Всем смертям назло!

Всем смертям назло!

Один из бесчисленных островков «архипелага ГУЛАГ» был расположен на станции Азанка (Свердловская область, Тавдинский район). На территории огромной зоны находились три шпалозавода, где за скудный паек выполняли изнуряющую работу «враги народа». Недалеко размещался сангородок, где трудились врачи-заключенные, арестованные в основном по делу Горького.

В один из августовских дней 1946 года по сангородку разнесся слух: из лагеря сбежали двое заключенных, одним из которых был Алексей Светлов. Вот как вспоминает об этом случае один из бывших узников ГУЛАГа Иннокентий Пасынков: «…Как Светлов? Я не поверил: кроткий, деликатный Алеша, сын священника, и вдруг пошел на верную смерть?! (Обычно такие попытки кончались расстрелом беглецов.) Но слух упорно ходил по палатам, и вот около пяти часов я увидел, как через внутреннюю дверь вахты конвоир вывел какого-то высокого человека в ободранной и окровавленной одежде, с совершенно безумным взглядом, устремленным в никуда... Было видно, что его вели в баню. И тут только, как молния, пронзила мысль: „Да это же Алешка! Мой друг с раннего детства, бок о бок с которым прошли юность, студенческие годы, а потом еще и путь в скотских вагонах из Харбина на Урал...“

И. Пасынков

Прежде чем коснуться непосредственно событий, связанных с побегом заключенного Светлова, хотелось бы немного рассказать о трагической и вместе с тем героической судьбе этого удивительного человека. Итак, до ареста Алексей Светлов жил в Харбине – центре российской эмиграции в Маньчжурии, куда его семья вынуждена была приехать из Приднестровья. Впоследствии глава семьи – протоиерей отец Владимир Светлов, священник Свято-Николаевского собора, – умер от инсульта в сталинском лагере на станции Новочунская Иркутской области в 1954 году (собор, где он служил, был сожжен хунвейбинами в 1956 году). В Харбине Алексей окончил реальное училище, а затем Ориентальный институт, получив квалификацию ученого-синолога (китаеведа). Кстати, в институте Светлов познакомился и подружился с Иннокентием Пасынковым, с которым затем по трагическому стечению обстоятельств оказался заключенным в один лагерь.

Вторая мировая война в корне изменила жизнь многих харбинцев. После разгрома в августе 1945 года Квантунской японской армии советские войска заняли Маньчжурию и вступили в Харбин. С восторгом и распростертыми объятиями встретили русские приход советских солдат: город сотрясал колокольный звон, толпы людей кричали «ура», всюду были цветы и ликующие лица людей.

А. Светлов и И. Пасынков

Но ликование продолжалось недолго. Уже через несколько дней после взятия русскими Харбина эмигрантов прямо на улицах стали арестовывать, и они исчезали неизвестно куда. Стремительно разворачивавшиеся события происходили по уже налаженной схеме: людей арестовывали на работе, на улице, в гостях, дома – чаще по ночам.

В начале сентября 1945 года был арестован Иннокентий Пасынков, а вскоре дошла очередь и до его друга – Алексея Светлова. Невозможно описать все ужасы допросов, которым подвергались арестованные «враги народа». Палачи требовали от них признаний в измене Родине, а не получив желаемого, или убивали, или отправляли в лагеря. На глазах Иннокентия Пасынкова в Гродековской тюрьме (Приморский край) умер известный русский писатель и поэт Арсений Несмелов. Вот как описывает в своих воспоминаниях события тех дней Пасынков:

«Было это в те зловещие дни сентября 1945 года в Гродекове, где мы были в одной с ним камере. Внешний вид у всех нас был трагикомический… Как это случилось, точно сейчас не помню, но он вдруг потерял сознание (вернее всего, случилось это ночью – это теперь я могу предположить как медик), то есть у него произошло кровоизлияние в мозг (опять-таки могу судить ретроспективно, как медик) – вероятно, на почве гипертонии или глубокого склероза, а вероятнее всего, и того и другого. Глаза у него были закрыты, раздавался стон и что-то вроде мычания; он делал непроизвольные движения рукой (не помню – правой или левой), рука двигалась от живота к голове… В таком состоянии он пребывал долго, и все отчаянные попытки обратить на это внимание караула, вызвать врача ни к чему не привели, кроме пустых обещаний. Много мы стучали в дверь, кричали из камеры, но все напрасно. Я сейчас не помню, как долго он мучился, но постепенно затих – скончался. Все это было на полу (нар не было). И только когда случилось это, караул забил тревогу и чуть не обвинил нас же – что же вы молчали...»

