ДЕЛО О «КЛУБЕ ЧЕРВОННЫХ ВАЛЕТОВ»

ДЕЛО О «КЛУБЕ ЧЕРВОННЫХ ВАЛЕТОВ»

Заседание Московского окружного суда с участием присяжных заседателей, 8 февраля—5 марта 1877 г.

По обвинению в составлении преступного сообщества в целях похищения чужого имущества различными способами: посредством выманивания, подложного составления документов, введения в обман и проч., в принадлежности к этому сообществу, в мошенничестве, подлогах, присвоении и растрате чужого имущества, кражах, в грабеже, умышленном убийстве, в соучастии в этих преступлениях, в оскорблении должностного лица и, наконец, в кощунстве суду преданы: 1. Коллежский регистратор Павел Карлович Шпейер, 2. Дворянин Иван Михайлович Давидовский, 3. Дворянин Александр Алексеевич Протопопов, 4. Губернский секретарь Дмитрий Николаевич Массари, 5. Дворянин Николай Ипполитович Дмитриев-Мамонов, 6. Отставной поручик Дмитрий Алексеевич Засецкий, 7. Дворянин: Николай Петрович Калустов, 8. Дворянин Владимир Иванович Ануфриев, 9. Бывший нотариус Алексей Сергеевич Подковщиков, 10. Почетный гражданин Алексей Сергеевич Мазурин, 11. Московская цеховая Мария Петровна Байкова, 12. Московский купец Дмитрий Иванович Калинин, 13. Почетный гражданин Эрнст Христианович Либерман, 14. Московская мещанка Софья Павловна Соколова, 15. Губернский секретарь Николай Иванович Андреев, 16. Бывший князь, а теперь Ефремовский мещанин Всеволод Алексеевич Долгоруков, 17. Ревельский гражданин Николай Флорианович Адамчевский, 18. Сын коллежского регистратора Василий Ильич Топорков, 19. Старокрымский купец Иван Христианович Эрганьянц, 20. Почетный гражданин Василий Владимирович Пегов, 21. Отставной штаб-ротмистр Святослав Иванович Жардецкий, 22. Рязанский купец Александр Иванович Фирсов, 23. Дворянин Александр Михайлович Поливанов, 24. Бывший дворянин Аркадий Николаевич Верещагин, 25. Бывший дворянин Леонид Константинович Плеханов, 26. Бывший отставной поручик Константин Евгеньевич Голумбиевский, 27. Бывший коллежский советник Александр Тимофеевич Неофитов, 28. Бывший почетный гражданин Валентин Николаевич Щукин, 29. Московская мещанка Александра Евдокимовна Змиева, 30. Лишенный прав Андрей Макарович Сидоров, 31. Московский купец Полиевкт Харлампиевич Чистяков, 32. Лишенный прав Константин Карлович Зильберман, 33. Дворянин Константин Платонович Огонь-Догановский, 34. Жена бывшего почетного гражданина. Александра Казимировна Щукина, 35. Жена коллежского регистратора Екатерина Никифоровна Шпейер, 36. Крестьянин Михаил Иванович Грачев, 37. Россиенский мещанин Овсей Иудинович Мейерович, 38. Дворянин Александр Николаевич Никитин, 39. Отставной поручик Алексей Нилович Дружинин, 40. Бывший унтер-офицер Константин Ануфриевич Понасевич, 41. Поневежский мещанин Исидор Маркович Брещ, 42. Московский купец Александр Николаевич Смирнов, 43. Нахичеванский купеческий сын Сергей Павлович Султан-Шах, 44. Иркутская мещанка Екатерина Евдокимовна Башкирова, 45. Нижегородская мещанка Дарья Никифорова, 46. Дворянин Петр Петрович Калустов, 47. Сын коллежского секретаря Иван Семенович Брюхатов, 48. Ефремовский мещанин Николай Дмитриевич Соболев-Иванов.

В настоящем заседании дело слушалось в отсутствие бежавших подсудимых Шпейера и Сидорова, а также в отсутствие удаленного уже при самом открытии суда купеческого сына Султан-Шаха вследствие возбужденного на суде сомнения относительно состояния его умственных способностей. Суд постановил ввиду болезненного состояния подсудимого дело о Султан-Шахе отделить от дела об остальных подсудимых, предоставив усмотрению судебной палаты распорядиться о произведении над Султан-Шахом предварительного испытания в порядке, установленном судебными уставами. Немедленно собравшаяся судебная палата в заседании разрешила в этом смысле предложенный вопрос и написала указ, который и был получен окружным судом в тот же день к 8 часам вечера. Таким образом, рассмотрение дела о «червонных валетах» состоялось в то же заседание суда.

