1. Доказательства, полученные под пыткой, с нарушением физической неприкосновенности или с помощью иного серьезного давления

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

1. Доказательства, полученные под пыткой, с нарушением физической неприкосновенности или с помощью иного серьезного давления

Статья 15 Конвенции ООН против пыток, бесчеловечного или унижающего достоинство человека обращения[267] гласит: «Каждое Государство — участник Конвенции — должно гарантировать, что никакие показания, полученные в результате пытки, не должны использоваться как доказательства в любых процедурах, кроме процедур, направленных против лица, обвиняемого в причинении пытки, в качестве доказательства того, что соответствующие показания были даны»[268].

Абсолютная недопустимость доказательств, полученных под пыткой, как несовместимых с принципом справедливого правосудия

Как видно из текста этой статьи, доказательство, полученное под пыткой, в любом случае недопустимо, от кого бы оно ни исходило — от самого подозреваемого или от свидетеля[269]. Более того, текст статьи предполагает, что такие доказательства будут недопустимы в любом случае, независимо от того, заявляет ли подсудимый требование об их исключении, — Конвенция требует исключить их в любом случае. Это правило получило развитие в практике различных квазисудебных органов ООН, таких как Комитет по правам человека и Комитет против пыток ООН.

В Европейской конвенции нет подобной статьи. В то же время статья 3 Конвенции запрещает применять пытки. Она гласит: «Никто не должен подвергаться ни пыткам, ни бесчеловечному или унижающему достоинство обращению или наказанию». Таким образом, здесь не говорится напрямую о том, что доказательства, полученные под пыткой, являются недопустимыми. Нет такой нормы и в статье 6, посвященной справедливости судебного разбирательства. Это, однако, не означает, что Европейский суд не отвергает пытки как способ получения доказательств.

Как уже отмечалось, требование справедливости судебного разбирательства может содержать себе, в скрытом виде, некоторые гарантии, которые сложно обнаружить при поверхностном чтении текста Конвенции. Действительно, статья 6 не содержит формулировки, аналогичной статье 15 Конвенции ООН против пыток, но можно утверждать, что доказательства, добытые под пыткой, не могут использоваться внутренними судами, поскольку иное, как неоднократно отмечал Европейского суд, противоречило бы самому духу справедливого судопроизводства.

Эволюция понятия пытки: критерии оценки Судом

При этом в практике Европейского суда само понятие пытки эволюционирует. Суд, в соответствии со своим динамическим подходом к прочтению Конвенции, не раз отмечал, что обращение, которое еще 50 лет назад могло считаться просто «унижающим достоинство», сейчас может рассматриваться как «пытка»[270]. Кроме того, надо признать, что Суд не сформулировал (да и в принципе не мог этого сделать) определения пытки. Впрочем, и в российском праве этого определения нет. Для того чтобы квалифицировать то или иное обращение как пытку, Суд применяет ряд критериев, разработанных в его практике. Однако эти критерии не аналог математической формулы, а скорее ориентиры, которые помогают Суду понять, причиняло ли данное обращение страдания или просто неудобства.

В целях данного исследования пыткой должно признаваться любое серьезное физическое или психологическое давление на подозреваемого, применяемое с целью получить от него какие-либо показания[271] и по своему характеру и интенсивности явно выходящее за пределы допустимых методов работы с подозреваемыми.

Угроза пытки

Под пыткой можно также понимать и угрозу пытки. Так, в отчете Специального докладчика Комиссии по правам человека перед Генеральной Ассамблеей ООН от 3 июля 2001 года[272] было сказано, что «запрещение пыток касается не только действий, причиняющих боль, но также и действий, причиняющих психические страдания жертве, запугивание и другие угрозы». Докладчик далее отметил, что «угроза физическим насилием сама по себе может представлять собой психологическое насилие». «Серьезные и правдоподобные угрозы, включая угрозы убийством, в отношении физической неприкосновенности жертвы или третьего лица, могут рассматриваться как... пытка» (§ 3, 7, 8). Из этой формулировки видно, что «угроза пытки» равняется пытке даже в том случае, если физическое насилие будет направлено не против самого подозреваемого, а против родных или близких ему лиц. В практике Европейского суда угроза пытки рассматривалась как «бесчеловечное обращение» (см. дело «G?fgen v. Germany» постановление Большой палаты от 1 июня 2010 года, § 131), что, впрочем, не меняет существенным образом анализа Суда — это остается обращением, запрещенным по статье 3 Конвенции.