После смерти Несмелова Пасынков, получив свой приговор, был отправлен этапом в Свердловскую область. Как потом оказалось, тем же этапом ехал и Алексей Светлов. Заключенных везли в вагонах для скота, огромных и холодных, и всю дорогу почти не кормили.

«В нашем вагоне умерло трое: Иноземцев, Отланов и Дандуров, – писал Пасынков. – Их трупы долго не убирали, и в темноте мы спотыкались о них. На 29-е сутки нас выгрузили на станции Азанка и препроводили в огромный, пустой и запущенный лагерь со ржавой водой в колодцах. После так называемой бани медики-чекисты бегло осмотрели и распределили на работу».

Пасынков вместе со Светловым попал на один из шпалозаводов, где его заставили заниматься тяжелейшим физическим трудом. Известно, что официальный лозунг тех лет гласил: «Только тяжелым физическим трудом можно искупить вину перед Родиной!». Плакаты с этими словами висели в ГУЛАГе буквально на каждом шагу, и, стоит заметить, большинство заключенных (в том числе Пасынков и Светлов) верили этим словам. Хотя если вдуматься, то какую вину должны были искупить тяжелым физическим трудом несчастные узники? Ту вину, которая никем не доказана и которой на самом деле вообще не было.? Ведь в отношении харбинцев, например, даже не было закончено следствие. Суда, разумеется, тоже не было. А что же было? Арест, отправка в лагерь и полная неопределенность дальнейших судеб, физические муки изнуряющего подневольного труда и ни с чем не сравнимые моральные страдания отвергнутых обществом ни в чем не повинных людей…

А. Светлов

Итак, Алексей Светлов, кроткий и высоконравственный человек (так характеризует его Пасынков) не смог выдержать такой жизни... Как уже было сказано, в один из августовских дней 1946 года он, рискуя своей жизнью, бежал из ГУЛАГа.

Уже позже, в Австралии, Алексей Светлов написал воспоминания о событиях того времени и опубликовал их в сиднейской русскоязычной газете «Единение». Один из его очерков назывался «Побег». В нем Алексей Светлов подробно описал все то, что произошло с ним и его другом Афанасием Постниковым после их побега из лагеря.

Итак, вместе с Постниковым, который отлично знал тайгу, Светлов целый год строил планы побега. Друзья прекрасно понимали, что еще немного времени – и они погибнут в ГУЛАГе от голода, холода, непосильного труда и бесконечных издевательств охранников. Выжить можно было только одним способом – попытаться убежать. План побега был уже давно готов, и теперь друзья ждали только удобного случая, чтобы навсегда (как они думали) покинуть ненавистную территорию ГУЛАГа.

Как-то ночью погрузочную бригаду, в которую входили Светлов и Постников, в три часа ночи разбудил нарядчик и приказал отправляться на вахту (разгружать вагоны), где заключенных уже ждал конвой с собаками. Бригадир Валеев разбил всю бригаду по парам и указал каждой паре объект (вагон, который надо было разгрузить). Светлову и Постникову было приказано разгружать крайний вагон. Узники отправились работать. Вот как пишет о той ночи Светлов: «Погода была дождливая, ветреная, черные мрачные тучи заволокли все небо, на двигалась гроза. Внезапно ветер резко усилился, и разразилась буря с громом и молниями, а дождь полил такой, что трудно было различить даже ближайшие предметы. Мы ждали именно такого момента. Постников схватил меня за руку: „Бежим!“ И мы рванули! Шквалы дождя то усиливались, то обрывались. К счастью, никто из конвоя не обнаружил нашего движения к лесу. Собаки, как ни странно, тоже не отреагировали. Мы бежали, и каждый ждал автоматной очереди в спину… Расстояние до деревьев – 50 м – показалось бесконечным, но с Божьей помощью мы преодолели его незамеченными».

Миновав освещенную зону, беглецы остановились отдышаться. Они смотрели друг на друга, не веря себе: им удалось скрыться никем не замеченными. Отдышавшись, они побежали вдоль железной дороги. Надо было спешить: с минуты на минуту их отсутствие могли обнаружить охранники, и тогда начнется погоня. Пробежав некоторое расстояние вдоль железнодорожной насыпи, друзья свернули в тайгу. «Несмотря на гнетущую тяжесть ожидания погони, ее неизбежность, ощущение свободы буквально переродило нас, – писал Светлов. – Наши лица сияли, дышалось легко, даже привычный землистый цвет кожи будто бы исчез. Я смотрел на Афанасия и не узнавал его. Он помолодел, и не было в облике его суровости, свойственной старообрядцам. Это был верный друг и замечательный товарищ».