Председательствовал товарищ председателя С. Я. Орловский. Обвинял товарищ прокурора Н. В. Муравьев. Защищали подсудимых: Давидовского — присяжные поверенные В. М. Томашевский и г. Кутырин, Протопопова — присяжный поверенный г. Пагануцци, Массари — присяжный поверенный Н. В. Баснин, Дмитриева-Мамонова — помощник присяжного поверенного Г. А. Дурново, Засецкого — помощник присяжного поверенного И. С. Курилов, Николая Калустова — А. А. Саблин, Ануфриева — присяжный поверенный Н. В. Юнгфер, Подковщикова — присяжный поверенный Л. Г. Харитонов, Мазурина — присяжный поверенный Ф. Н. Плевако, Байкову — присяжный поверенный М. Т. Головин, Калинина — С. В. Евреинов, Либермана — прис. поверенный В. М. Пржевальский, Соколову — присяжный поверенный Л. А. Куперник, Андреева — присяжный поверенный В. О. Гаркови, Долгорукова — присяжный поверенный А. С. Гольденвейзер, Адамчевского — присяжный поверенный Л. Г. Харитонов, Топоркова — помощник присяжного поверенного г. Гейнце, Эрганьянца — присяжный поверенный А. М. Фальковский, Пегова — помощник присяжного поверенного И. А. Соколов, Жардецкого — присяжный поверенный г. Харлампович, Фирсова — присяжный поверенный А. Н. Попов, Поливанова — присяжный поверенный А. В. Лохвицкий, Верещагина — помощник присяжного поверенного Г. А. Дурново, Плеханова — прис. поверенный А. А. Котлярев, Голумбиевского — кандидат прав г. Зворыкин, Щукина — присяжный поверенный Н. В. Юнгфер, Змиеву — кандидат прав г. Белоярцев, Чистякова — прис. поверенный Н. С. Тростянский, Зильбермана — присяжный поверенный Г. В. Бертгольд, Огонь-Догановского — помощник присяжного поверенного И. С. Курилов, Щукину — помощник присяжного поверенного А. Е. Корш, Екатерину Шпейер — присяжный поверенный В. И. Высоцкий, Грачева — помощник присяжного поверенного А. И. Ильин, Мейеровича — присяжный поверенный С. В. Алексеев, Никитина — присяжный поверенный Вишеславцев, Дружинина — присяжный поверенный Л. В. Крушинский, Понасевича — помощник присяжного поверенного Гейнце, Брещ — присяжный поверенный г. Глаголев, Смирнова — присяжный поверенный Н. С. Тростянский, Башкирову — помощники присяжного поверенного г. Гейнце и И. С. Курилов, Никифорову — присяжный поверенный А. Г. Харитонов, Петра Калустова — помощник присяжного поверенного г. Чернов, Брюхатова — присяжный поверенный г. Воронец, Соболева-Иванова — присяжный поверенный А. А. Спиро. Неофитов защитника иметь не пожелал. Гражданскими истцами было признано 5 лиц, в числе их интересы торгового дома «Г-на Волкова сыновья» поддерживал кандидат прав Д. И. Невядомский.

Общая характеристика всех обвинений, изложенная во введении к обвинительному акту, заключается в следующем: В августе 1871 года в 1-м следственном участке г. Москвы возникло предварительное следствие о получении с потомственного почетного гражданина Клавдия Филипповича Еремеева после приведения его упоительными напитками в состояние беспамятства безденежных обязательств на значительную сумму. Обвинение в этом преступлении пало на дворянина Давидовского и коллежского регистратора Павла Шпейера, а затем и на других лиц. Во время расследования обмана Еремеева начали одно за другим обнаруживаться разные преступления, совершенные как Давидовским и Шпейером, так и многими другими лицами в разнообразнейших сочетаниях соучастия и совокупности деяний. Обстоятельства, раскрытые следствием, с одной стороны, выяснили целый ряд преступлений, направленных преимущественно против чужой собственности, а с другой, указали на несколько групп обвиняемых и существование явных признаков злонамеренных шаек.

Общими отличительными свойствами обнаруженной обширной преступной деятельности обвиняемых в Москве, С.-Петербурге, Туле, Тамбове и Нижнем Новгороде оказались: 1. Принадлежность большей части обвиняемых к высшим в обществе состояниям (из 48 — 36, из коих дворян 28); 2. Совершение некоторых из преступлений обвиняемыми, в числе 8 человек, уже приговоренными судом по прежним делам к лишению прав состояния; 3. Неимение у большинства обвиняемых ни определенных занятий, ни определенных средств к жизни, ни оседлости; 4. Значительность суммы, до которой простираются в общей сложности все составляющие предмет настоящего дела кражи, подлоги и мошенничества, именно до 280 тысяч рублей; 5. Сложность и разнообразие средств и приемов, употребленных для совершения преступлений.

Настоящее дело, обратившее на себя внимание общества не только у нас, но и за границей (заграничная печать отводила немало места отчетам по этому делу), предстало перед судом после семилетнего предварительного следствия. По мере своего развития предварительное следствие обнаружило 56 преступлений и 48 обвиняемых. Преступления эти оказались совершенными в течение 9-летнего периода времени, а именно с 1867 по 1875 год.

Сущность дела, по данным обвин. акта, разделенного на 31 отдел, и судебного следствия, причем допрошено было до 300 свидетелей, сводится к следующему ряду преступлений.

I

В 1871 г. жил в Москве молодой купец, 21 года, Клавдий Филиппович Еремеев, имевший состояние тысяч в 150, женившийся за несколько месяцев перед тем на молодой девушке. Обладая весьма слабым характером, он попал в приятельский кружок, который, к великому горю жены его Глафиры Васильевны, увлекал его в кутежи, пьянство и разгул, кончавшийся по большой части скандалами. Еремеев стал весьма быстро проматывать свое состояние и, находясь постоянно в состоянии опьянения, доходящего часто до беспамятства, в весьма непродолжительное время выдал на себя долговых обязательств на сумму около 60 тысяч рублей, из коих 25 тысяч рублей могли быть признаны за долги, сделанные им добровольно и в сознательном состоянии. Наконец от пьянства Еремеев заболел белой горячкой (delirium tremens), стал впадать в совершенное беспамятство и, хотя в таком состоянии он и не терял способности двигаться и говорить, но впоследствии помнил о всем, происшедшем с ним в то время, весьма смутно. Болезнь его дошла до таких размеров, что ему пришлось прибегнуть к пользованию врачей. Между тем двое товарищей его, Иван Давидовский и Ануфриев, обратились к одному торговцу лошадьми, отставному поручику Николаю Ардалионовичу Попову с предложением купить у него 8 лошадей под вексель Еремеева в 15 тысяч рублей, причем указали на Мазурина, как на человека, согласного принять этот вексель в дисконт. В то время у Попова на даче жил принадлежавший к тому же кружку некто Павел Карлович Шпейер, который, служа в Московском кредитном обществе, рассказами о том, что Еремеев очень богат и что дом его оценен в 270 тысяч рублей, убедил Попова согласиться на эту сделку и посоветовал ему при этом взять с Еремеева особый договор и доверенность на право получения денег из Кредитного общества по залогу дома. Узнавши о заключении этой сделки, Глафира Васильевна отправилась к своему знакомому Бардину, соседу Попова, и, пригласив к Бардину Попова, стала убеждать его возвратить ей документы ее мужа и разрушить их сделку, причем рассказывала, что ее мужу лошадей вовсе не нужно и что это все проделки окружавших его друзей, которые сами желают воспользоваться этими лошадьми на счет ее мужа. Попов исполнил просьбу Еремеевой и часть документов ее мужа возвратил ей самой, а другую уничтожил. Когда же вскоре после этого Ануфриев явился к нему с новым предложением купить вексельный бланк Еремеева в 20 тысяч рублей, он от этого отказался.