Согласно статье 75 УПК РФ доказательства, полученные под пыткой (или путем жестокого и унижающего человеческое достоинство обращения), должны быть признаны недопустимыми.

В некоторых европейских юрисдикциях недопустимыми считаются не только доказательства, полученные в результате пытки внутри страны, но и доказательства, полученные таким образом за ее пределами. Так, например, в деле «A. v. Secretary of State for the Home Department (№ 2)»[273] английская палата лордов единогласно решила не принимать доказательство, полученное в результате применения пытки за рубежом.

Дело «Harutynyan v. Armenia»: получение доказательства под пыткой — независимо от его значения — разрушает обоснованность всего обвинения.

Обратимся теперь к практике Европейского суда по этому вопросу. В деле «Harutynyan v. Armenia» (постановление от 28 июня 2007 года) Суд столкнулся с ситуацией, в которой доказательства, полученные под пыткой, были использованы против подсудимого. И это несмотря на то, что параллельно с процессом против заявителя суды рассмотрели дело против полицейского, которого обвиняли в применении пытки к заявителю, и приговорили этого полицейского к трем с половиной годам заключения.

Европейский суд, рассматривая эту ситуацию, начал с изучения того, как подобные доказательства были использованы в национальном процессе. Суд заключил, что признание заявителя было использовано в процессе, причем армянские суды не подвергали сомнению надежность этого доказательства. Более того, суды сослались на показания другого свидетеля, которого также пытали. Наконец, суды в своем приговоре указали, что пытки были применены к подсудимому и двум свидетелям для установления истины по делу. Иначе говоря, армянский суд готов был принять результаты таких «следственных действий» как нормальное доказательство вины подсудимого.

В этом деле Суд заявил, что доказательства обвинения (в форме признания вины или вещественных доказательств), добытые в результате акта насилия, жестокости и т.п., не могут никогда быть использованы для подтверждения вины подсудимого, вне зависимости от их доказательственной ценности.

Кроме того, отмечая тот факт, что подсудимый и свидетели продолжали подтверждать свои показания в течение некоторого времени на следствии, Суд отметил, что, даже если пытки к ним в последующем не применялись (что также было сомнительно), угроза их применения продолжала существовать и имела такой же эффект.

Это дело очень важно еще потому, что Суд (в отличие от очень многих других дел, в которых обсуждался вопрос об использовании «несправедливо полученных» доказательств) не стал оценивать вес доказательства, а только обратил внимание на факт его использования. То есть, возможно, существовали и иные свидетельства в пользу того, что заявитель был виновен в инкриминируемом ему деянии, — это для Суда оказалось неважно. Сам факт использования доказательства, полученного под пыткой (каким бы ни был вес этого доказательства), разрушает обоснованность всего обвинения. Суд прямо заявил в § 66 о том, что он не будет в таких случаях оценивать влияние «ненадлежащего» доказательства на доказательственную базу в целом. Этот подход закрепился в практике ЕСПЧ — в последние несколько лет Суд отмечал, что «использование доказательств, полученных в результате нарушения одного из самых базовых и абсолютных прав в Конвенции (статья 3 Конвенции, запрещающей пытки), всегда поднимает вопрос о справедливости процедуры, даже если допуск таких доказательств не был решающим в обосновании приговора» (см. «I??z v. Turkey» от 9 января 2003 года, «G??men v. Turkey» от 17 октября 2006 года).

Впрочем, дело «Harutyunyan» было относительно простым и, наверное, исключительным, потому что в этом деле факт пытки был установлен приговором национального суда и в процессе против заявителя национальные суды впрямую ссылались на показания заявителя и свидетелей, полученные под пыткой. Трудно представить другое такое дело, в котором суды будут так беззастенчиво игнорировать не только Конвенцию, но и внутреннее законодательство и просто здравый смысл.

Бремя доказывания отсутствия факта пытки лежит на правительстве

Большую сложность представляют дела, в которых факт применения пытки не был установлен на национальном уровне.

В деле «Gladyshev v. Russia» (постановление от 30 июля 2009 года) заявитель подозревался в убийстве милиционера. В день ареста у него оказались сломаны ребра — заявитель утверждал, что ребра ему сломали следователи при первом допросе, после которого он дал признательные показания. В суде он эти показания поменял, однако суд принял первоначальные показания и отверг те, что были даны на слушании, объяснив в своем приговоре, что условия, в которых проводился допрос, исключали возможность применения пытки к заявителю.