Всю ночь и следующий день узники бежали, останавливаясь лишь на несколько минут, чтобы отдышаться. Все это время моросил дождь, и это обстоятельство было для них весьма выгодным, так как дождь уничтожал следы беглецов. К тому же друзья старались бежать, прыгая время от времени с валежины на валежину, чтобы еще больше сбить преследователей с толку. Но, как оказалось, одна из собак все же напала на след заключенных.

К вечеру голодные и уставшие беглецы решили передохнуть на небольшой полянке, где, на их счастье, росло несколько кустов со спелой смородиной. Светлов жадно глотал утоляющие голод и жажду ягоды и вдруг, посмотрев на своего товарища, увидел в его взгляде неописуемый ужас. Алексей хотел спросить Афанасия, что случилось, но он в тот момент резко метнулся в сторону и побежал. Светлов, не понимая, что происходит, обернулся: в нескольких метрах от полянки, среди деревьев, стоял конвойный с овчаркой на длинном поводке и целился в него из пистолета. Видимо, собака мешала ему прицелиться, и он спустил ее с поводка.

Натренированная овчарка в несколько секунд преодолела расстояние от конвойного до беглеца и бросилась на Светлова. Инстинктивно он закрыл руками лицо, и собака стала рвать его запястья и кисти рук. «…Потом раздался какой-то крик, – писал в своих воспоминаниях Светлов, – собака отскочила, и я разглядел перед собой искаженное злобой, совершенно озверевшее лицо чекиста и сквозь площадную брань уловил приказ: „Поворачивайся! Расстреляю!“ Тут собака вновь набросилась на меня, и я опять защищался от ее укусов руками. Я не могу этого объяснить, но близость звериной морды заставила меня… улыбнуться! „Чего лыбишься?“ – услышал я срывающийся на визг голос и почувствовал холод от приставленного к затылку дула нагана. Затем раздался звук „дзинь“, и небо надо мной закачалось и опрокинулось…»

Светлов потерял сознание, а чекист, видимо решив, что он мертв, оттащил от него собаку и поспешно бросился вдогонку за другим беглецом. Несколько раз к Алексею возвращалось сознание, и в эти доли секунды он чувствовал только жуткую боль в темени, затылке и верхней челюсти, болели и разорванные овчаркой запястья… Всю ночь израненный беглец пролежал без сознания, а утро принесло ему новые страдания: придя в себя, он отчетливо вспомнил все, что с ним произошло, и, понимая, что конвойный обязательно вернется за его трупом, попытался подняться. С первого раза ему это не удалось, потому что вся правая часть его туловища отекла, руки двигались с большим трудом, правая нога не функционировала, а кашель с кровью и мучительная боль в горле не давали дышать (впоследствии в лагере Светлов узнал, что у него сквозное ранение шеи с повреждением язычка, а также вырвана часть верхней челюсти справа вместе с двумя зубами).

Превозмогая сильную боль, Светлов встал на ноги. С этого момента, как он пишет, начался ад. «Мучительное чувство жажды буквально грызло меня, но когда я стал слизывать капельки росы, вкус ее был столь горек, что последовал приступ кровавой рвоты,» – вспоминал Светлов. Сделав несколько шагов, он остановился: боль была адской. К тому же из-за отека правой части тела он не мог идти прямо, а передвигался, наклонившись вправо и не поднимая головы. «И в довершение всего, – писал Светлов, – мне казалось, что со всех сторон сразу слышался отдаленный собачий лай, вызывая тупую душевную боль»...

Беглец старался не идти проторенными тропами и, двигаясь среди кустарников и деревьев, в конце концов вышел к большому болоту. Невзирая на трудности, Светлов принял решение пересечь болото, так как оно как нельзя лучше могло скрыть его следы. Ступив в ледяную воду, измученный путник потерял равновесие и упал в грязную болотную жижу. С трудом поднявшись, он зашелся в мучительном кашле и, присев на болотную кочку, снова потерял сознание. Очнувшись, Светлов с невиданным упорством вновь пошел по болоту. Он несколько раз падал, терял сознание, но снова вставал и шел… «Человеческая память – удивительнейшая вещь! – писал Светлов. – По прошествии стольких лет я с потрясающей фотографической точностью помню все мгновения моих физических и душевных мук».