Недели через две после этого Еремеев из дома своего исчез и пропадал более четырех дней. По собственному его рассказу, он отправился к братьям Давидовским, жившим на Тверской, в доме Любимова; сильно напившись, он остался там ночевать, а на другой день совершенно пьяный отправился к генерал-губернатору жаловаться на какого-то Локотникова, который будто бы взял у него для дисконта вексель на 8 тысяч рублей, но оттуда был препровожден в Тверскую часть для вытрезвления. Из части его выручил Иван Давидовский, который увез его в гостиницу «Крым», поместив его в особый номер, где он и пьянствовал вместе с любовницей его Марьей Петровой и Ануфриевым.

Между тем жена Еремеева, беспокоясь о безвестном отсутствии мужа, поехала разыскивать его в номера, где жили Давидовские. Получив ответ, что его там нет, она пригласила с собой поверенного своего мужа Петрова и вместе с ним отправилась немедленно к нотариусу Подковщикову, у которого муж ее обыкновенно совершал свои сделки. Там они застали Шпейера и Мазурина; предполагая, что приятели Еремеева будут брать с него векселя, после их отъезда они обратились к Подковщикову с просьбою не совершать документов от имени Еремеева, так как он постоянно пьян и не сознает своих поступков. Подковщиков отвечал им на это, что акты от имени Еремеева он будет совершать только тогда, когда последний будет трезв, и обещал дать знать им, когда Еремеев к нему приедет. А Еремеева тем временем все поили, возили в Стрельну, и когда он уже очень напился, приехал Шпейер и дал ему подписывать гербовую бумагу, которой он, подписывая, перепортил на 40 рублей; при этом Шпейер дал ему 50 рублей. Наконец Еремеев заснул на диване. Товарищи его тоже перепились и передрались, так что многие из них были выведены, причем один из них, Бабашев, во все горло кричал: «Ах вы, подлецы! Что вы, обделить меня хотите?! Так я же вам покажу, кто я! Все открою, себя не пожалею и вас всех потоплю». В десятом часу вечера Еремеева разбудили, посадили в карету и повезли в контору Подковщикова. Хотя было уже поздно и входная дверь конторы была заперта, его повели через задний вход, и он, совершенно пьяный, на лестнице упал и ушиб себе ноги. Затем его ввели в какую-то комнату, но только не в контору, и сказали: «Подписывай, все готово». Еремеев очень много подписывал, и как показали на суде эксперты, весьма нетвердо; при этом кто-то поддерживал его руку. Между прочим, он запомнил, что подписал вексель в 20 тысяч рублей и что деньги эти ему обещали выслать в Петербург, а пока Шпейер выдал ему 150 рублей. Уходя от Подковщикова, Еремеев опять упал с лестницы; его снова посадили в карету и отвезли в гостиницу «Крым», где опять поили разными винами, а потом отправили вместе с Петром Давидовским в Петербург, где он и провел все время в пьянстве. По приезде оттуда его опять поили, стараясь не отпускать, но наконец Давидовские привезли его к воротам его квартиры, высадили из пролетки и уехали. По возвращении домой Еремеев заболел белой горячкой. Впоследствии оказалось, что Еремеев подписал три векселя в 1 тысячу 500 рублей каждый на имя Бабашева, вексель на имя Мазурина в 20 тысяч рублей и доверенность на его же имя на право получения денег и распоряжения ими, а также договор о способе удовлетворения Мазурина по вышеозначенному векселю. Все эти документы были явлены у нотариуса Подковщикова, который затем на суде показал, что считал себя вправе свидетельствовать их, так как жена Еремеева, предупреждая его о том, чтобы не совершать акты от имени ее мужа, свидетельства о его болезни никакого не представила. Еремеев же кроме вышесказанных 200 рублей, выданных ему Шпейером, никаких денег не получал, и когда поверенный его Петров сделал Мазурину через нотариуса Подковщикова заявление о неполучении его доверителем валюты по выданному им векселю в 20 тысяч рублей, Мазурин отвечал через своего поверенного, что он ни векселя этого, ни каких-либо других документов от Еремеева не получал. На суде же Мазурин показал, что он документы эти уничтожил.

Еремеев вскоре умер, и после него не осталось ничего.

II

Около того же времени в ту же компанию попало новое лицо, дворянин Тульской губернии Александр Алексеевич Протопопов. Протопопов имел прежде два имения — одно в Орловской, а другое в Тульской губерниях. За продажею этих имений и общим расстройством дел у него никакого состояния не осталось, но при увольнении своем в отставку из Тульского окружного суда в 1868 году, где он служил канцелярским чиновником, он получил аттестат, в котором значилось за ним Орловское имение в 1200 десятин. В августе 1871 года Протопопов приехал из Тулы в Москву, и остановившись в номерах на Тверской, в доме Андреева, нашел там Ивана Давидовского, который познакомил его с проживавшим в тех же номерах Дмитрием Массари. Давидовский, зная крайность, в которой находился Протопопов, мало-помалу приобрел над ним сильное влияние, обещая доставить ему сколько угодно денег и говоря при этом, что для него, как человека в Москве не известного, это будет особенно легко и удобно, так как в Москве много людей, которые поддадутся на обман. Давидовский в присутствии своей любовницы Марьи Петровой указывал Протопопову на возможность продавать и закладывать несуществующее имущество, прибавляя, что ему, Давидовскому, это не в первый раз. Подчинив себе волю Протопопова, заручившись его пассивным согласием и следуя обдуманному плану, он стал выдавать его за богатого человека, рассказывать всем, что у него есть в Тульском уезде винокуренный завод, а также, что он после дяди своего Коноплина получил большое наследство — имение в Козловском уезде Тамбовской губернии и конный завод. Эти ложные сведения о богатстве Протопопова, подкрепленные упомянутыми документами, распространяемые и поддерживаемые Давидовским, а впоследствии Шпейером и отчасти Калининым, послужили главными средствами для введения разных лиц в обман.