Подход Европейского суда в делах по статье 3 Конвенции, запрещающей пытки, заключается в том, что в случаях, когда подозреваемый был до ареста здоров, а после ареста получил травмы, власти должны представить Суду убедительное объяснение того, как эти травмы были получены (см., например, «Selmouni v. France», постановление от 28 июля 1999 года, § 87). Иначе Суд может прийти к выводу, что заявителя действительно пытали. Таким образом, Суд в подобных ситуациях перемещает бремя доказывания отсутствия факта пытки на правительство[274].

В деле «Gladyshev» правительство не смогло объяснить, каким образом у заявителя в день ареста оказались сломаны ребра: внутреннее расследование не закончилось ничем, никакого вразумительного объяснения следственные органы не дали. Объяснения же заявителя были последовательны и подтверждались медицинским заключением. В этих обстоятельствах Суду не оставалась ничего иного, как признать, что заявителя избили после ареста именно так, как он описывал, и тем самым была нарушена статья 3 Конвенции. Кроме того, Суд нашел отдельное нарушение статьи 3 в связи с недостаточно эффективным расследованием жалоб заявителя на избиение.

В контексте статьи 6 выводы Суда звучали таким образом: «Российские суды, рассматривая вопрос о допустимости признательных показаний, знали о том, что заявитель жаловался на избиения. Более того, суд первой инстанции обратил внимание на недостаточность расследования этих обстоятельств и обязал провести дополнительные следственные действия. Полученное в результате этих действий заключение еще более усиливало позицию заявителя и правдоподобность его слов. Тем не менее, имея перед собой такие доказательства, российский суд не поставил под сомнение достоверность признательных показаний заявителя на следствии и построил на них приговор».

В деле «Gladyshev» Судом не было сформулировано какое-либо новое правило, но из обстоятельств дела читается, что Европейский суд ждал от российских судов такого же подхода, каким он сам пользуется в контексте статьи 3 Конвенции. В описанной ситуации российскому суду следовало, скорее всего, принять версию заявителя об избиении именно потому, что (1) она подтверждалась медицинскими документами и (2) внутреннее расследование не дало вразумительного ответа на вопрос о том, как заявителю были причинены соответствующие травмы. Российский же суд был готов принять версию заявителя, только если она будет подтверждена «вне разумных сомнений» и/или закреплена в надлежащей процессуальной форме (например, приговором в отношении милиционеров). Это, однако, противоречит и правилу о толковании сомнений в пользу обвиняемого.

Дело «Gladyshev» приводит к выводу, что, согласно позиции Европейского суда, внутренним судам в таких делах не следует ждать, чтобы обвиняемый «доказал» факт пытки. Достаточно серьезного подозрения в том, что пытка могла иметь место. Такое подозрение может возникнуть, как мы видели, если обвиняемый получил травмы во время расследования. Бремя доказывания тогда переходит к стороне обвинения. И если обвинение, в свою очередь, не представит убедительных объяснений этим травмам, суд, рассматривающий дело заявителя, уже не может игнорировать его жалобы.

Из дела «Gladyshev» неясно, как следует в таком случае поступить суду — исключить ли доказательство полностью, как совершенно недопустимое, или просто оценить его как «сомнительное». Очевидно, однако, что в обстоятельствах дела «Gladyshev» (где признательные показания были центральным доказательством против заявителя) любой из двух вариантов должен был бы привести к оправданию подсудимого. Более ясный ответ на этот вопрос можно найти в деле «Levinta v. Moldova» (постановление от 16 декабря 2008 года), где Суд рассуждал об абсолютной недопустимости доказательств, полученных под пыткой. Представляется, что даже частичное использование такого доказательства, с оговорками о его ненадежности, не удовлетворит Суд.

Взаимосвязь получения доказательств под давлением с нарушением права на присутствие адвоката при допросе обвиняемого

В некоторых случаях получение показаний «под давлением» анализируется не только в контексте статьи 6, § 1, Конвенции, но и в сочетании с другими положениями статьи 6.