Весь день раненый и еле стоявший на ногах беглец перебирался через болото, и наконец к вечеру он, ступив на твердую землю, вышел на большую поляну с копнами скошенного сена. Ему снова послышался со всех сторон собачий лай… Разумеется, это были галлюцинации, но они доставляли Светлову ужасные душевные муки. Подойдя к копне сена, он попытался спрятаться там, но, ударившись о какую-то жердь, потерял сознание. Очнулся он только через несколько часов, днем. Где-то неподалеку слышались женские голоса, видимо, крестьянки пришли убирать сено. Светлов не мог двинуться: жутко болела голова, его тошнило и знобило. «До этого момента я помню отлично все, что делал, все, даже мельчайшие, подробности побега, – вспоминал Светлов, – а далее – какая-то притупленность сознания, безразличие к окружающему, что-то вроде полубреда и только слабый, но явственный голос инстинкта самосохранения пульсировал в мозгу: надо идти, надо идти...» Куда же идти? Смутно помню, как я выбрался из копны и пошел куда-то вниз, по уклону. Внизу оказалась речушка, на ней плотик из тоненьких бревен, а по берегу – могучие заросли спелой уральской малины. Помню рядом с плотиком черемуху с черными ягодами, а рядом лежали нанизанные на палочку подсушенные грибы. Первым делом, превозмогая боль, ложусь и пью, пью, пью... Какое это счастье – чистая, холодная вода! Ощущение такое, будто по жилам заструилась свежая кровь».

Попив воды и съев несколько ягод, путник побрел по тропинке (по тайге идти уже не было сил), потеряв счет времени. Он не помнил, сколько шел, помнил только, что на одном из поворотов тропы ему встретился «седой как лунь старик с горбовиком за плечами, наполненным ягодой». Сначала крестьянин испугался, отшатнулся от беглеца и даже уронил свой горбовик, а затем уже без тени страха осмотрел с ног до головы Светлова и быстрым шагом удалился прочь. Несчастный узник прекрасно понимал, что старик обязательно донесет властям о своей встрече с беглецом. Ведь за такой «подвиг» в те времена служба НКВД давала в награду муку, деньги и именные часы.

Но что оставалось делать Светлову? Бежать в тайгу он не мог – не было сил, а спрятаться ему было негде. И беглец в полубреду, почти бессознательно пошел по тропинке дальше. Через некоторое время он свернул в тайгу и, пройдя немного по лесу, потерял сознание. «Это были последние минуты (или часы) моей свободы...» – писал впоследствии Светлов. Когда он пришел в себя, то услышал собачий лай и голоса людей. Алексей попытался подняться на ноги, но так и не смог. Через минуту прямо перед своим лицом он увидел оскаленную собачью пасть. Он едва успел закрыть лицо руками, и огромные клыки вонзились в предплечья. Кстати, шрамы от собачьих укусов у Светлова остались на всю жизнь.

Овчарка с остервенением рвала предплечья беглеца, а два конвоира, стоявшие поодаль, кричали: «Сдавайся!» «Можно подумать, – вспоминал потом Светлов, – что перед ними была группа вооруженных бандитов, а не раненый, полумертвый и абсолютно беспомощный беглец. Казалось, они боялись меня больше, чем я их...» Один из чекистов стал целиться в беглеца из нагана, но второй остановил его: «Ты что, ведь его должны допрашивать. А тебе „катушку“ дадут за срыв задания» («катушкой» называли приговор к 25 годам заключения). Конвоир спрятал оружие, сломал упругую ветку, заострил ее конец и стал тыкать острием в грудь Светлову, заставляя того встать на ноги. Когда беглец с трудом поднялся, чекист стал тыкать ему острым концом палки в спину, вынуждая бежать. Конечно, бежать Светлов не мог, но, подгоняемый конвоирами, он двигался на пределе своих возможностей.

Несколько раз Алексей терял сознание, падал, но его били, заставляли вставать и с еще большим остервенением гнали вперед, в лагерь... Ему казалось, что время остановилось. Впоследствии Светлов писал, что не помнит, как они дошли до какой-то станции, где, дождавшись поезда, сели в вагон и приехали в лагерь.

Беглеца привели в штаб охраны лагеря, где в кабинете за массивным столом сидел человек в военной форме. «Садитесь, Светлов», – сказал он Алексею, и в его голосе, к удивлению беглеца, послышались сочувственные нотки. Светлов сел, а офицер долго рассматривал его и качал головой. Встав из-за стола, военный несколько раз прошелся вдоль кабинета, затем обратился к Алексею снова: «Ну и что? Чего вы добились? Достигли своей цели? Рады? А я вот как думаю: у вас жизнь и так покалеченная, а вы еще добавили. От нас вы никуда не убежите. Все тщательно, до мелочей, продумано. Мышь не проскочит! А вас мне, Светлов, по-человечески жаль. Посмотрите, во что вы превратились! Столько времени не есть!» «Принесите ему со столовой поесть!» – приказал он охраннику у двери.