С помощью этих средств Давидовский от имени Протопопова делал займы, заставляя его выдавать безденежные векселя и дисконтируя их потом у разных лиц. Так посредством этих уверений в богатстве Протопопова он дисконтировал у купца Пономарева за 800 рублей два безденежных векселя в 4 тысячи рублей каждый, выданных Протопоповым на имя Либермана, причем из полученных от Пономарева денег дал Протопопову только 600 рублей. Кроме того, Давидовский предлагал Пономареву купить спирт из винокуренного завода в Тульском уезде, будто бы принадлежащего Протопопову, который даже дал Пономареву письмо к вымышленному своему компаньону по этому заводу. В действительности же завод этот арендовал у г-жи Ивашкиной купец Благушин. Точно так же Давидовский и Протопопов при помощи Давидовского, Славышенского, Либермана и свидетеля Астафьева дисконтировали у купеческого сына Султан-Шаха векселя Протопопова на имя Славышенского в 300 рублей и на имя Либермана в 2 тысячи рублей. Для дальнейшего совершения такого же рода займов Давидовский посоветовал Протопопову выдать Массари доверенность на управление его имениями, которые и были ложно в ней означены состоящими за Протопоповым. Получив от Протопопова такую доверенность с правом кредитоваться, Массари, хотя и не употреблял ее в дело и займов по ней не производил, однако же, знал о том, что у Протопопова нет никакого имения. Кроме того, Давидовский обещал Протопопову доставить ему в кредит лошадей от хорошего своего знакомого, отставного поручика Попова, для чего и возил Протопопова на дачу к Попову, уверяя последнего в богатстве Протопопова, которого вместе с тем Давидовский побуждал кутить и представлять из себя богатого барина.

Из номеров Андреева Протопопов в октябрь 1871 года по возвращении из Тулы переехал в меблированные комнаты в доме Любимова, куда еще раньше переехал Иван Давидовский. Здесь же через братьев Давидовских Протопопов познакомился с бывшим князем, лишенным особых прав состояния, Всеволодом Долгоруковым. В первых числах ноября Давидовский убедил Протопопова переехать в гостиницу Шеврие, содержимую купцом Вавассером. Там Протопопов, несмотря на совершенное неимение денег, занял большой номер платою 8 рублей в сутки и с тех пор начал, что называется, пускать пыль в глаза. По совету Давидовского он познакомился с Шпейером, который начал ежедневно бывать у него. С этого времени Протопопов находился под влиянием Давидовского и Шпейера и, исполняя в точности все их советы и указания, продолжал изыскивать способы добывания денег. По удостоверению лиц, посещавших в это время Протопопова или имевших с ним дела, а также прислуги, внешняя обстановка, в которой находился Протопопов и состоявшие при нем Шпейер и Давидовский, была роскошная: они ездили в каретах, тратили много денег на кутежи, принимали гостей и вообще старательно поддерживали мнимое положение Протопопова как богатого землевладельца, вследствие временного безденежья и для хлопот по получению наследства ищущего занять денег, а также покупающего за дорогую цену экипажи и лошадей. При этом Протопопов по побуждению Шпейера и Давидовского предавался пьянству; они же руководили всеми его действиями и распоряжались всеми делами и сделками, в которые он входил с разными лицами по их указаниям. Первую роль в таких делах играл Шпейер, который сначала хотел достать Протопопову денег у генерала Пулло, потом у Крадовиля, а затем вместе с Давидовским возобновил переговоры с Поповым о покупке у него Протопоповым лошадей, причем Давидовский и Шпейер говорили Протопопову, что Крадовиль обещался им помогать в деле с Поповым. На дачу к последнему они снова привезли Протопопова, которого Шпейер рекомендовал Попову как родственника своей жены и помещика Тульской, Орловской и Тамбовской губерний. Уверяя Попова в богатстве Протопопова, Шпейер убеждал Попова продать ему в кредит лошадей, которых он вместе с ним и Давидовским смотрели и выбирали на даче Попова. Последний на такую продажу согласился, в особенности когда узнал от Шпейера, что состоятельность Протопопова известна Крадовилю, который даже готов взять в дисконт вексель Протопопова с известным учетом. Справившись у Крадовиля, Попов получил от него самый удовлетворительный ответ о состоятельности Протопопова, причем Крадовиль сказал, что такого рода сведения доставил ему по телеграфу из Тулы некто Занфтлебен. Самой депеши, однако, Крадовиль Попову не показал. Посещая Протопопова в гостинице Шеврие и видя его богатую обстановку, Попов кроме того, узнал, что Шпейер продал Протопопову под векселя свои экипажи и свою сбрую, которые и были ему доставлены, а сбруя Шпейера даже висела у Протопопова в номере. Убедившись в его состоятельности, а также и в том, что продажа ему лошадей может быть выгодною, Попов, при посредстве Шпейера согласился на эту продажу на следующих условиях: отпуская Протопопову пять лошадей за 10 тысяч рублей, он получает от него в задаток вексель в 4 тысячи рублей по запродажной расписке; вексель этот дисконтирует Крадовиль, а остальные 6 тысяч рублей будут уплачены ему Протопоповым в самом непродолжительном времени наличными деньгами; при этом Попов поставил непременным условием, чтобы впредь до окончательного расчета за проданными им лошадьми смотрели и ходили его кучера. Лошади эти были доставлены Протопопову и помещены в гостинице Шеврие вместе с кучером Попова Алексеем Поваровым. На другой день лошади были отведены в дом Голяшкина, в котором проживал Крадовиль, и помещены в особую конюшню с согласия Попова, которому объяснили, что по тесноте конюшни при гостинице Шеврие для лошадей нанята конюшня при доме Голяшкина.