Так, в деле «Magee v. the United Kingdom» (постановление от 6 июня 2000 года) заявителя (подозреваемого по делу о терроризме) в течение двух с половиной суток не допускали к адвокату и постоянно допрашивали. Допросы велись очень интенсивно, несколькими группами следователей попеременно. В перерывах между допросами заявитель содержался в условиях жесткой изоляции в одиночной камере. Заявитель сперва отрицал свое участие в преступлениях, но в конце концов «сломался» и дал признательные показания, и только тогда к нему допустили адвоката. Европейский суд оценил такого рода атмосферу как угнетающую, направленную на подавление воли заявителя (coercive environment), и заключил, что присутствие адвоката в таких условиях было необходимо, с учетом того, что признания подозреваемого были впоследствии положены в основу приговора.

В этом деле допустимость первоначальных показаний заявителя также рассматривалась в процедуре voir dire[275] с участием адвоката. Однако это не было признано достаточным в Европейском суде, чтобы оценить показания подозреваемого, полученные без адвоката, как допустимые. Более того, ЕСПЧ отдельно заметил что, ввиду оказанного на заявителя давления и срока, на который ему было отказано в доступе к адвокату, не так уж важно, насколько было обоснованным в принципе примененное ограничение. Никакие соображения общественного блага не могут оправдать получение такого рода доказательств.

Из дела «Magee» нельзя заключить, признал ли бы Суд нарушением саму интенсивность допросов и атмосферу, в которой они проходили. Суд отдельно отметил в этом деле, что присутствие адвоката могло бы сбалансировать ситуацию и дать заявителю силы противостоять оказанному на него давлению.

В большинстве ранее рассмотренных Судом дел речь шла о применении пытки к самому обвиняемому, с тем чтобы получить от него самого признательные показания и использовать их потом в процессе. Однако иногда пытка применяется и к сообвиняемым (которые по каким-то причинам не жалуются в Суд или не могут пожаловаться) или даже к свидетелям с целью получить от них показания, изобличающие обвиняемого. Как показывает дело «Lutsenko v. Ukraine» (постановление от 18 декабря 2008 года), несправедливо добытые доказательства, полученные от третьих лиц, также подлежат исключению. Доказательство необязательно должно исходить от заявителя и служить «признанием вины», чтобы быть дефектным, — любое показание, выбитое силой (даже не свидетельствующее о виновности лица, дающего такие показания), должно считаться недопустимым.

Доказательства, полученные с нарушением физической неприкосновенности лица (но не под пыткой)

В деле «Jalloh v. Germany» (постановление Большой палаты от 11 июля 2006 года) полиция наблюдала за предполагаемым наркоторговцем. Во время наблюдения полицейские установили, что он хранил наркотики, предназначенные для продажи, за щекой, однако во время ареста ему удалось проглотить капсулу с наркотиком. На нем самом или в его одежде наркотиков обнаружено не было. Тогда прокурор приказал применить рвотное средство к задержанному, чтобы извлечь из него проглоченную капсулу. Задержанного отвели к доктору, который ввел ему рвотное через носоглотку; при этом четверо полицейских держали заявителя, так как он сопротивлялся. В результате его вырвало, капсула вышла наружу. В ней было обнаружен кокаин. Эта капсула стала основной уликой обвинения.

Европейский суд, исследуя эту ситуацию, обратился в том числе к практике Верховного суда Соединенных Штатов. В деле «Rochin v. California» американский суд в похожих обстоятельствах заметил, что доказательства были добыты с таким грубым вмешательством в личную сферу (privacy) обвиняемого, что являются недопустимыми. Верховный суд сравнил подобную операцию с пыткой: при пытке полицейские пытаются, фигурально выражаясь, «вытащить» признательные показания из обвиняемого, в то время как здесь улика достается в прямом смысле из его желудка. Такого рода улика может быть расценена «признанием, полученным под давлением», и ее использование в процессе противоречит Конституции.

Этот подход был уточнен в деле «State of Ohio v. Dario Williams», в котором Апелляционный суд Огайо решил, что промывание желудка наркодилера, проглотившего кокаин, не является чрезмерным вмешательством в его личную сферу и полученные в результате такого промывания доказательства являются допустимыми. Американский суд сравнил рассматриваемую ситуацию не с делом «Rochin», а с другим, более поздним делом, в котором речь шла о взятии образцов крови на анализ у подозреваемого. Американский суд отметил, что Конституция США не содержит абсолютного запрета на вторжение в личную неприкосновенность подозреваемого — запрет скорее касается неоправданного вторжения, или вторжения в грубой форме, а не вторжения вообще. Принудительное изъятие образцов крови (для анализа содержания алкоголя в крови, например) является вполне допустимой мерой, с помощью которой можно получать доказательства. В этом деле американские суды установили несколько критериев допустимости подобных доказательств: 1) полиция, решаясь на такую процедуру, должна иметь серьезные основания подозревать, что она обнаружит искомое; 2) полиция должна либо получить судебную санкцию, либо действовать в условиях срочности, когда невозможно получить такую санкцию; 3) способ получения улики должен быть разумным, и исполнена операция должна быть тоже разумно.

