственного герба СССР, О прекращении состояния войны между СССР и Германией 1955 г.; Об утверждении Воздушного кодекса СССР 1961 г.; О временном применении уголовного, гражданского и трудового законодательства РСФСР на территории Литовской, Латвийской и Эстонской ССР 1940 г., О временном применении кодексов Украинской ССР на территории Молдавской ССР 1940 г. и др.), положения (Об охране государственной границы СССР 1960 г., О прокурорском надзоре в СССР 1966 г.; О предварительном заключении под стражу 1969 г.;), постановления (О бесплатном проезде школьников, проживающих в сельской местности, 1965 г.; О порядке введения в действие Закона СССР «О всеобщей воинской обязанности» 1967 г.; О порядке выборов районных (городских) народных судов 1965 г. и др.); уставы (Устав внутренней службы ВС СССР 1975 г.; Устав гарнизонной и караульной служб ВС СССР 1975; Дисциплинарный устав ВС СССР 1975 г. и др.).

Анализ содержания перечисленных законодательных актов позволяет говорить о том, что их многообразие обусловливало достаточно размытый статус принимаемых законодательной властью документов, а это, в свою очередь, затрудняло структурирование законодательного массива. Отсутствие четкой и логически последовательной концепции законодательного акта зачастую приводило к тому, что по одному предмету правового регулирования принимались различные виды документов[105]. Объяснение подобной ситуации заключается, на наш взгляд, в том, что на всех этапах становления и развития советского государства праву и закону отводилась сугубо сервисная роль – инструментов государственного управления. При этом практически не имело разницы, как будет называться акт, издаваемый законодательной властью, поскольку сама законодательная власть (Президиум Верховного Совета СССР) являлась таковой лишь номинально, основная власть была сосредоточена у представителей высшего звена партийно-хозяйственной номенклатуры и именно они являлись фактическими законодателями страны Советов. Особенно наглядно подобное соотношение формальной и реальной власти проявилось в период Великой Отечественной Войны 1941–1945 гг.

В критической обстановке, сложившейся в стране в конце июня – начале июля 1941 г. было принято решение о создании чрезвычайного органа государственной власти – Государственного Комитета Обороны (ГКО).

Во вновь созданном органе сосредоточивалась вся полнота власти в государстве. В соответствии с принятым Постановлением все граждане, а также все партийные, советские, комсомольские и военные органы были обязаны беспрекословно выполнять решения и распоряжения ГКО.

Действие ГКО осуществлялось в период с 30 июня 1941 г. по 4 сентября 1945 г. Всего за рассматриваемый период от имени ГКО был принят 9971 документ. В структуре государственной власти ГКО занял высшую позицию, по сути, объединив функции партийного, советского и хозяйственного руководства страной[106].

На фоне создания единого органа государства, в котором была абсолютизирована государственная власть, происходило усиление личной диктаторской власти И. В. Сталина. 10 июля 1941 г. И. В. Сталин возглавил Ставку Главного Командования, 19 июля – занял пост наркома обороны, с 8 августа 1941 г. он становится и Верховным Главнокомандующим.

Механизм абсолютной власти советского государя исключал разделение властных полномочий с кем бы то ни было. Все наиболее значимые решения принимались И. В. Сталиным лично либо при обязательном согласовании с ним.

В условиях военного времени не соблюдалась формальная процедура законотворчества, в рамках которой высшие по юридической силе нормативные акты – законы должны были приниматься Президиумом Верховного Совета СССР. В годы войны функциональный статус данного органа был минимизирован и носил в большей степени формальный характер[107]. Реальными законотворческими функциями обладал ГКО и лично И. В. Сталин. В рассматриваемый период сложился неписанный, однако, достаточно четкий, основанный на своего рода государственно-правовой традиции, порядок разработки и принятия документов, регламентировавших наиболее важные вопросы в сферах военной, хозяйственной, политической жизни страны и, по сути своей, являвшихся реальными государственными законами.

Приведенный пример весьма убедительно демонстрирует минимизацию фактической значимости для государственной власти (осуществляемой, как уже отмечалось, высшей партийно-хозяйственной номенклатурой) как самих законодательных органов, так и издаваемых ими актов, являвшихся законами не по сути, а по форме. Что же касается действительных законов советского государства, то ими на всех этапах советского строительства являлись партийные директивы, определявшие основные направления государственной политики во всех сферах социальной жизнедеятельности, в том числе в сфере законодательства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.