Затем Шпейер уверял Попова, что Протопопов должен через него получить взаймы 2 тысячи рублей наличными деньгами от цыганки Шишкиной и уговорил его 11 ноября 1871 года написать на запродажной расписке, выданной им Протопопову, что расчет им получен сполна. Надпись эта, по словам Шпейера, была Протопопову необходима для кредита. Исполнив эту просьбу Шпейера и Протопопова, Попов имел в виду еще следующие доказательства состоятельности Протопопова: 1) кроме экипажей, купленных у Шпейера, Протопопов через того же Шпейера купил у каретника Носова на 1 тысячу 700 рублей экипажей, которые и были доставлены в гостиницу Шеврие; 2) 12 ноября 1871 года Протопопов выдал Шпейеру полную доверенность на управление имениями его в Орловской и Тульской губерниях, винокуренным заводом в последней, также имением в Козловском уезде, доставшимся ему по наследству от Коноплина, с правом кредитоваться на 20 тысяч рублей и получить будто бы следующую Протопопову выкупную ссуду на сумму более 20 тысяч рублей. Показывая Попову эту доверенность, Шпейер говорил, что он едет принимать в свое заведование дела и имения Протопопова и для этого даже отказывается от места в Московском городском кредитном обществе, которое занимает уже несколько лет; 3) когда Попов, тщетно ожидая от Протопопова уплаты за лошадей, начал сомневаться в его состоятельности и свои сомнения выражать как Протопопову, Шпейеру и Давидовскому, так и другим окружавшим их лицам, то для успокоения его и устранения его подозрений Протопопов при посредстве Шпейера запродал ему 10 тысяч ведер спирту с будто бы принадлежавшего ему винокуренного завода при селе Архангельском Тульского уезда по 63 коп. за ведро, на что и выдал ему запродажную расписку, по которой в задаток зачислена была тысяча рублей из денег, должных Попову за лошадей.

Независимо от вышеозначенной доверенности Шпейер, что было известно Попову, заключил с Протопоповым нотариальное условие, в котором уничтожение последним доверенности, выданной Шпейеру, обеспечивалось неустойкою в 10 тысяч рублей. По записке Шпейера Крадовиль согласился принять в дисконт вексель в 4 тысячи рублей, выданный Протопоповым Попову, но, отзываясь неимением наличных денег и необходимостью взять таковые из банка, выдал Попову в задаток только 500 рублей. Между тем в действительности действия и намерения Протопопова, Шпейера, Давидовского и Крадовиля были другого рода и имели вовсе не то значение, которое ввиду изложенных обстоятельств придавал им Попов. Протопопову Шпейер и Давидовский показали депешу, полученную Крадовилем из Тулы от Занфтлебена и заключавшую в себе неблагоприятные сведения о состоятельности Протопопова. В присутствии последнего Шпейер и Давидовский вычистили резинкой синий карандаш, которым был написан текст депеши, и, послав за синим карандашом, Шпейер написал другой текст такого содержания: «Имения состоят за Протопоповым, завод идет хорошо, верить можно». По словам Шпейера и Давидовского, депеша эта была написана для передачи Крадовилю, который должен был показать ее Попову. Экипажи и сбруя были проданы Шпейером Протопопову только для виду, оставались в гостинице Шеврие около двух дней и прислугою Шпейера были взяты обратно. Экипажи, привезенные от Носова, были вскоре после их доставления Протопопову отвезены к Крадовилю. 9 ноября, в самый день покупки Протопоповым лошадей у Попова, лошади эти, а также экипажи Носова были проданы Протопоповым Крадовилю, причем в продажных расписках, писанных рукою Шпейера и явленных у нотариуса Подковщикова, цена лошадям и экипажам означена была — первым в 5 тысяч рублей, а последним в 1 тысячу 300 рублей. Выдавая эти расписки, Протопопов выражал Шпейеру опасения, что Крадовиль присвоит себе лошадей и экипажи, но Шпейер успокаивал его, говоря, что Крадовиль ничего не сделает без его согласия. При этом в счет уплаты Шпейер привез от Крадовиля и отдал Протопопову 600 рублей, из которых 500 рублей были тотчас же отданы каретнику Носову в счет платы за экипажи. Кучеру Попова Алексею Поварову и конюху его Сорокину, находившимся при лошадях в доме Голяшкина, Крадовиль объявил, что он купил лошадей у Протопопова; Шпейер и Массари уговаривали Поварова не говорить Попову о продаже лошадей Крадовилю. По приказанию Крадовиля его прислуга запирала на ночь в конюшне конюха Попова Сорокина, а также хотела запереть и кучера Поварова, но он этому воспротивился.