Через несколько минут приказание было исполнено, и перед беглецом стояли миски с супом и кашей. Офицер с тоской смотрел, как жадно израненный и истощенный узник глотает нехитрую арестантскую пищу. Глаза начальника блестели от слез. Правда это или нет, но среди заключенных ходили слухи, что для чекистов Азанка считалась гиблым местом: сюда отправляли служить офицеров, которые слишком мягко и сочувственно обращались с «врагами народа». Возможно, тот военный и был таким офицером, сосланным на Азанку за доброжелательное отношение к «изменникам Родины».

Из кабинета штаба охраны Алексея повели на вахту. Там, по инструкции, полагалось посадить беглеца возле ворот, чтобы все заключенные видели, чем заканчиваются попытки к побегу. Стоит заметить, что по прибытии в лагерь Светлову никто не оказал медицинской помощи, более того, его даже не осмотрел врач. После вахты беглеца отправили в штрафной изолятор. Вот что писал об этом Светлов: «Кормили впроголодь отваром чечевицы, который заключенные называли „голубой Дунай“, ложку положенной каши-размазни, видимо, съедал надзиратель. И не только у меня… Тесная камера, клопы и никакой медицинской помощи. Я стал похож на скелет, обтянутый кожей, меня сотрясал то озноб, то жар...»

Осмотреть заключенного Светлова врач приехал только через три недели. После осмотра его сразу же поместили в стационар, где заведующим был доктор Приходько. Впервые за долгое время Светлова стали лечить: через некоторое время он пошел на поправку, раны стали понемногу заживать. Перед отправкой на окончательное излечение в сангородок узника осмотрел врач Крамаренко (попавший в лагерь по делу Горького). Увидев жуткие, едва начавшие затягиваться раны Светлова, он воскликнул: «Да, один из тысячи выживает при подобном ранении, но лечить беглецов мы не будем». Страшно подумать, что в лагере были люди в белых халатах, которых вообще нельзя называть врачами: «Увы, были и такие врачи, – писал Светлов, – с таким уровнем профессиональной морали, а скорее – аморальности».

Но, к счастью для Алексея и других заключенных, в сангородке работали и другие доктора, которые втайне от подобных Крамаренко лечили больных независимо от того, беглецы они или нет. Для них, как и для любого настоящего врача, больные – это прежде всего люди, нуждающиеся в медицинской помощи. Так, майор медицинской службы Коваленко по ночам приносил Светлову полоскания, опасаясь за его рану в горле.

Всем смертям назло Алексей Светлов не умер: он поправился и встал на ноги. После выписки из сангородка его отправили обратно в Азанку, заставив работать в штрафной бригаде. Люди из этой бригады жили в особом бараке и использовались на самых изнурительных работах, куда их выводили под усиленным конвоем. Алексей мужественно преодолел и эти трудности.

В 1956 году выжившие в ГУЛАГе харбинцы (а таких осталось мало) были досрочно освобождены со снятием судимости, а в дальнейшем реабилитированы. Среди реабилитированных был и Алексей Светлов, который после освобождения твердо решил стать медиком. Он заочно окончил медицин ское училище и вскоре уже заведовал фельдшерско-акушер ским пунктом на одной из станций трассы Тайшет – Лена. В 1970 году Светлов с женой и двумя детьми эмигрировал в Австралию, куда чуть раньше переехали жить его мать и старшая сестра.

Семья Светловых жила в Сиднее, где Алексей работал лаборантом в рентгеновском кабинете. Кроме того, до конца своих дней Светлов преподавал в русских школах историю и литературу. В декабре 1999 года Алексей Светлов скончался в Сиднее. Его хоронили торжественно: семья, друзья и близкие, трое священников, епископ, церковный хор…

Как труден был путь этого человека, прошедшего через все муки ада на земле! Алексей Светлов пережил ни с чем не сравнимые физические и душевные страдания, но не озлобился и не сломался, всю жизнь оставаясь добрым, чутким и искренне верующим человеком. Он верил в добро, и эта вера помогала ему жить в обществе, которое его отвергло и отправило в ГУЛАГ. Находиться вдали от России, без которой когда-то он не мыслил и дня…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.