Немедленно вслед за объявлением о покупке лошадей и экипажей Крадовиль и Шпейер стали показывать и продавать их разным лицам, которых они приводили. Шпейер говорил, между прочим, что лошадь Жулика он берет себе. Затем кучеру и конюху Попова было отказано, и они были удалены от лошадей, которые вместе с экипажами остались во владении Крадовиля. Он же объявил Попову, что векселя Протопопова на 4 тысячи рублей он в дисконт не возьмет и что у Протопопова никакого состояния нет. При этом он требовал обратно и получил от Попова выданные ему в задаток 500 рублей. Присвоение лошадей и экипажей Крадовилем по вышеозначенным продажным распискам было, по-видимому, неожиданностью для самого Протопопова, который требовал их у него обратно, но получил отказ. После этого отказа Шпейер в присутствии многих лиц сказал, что Крадовиль у него научился мошенничать. Увидев себя обманутым, Попов стал грозить Протопопову, Шпейеру, Давидовскому и другим: лицам их компании немедленно возбудить против них уголовное преследование. Угроза эта, по-видимому, испугала всех, почему и начаты были переговоры с Крадовилем о возврате лошадей. К участию в этих переговорах, имевших целью удовлетворение Попова за лошадей, Попов вместе с Симоновым принудили и Шпейера, причем переговоры происходили при деятельном участии Давидовского, а также в присутствии и с ведома Массари, Либермана, Астафьева и Генкина. По удостоверению свидетеля Симонова, во время означенных переговоров Шпейер вел себя весьма странно и как бы способствовал к возвращению лошадей, в сущности же, держал сторону Крадовиля, который, по-видимому, следовал его указаниям. Переговоры не привели ни к каким результатам, и Крадовиль на все просьбы и требования о возвращении лошадей отвечал решительным отказом. Лошади и экипажи были отобраны у него и возвращены по принадлежности лишь по распоряжению следователя. Вместе с тем Протопопову и другим, участвовавшим в деле лицам, сделалось известным, что Крадовиль, будучи введен Шпейером и Давидовским в убыток по дисконту векселя умершего Томановского, зачел за этот убыток лошадей и экипажи, полученные им от Протопопова. Убедившись в намерении Попова возбудить уголовное преследование против лиц, выманивших у него лошадей, Шпейер, чтобы предупредить его, поспешил подать следователю жалобу на доверителя своего Протопопова, в которой он объяснял, что Протопопов выдал ему доверенность на заведование и управление различными его имениями с правом кредитоваться на сумму не свыше 20 тысяч рублей, старался через его посредство заключать у разных лиц займы и таким образом перебрал у него около тысячи рублей денег, но что по сведениям, которые он, Шпейер, собрал вследствие недоразумений, возникших между Протопоповым, Поповым и другими лицами, оказалось, что Протопопов никакого состояния не имеет и таким образом его, Шпейера, обманул. Но вскоре Шпейер заявил тому же следователю, что он от преследования, возбужденного им против Протопопова, намерен отказаться, так как оно возбуждено им по недоумению. При этом он настоятельно требовал возвращения вышеозначенной им же представленной доверенности, которая, по его словам, должна была быть уничтожена для того, чтобы лишить возможности Попова обвинять его самого, Шпейера, в соучастии с Протопоповым в обмане. Просьба эта была оставлена без последствий. Взятие у Протопопова доверенности с обозначением в ней несуществующих имений было отчасти, как обнаружено следствием, средством всю ответственность за обман возложить на Протопопова, служитель которого Илья Павлов слышал разговор об этой доверенности между Шпейером и Иваном Давидовским. Во время переговоров о возвращении Попову лошадей Протопопов старался об этом, но затем Шпейер, как бы принимая в нем участие, перевез его к себе на квартиру и вместе с Давидовским убеждал его, что с Поповым мириться не следует. При этом Шпейер говорил Протопопову, что чем платить этому барышнику (т. е. Попову) и для этого доставать денег, лучше дать ему 3 тысячи. «Вот Давидовский,— добавил он,— берется за 2 тысячи убить Попова и украсть все настоящее дело». Шпейер и Давидовский говорили, что против них никто показывать не смеет, и многим угрожали, в том числе и Протопопову. Около того же времени Попов после бесплодного уговаривания возвратить ему лошадей в продолжение целой недели действительно возбудил уголовное преследование против Протопопова и Шпейера, после чего бывший помощник присяжного поверенного Симонов, принадлежавший прежде к их компании, перешел на его сторону и помогал судебному следователю разъяснить дело. Между прочим, Попов сам одно время состоял под следствием по делу о «клубе червонных валетов», но потом был освобожден.

Вообще, на основании значения, характера и последовательности действий Протопопова, Шпейера, Давидовского и Крадовиля по покупке лошадей у Попова, можно заключить, что первоначально Протопопов, Шпейер и Давидовский согласились совокупными усилиями ввести Попова в обман и выманить у него лошадей, причем обеспечили себе содействие Крадовиля, к которому лошади должны были поступить под видом продажи; при исполнении же задуманного плана Шпейер, Давидовский и Крадовиль воспользовались личностью Протопопова как орудием для своих целей, а в заключение первые, т. е. Шпейер и Давидовский, были обмануты в своих расчетах Крадовилем, который доставленных ему лошадей зачислил в уплату по старым с ними расчетам.

III

Между тем Протопопов, разыгрывая роль богатого помещика, не ограничился одним вышеизложенным фактом, но придумал еще следующее. Вследствие публикации, напечатанной в «Ведомостях московской городской полиции» от 26 октября 1871 года о том, что в меблированных комнатах на Тверской в д. Любимова № 4 нужен конторщик с залогом 400 рублей, бывший дворовый человек Батраков явился по означенному адресу и нашел там Протопопова, Долгорукова и Петра Давидовского, которые объяснили ему, что Протопопову, получившему наследство в Тамбовской губернии, нужен конторщик на большое жалованье на его винокуренный завод, находящийся в 12 верстах от Тулы. Батраков 28 октября поступил к нему в конторщики, а в залог отдал ему свой 5?процентный билет первого внутреннего с выигрышами займа, оцененный в 153 рубля. При этом Батраков заключил с Протопоповым условие, которое писал Петр Давидовский под диктовку Долгорукова. В условии этом серия и номер билета, отданного в залог Батраковым, не были записаны, что уже после было замечено им. В получении билета в виде залога Протопопов выдал Батракову расписку, засвидетельствованную у нотариуса. Того же 28 октября Протопопов билет Батракова тайно от него продал в конторе Марецкого, Батракова же в течение ноября до самого переезда своего на квартиру к Шпейеру продолжал уверять, что на днях отправит его в свое имение, приказывал ему в ожидании отправки жить в номерах дома Любимова и в разное время, вследствие настоятельных требований Батракова, передал ему на содержание 34 рубля. Между прочим, Протопопов посылал его к Массари, как к своему управляющему, для того, чтобы условиться с ним о времени их отъезда в имение Протопопова. Массари, прочитав письмо, присланное Протопоповым с Батраковым, назначил день отъезда, который, однако, и в этот раз не состоялся. Придя однажды к Протопопову в гостиницу Шеврие, Батраков застал у него Массари, который, показывая ему пачку денег, сказал, что Протопопову деньги эти прислали из его деревни. Впоследствии же Батраков узнал, что у Протопопова нет ни имения, ни винокуренного завода, почему на действие его он и принес жалобу.

IV

Около того времени Иван Давидовский, нуждаясь в деньгах, обратился к Шпейеру, который сказал, что, хотя у него есть знакомое лицо, которое, без сомнения, не откажет ему в займе без всякого с его стороны обеспечения, но что он не хочет этим воспользоваться, а потому берется достать деньги только под залог чьего-нибудь векселя. Такой вексель в 6 тысяч рублей был написан не имеющим никакого состояния почетным гражданином Серебряковым.

Лицо, на которое указывает Шпейер, была цыганка Шишкина. Она была неграмотная и имела в Москве дом. Шпейер был с ней в близких отношениях и говорил, что она была от него без ума, так что он мог сделать с ней все, что ему заблагорассудится. Он за ней ухаживал и даже писал ей стихи.

Вексель Серебрякова Шпейер отвез к этой самой Шишкиной, которая, вполне ему доверяя, согласилась принять его за 3 тысячи рублей, из которых 400 рублей были выданы Давидовскому. Затем вскоре он привозил к Шишкиной Протопопова, которого подговаривал сторговать у нее вексель Серебрякова, чтобы уплатить им Попову за лошадей и тем предотвратить его намерение подавать на них жалобу, но Шишкина не хотела его уступить дешевле 3 тысяч рублей, и сделка эта не состоялась. Когда же наступил срок платежа, Шпейер, по его словам, взял этот вексель обратно и заменил его векселем в 4 тысячи рублей от своего имени.

При производстве следствия вексель, написанный Серебряковым и найденный при обыске у Шишкиной, был выдаваем подсудимыми за подложный, что было сделано ими ввиду обещаний освобождения из-под стражи. На суде они говорили, что за Серебрякова его хотел подписать Давидовский с согласия Шпейера, который, однако, при составлении векселя не присутствовал, а когда Давидовский приехал к нему в Городское кредитное общество и вынул из кармана гербовую бумагу, хотел писать вексель, то он остановил его и шутя сказал ему, что он не хочет знать и видеть подлога, а желает получить вексель Серебрякова с засвидетельствованным у нотариуса бланком Дмитриева-Мамонова, что в действительности и было исполнено.

V

К тому же периоду времени относится знакомство вышеописанного кружка с коллежским асессором Артемьевым.

Артемьев всю свою жизнь провел в далекой провинции, служа в разных губерниях, человек аккуратный, скромный, бережливый, простой и доверчивый. Сколотив себе тысячи три с половиною за все время своей 45-летней службы, Артемьев приехал в Москву и лелеял мысль купить маленькое имение, где бы можно было провести остаток жизни. У Артемьева была сестра, которой он помогал. Однажды в одном трактире Артемьев встретился и разговорился с Засецким.

Засецкий, сын бывшего богатого помещика, средних лет, начал свою житейскую карьеру с лейб-гусаров Павлоградского полка, в которых служил в былое время и Мамонов юнкером. Последнее время специальность Засецкого заключалась в добывании средств путем обманов, для чего он имел приличную квартиру в несколько комнат, хорошо обставленных.

Засецкий показался Артемьеву приличным человеком; Артемьев при первом же знакомстве передал ему между прочим о своем намерении купить маленькое имение. Засецкий вскоре после того приехал к Артемьеву с визитом. Завелось знакомство между ними, и они начали бывать друг у друга. Засецкий познакомил Артемьева с Мамоновым, а после и с Калустовым, также бывшим гусаром, другом Мамонова. Засецкий, приехав в первый раз к Артемьеву, сразу занял у него 80 рублей под вексель. Затем Засецкий начал усиленно уговаривать Артемьева купить у него имение на выгодных условиях. Артемьев поехал, посмотрел имение: оно ему не понравилось, и он отказался. Вскоре приехал Мамонов к Артемьеву и первым делом также занял денег у него на три дня.

Однажды Мамонов привез с собою к Артемьеву план имения и, выдавая его за свое, предлагал купить. Артемьев начал было отказываться, но его так усиленно упрашивал Мамонов, предлагал такую выгодную сделку, что Артемьев наконец согласился, но медлил. С тех пор Мамонов, Засецкий и Калустов до того преследовали Артемьева, что куда бы он ни отправлялся — они всюду следовали за ним. Тем временем Калустов попросил у Артемьева тысячу рублей взаймы. Новые знакомые говорили уже «ты» друг другу. Артемьев наконец выдал задаток. В продолжение этого знакомства Артемьева возили по трактирам, Засецкий давал ему даровые билеты на спектакли любителей, в которых Засецкий принимал участие; часто подпаивали Артемьева. Однажды приехали Мамонов и Калустов к Артемьеву и пригласили его к себе в гости. Эти «свои гости» оказались в квартире Соколовой.

Соколова, еврейка, известная в Москве под кличкою «Золотая ручка», была любовницей Мамонова, который проживал у ней за неимением собственных средств. В квартире Соколовой началось пьянство, Артемьева напоили, а затем вывели его под руки и отвезли домой. При нем был ключ от сундука, в котором хранились его деньги. Артемьев решительно не помнит, каким образом его привезли, как он заснул, помнит только, что ключ от сундука брали на хранение для передачи Соколовой. Проснулся Артемьев на другой день в своей квартире и увидел беспорядок: бутылки на столе, рюмки под столом и т. д.; при этом Артемьев обнаружил, что деньги его, находившиеся в сумке в сундуке, пропали. Отправился он к Мамонову, и заставши там Калустова и Засецкого, рассказал им о случившемся, восклицая: «Если вы надо мной подшутили, отдайте ради Бога!» Они снова напоили его и уложили спать. Только к вечеру успел он заявить полиции о краже. Мамонов и Калустов между тем в трактире «Саратов» разделили между собой 8 билетов, а сумку с остальными бумагами бросили и отправились кутить в «Стрельну», где Мамонов разменял 2 билета. Заехав из «Стрельны» за Соколовой, они отправились ночевать в «Роше-де-Канкаль», где Мамонов разменял оставшиеся у него 2 билета и вырученные деньги передал Соколовой. Калустов же 4 билета, доставшиеся на его долю, продал в конторе Юнкера. Засецкий, устроивший составление новой запродажной записи, и вообще за участие в деле получил от Мамонова и Калустова по 50 рублей. По совету Засецкого также старательно поддерживалось опьяненное состояние Артемьева во все время, до и после совершения кражи.

VI

Лет шесть тому назад приехала в Москву некто г-жа Дубровина с дочерью, и остановилась она в номерах Кайсарова на Тверской, причем случилось так, что она заняла номер, смежный с номером, занимаемым мещанкой Башкировой. Через несколько дней в то время, когда Дубровиной и ее дочери не было дома, а номер их был заперт и ключ был отдан швейцару, неизвестно кем были похищены у нее вещи и разные носильные платья на сумму около 400 рублей. Так как из номера Башкировой была дверь в смежный с ним номер Дубровиной, то подозрение в совершении этой кражи пало на Башкирову, тем более, что около времени, когда были похищены эти вещи, ее видели с узлом выходящею из дома по лестнице, которая обыкновенно была заперта и отпиралась только на ночь. Башкирова в краже этой не созналась и показала, что она действительно несла в то время узел, но что в узле находилась ее бархатная шубка, которую она носила к портнихе для переделки; спустилась же она по другой лестнице, чем обыкновенно, воспользовавшись только случаем, что дверь, выходящая с этой лестницы в переулок, была отперта прислугою гостиницы, выметавшею пол; вообще, ей совершать кражу не было никакой надобности, так как в то время она обладала довольно большими средствами и жила, ни в чем не нуждаясь.

VII

В конце 1871 г. случилось происшествие, которое много способствовало к раскрытию обманов и подлогов, производимых вышеименованными лицами.

В декабре 1871 г. в номерах Кайсарова иркутская мещанка Екатерина Евдокимовна Башкирова выстрелом из револьвера нанесла смертельную рану в голову коллежскому советнику Сергею Федоровичу Славышенскому, вследствие чего он через три дня умер в Екатерининской больнице.

По словам Башкировой, родилась она в Иркутске, до 15 лет проживала в Ситхе, и когда в 1867 г. Ситха была уступлена американцам, семейство Башкировой вернулось в Приморскую область, где Башкирова и поселилась у бабки своей в Николаевске. Строгая бабка часто наказывала ее и однажды за то, что она без ее позволения отослала сестре своей, жившей с матерью в Иркутске, накопленные ею 6 рублей, она отправила ее на жительство на принадлежавшую ей находившуюся в глухом лесу ферму, где она и прожила целых полтора года. Наконец Башкировой наскучила жизнь в лесу настолько, что она решилась уйти тихонько в Николаевск. Здесь она заявила контр-адмиралу Козакевичу, что не может жить у бабушки вследствие истязаний со стороны последней, причем просила отправить ее к матери. Козакевич обязал бабушку подпискою не удерживать Башкирову и выдать ей на проезд денег, но бабка этого не сделала и уехала в Японию. Таким образом, подсудимая осталась в Николаевске одна. Прошло месяца полтора, в течение которых Башкирова жила на квартире у прачки. Будучи в стесненных обстоятельствах, она обратилась, к полковнику Губареву, прося дать ей возможность отправиться на родину, в чем ей, однако, было отказано.

Между прочим, Губарев предложил ей быть в его семействе в качестве прислуги, обязанности которой она и исполняла с мая до октября месяца. Когда открылись в Николаевске дворянские собрания, Губарев предложил ей служить за буфетом за 20 рублей, на что она и согласилась. Будучи 18 лет, она в мае познакомилась в клубе с одним моряком, капитан-лейтенантом. Этот капитан подарил ей билет частной лотереи, на который она и выиграла дом, впоследствии отстроенный капитаном, куда Башкирова и переехала полною хозяйкою. Находясь в близких отношениях с капитаном в течение двух с половиной лет, на подаренные им 6 тысяч рублей Башкирова открыла буфет и приобрела себе состояние в 12 тысяч рублей. Потом она приобрела себе в Николаевске три дома, из которых два продала, а третий остался за нею, когда она уезжала в Москву. Совершенно неожиданно для Башкировой капитан получил предписание отправиться в кругосветное плавание; при расставании она дала слово быть у него в Москве или Петербурге. «Когда уехал любимый мною человек,— рассказывала Башкирова,— я не нашла больше в Николаевске ничего хорошего, а потому и искала покупателя на мое заведение в дворянском собрании. Потом я выехала из Николаевска в Москву через Японию. Фрегат, на котором я ехала, или лучше сказать, парусное судно, разбило бурею близ Нагасаки; ураган тогда свирепствовал в течение 4 суток, и мы не выдержали шторма — нас разбило, но пассажиры успели спастись, лишившись всего имущества. Нужно сказать, что когда я приехала в Японию, то стала лечиться, так как получила ревматизм. Бабушка прислала брата своего ко мне, с которым выслала деньги, белье и платье. Ехать дальше морем я не могла и должна была отправиться сухим путем в Москву».