Опираясь на эти критерии, американский суд решил, что промывание желудка было допустимым способом получения улик. Подсудимого арестовали в момент, когда, судя по его поведению и внешним признакам, он участвовал в продаже наркотиков. Его собственная жизнь оказалась под угрозой в результате того, что он проглотил часть наркотиков, предназначенных для продажи. Это было единственным способом добыть уличающее его вещественное доказательство, ждать было нельзя, и не было возможности успеть получить судебную санкцию. Наконец, «извлечение» улики проходило по правилам медицины, в госпитале и под руководством доктора. Эти факты позволили американскому суду найти различие с делом «Rochin» и признать такое способ получения доказательств допустимым.

Вернемся к делу «Jalloh», которое было рассмотрено Европейским судом. Суд исследовал практику различных европейских стран, связанную с применением к подозреваемым в таких ситуациях рвотных средств. Официально подобная практика существовала только в четырех странах (Люксембург, Норвегия, Германия и Македония). В большинстве стран (в числе которых была упомянута и Россия) подобные методы официально не признавались либо не применялись на практике.

Европейский суд первым делом оценил произошедшее с заявителем с точки зрения статьи 3 Конвенции. Суд пришел к выводу, что подобная практика потенциально опасна для здоровья, операция была проведена без достаточного предварительного обследования подозреваемого, с применением насилия и была достаточно болезненна. Кроме того, подозреваемого вырвало в присутствии полицейских, что было унизительно. Суд пришел к выводу, что подобное обращение противоречило статье 3 Конвенции, запрещающей бесчеловечное и унижающее достоинство обращение[276].

Анализ Суда по статье 6 был несколько длиннее. Суд рассмотрел эту ситуацию с двух сторон: с точки зрения использования доказательств, полученных с применением насилия, и с точки зрения доказательств, полученных в нарушение права не свидетельствовать против себя.

В отношении метода получения такого доказательства Европейский суд заметил, что улика (наркотики) была добыта с нарушением статьи 3 Конвенции, что вызывает серьезные сомнения в справедливости судебного разбирательства в целом (§ 105). Суд далее сказал, что доказательство, полученное в результате «пытки», никогда не может быть использовано в процессе; его использование автоматически сделает процесс несправедливым, каким бы убедительным и полезным это доказательство ни было. Трудно сказать, будет ли доказательство, полученное в результате «бесчеловечного обращения», всегда неприемлемо и будет ли его использование всегда делать процесс несправедливым в целом. Суд отметил, что в данном случае улика, добытая с помощью рвотного средства, была основной уликой против заявителя. У немецкого суда не было возможности не принять такое доказательство, так как национальное право прямо разрешало следственным органам прибегать к подобным процедурам.

Более того (и это очень интересный аргумент), весь процесс касался разовой продажи небольшого количества кокаина. Подозреваемый в результате был осужден к шести месяцам заключения условно. Европейский суд выделил это как один из аргументов против того, чтобы применять такую жестокую меру, как принудительное накачивание подозреваемого рвотным средством. Суд заключил, что использование такого доказательства делало весь процесс несправедливым.

Кроме того, Суд остановился на вопросе о нарушении права заявителя не свидетельствовать против себя. Он применил тест[277], описанный в деле «Saunders v. the United Kingdom» (постановление от 17 декабря 1996 года), и пришел к выводу, что заявителя заставили, причем очень унизительным и болезненным способом, предоставить органам обвинения материал, явившийся важнейшей уликой против него. Конечно, вещественное доказательство, извлеченное из тела заявителя, в принципе, попадает в категорию «материалов, существующих независимо от воли заявителя». Иными словами, эта улика не является порождением его воли (в отличие, например, от его признательных показаний). Однако наркотики в деле «Jalloh» сами по себе были вещественным доказательством, в то время как в деле «Saunders» речь шла скорее об отборе материала для последующего экспертного исследования и/или сравнения (такого, как образцы крови, слюны, почерка и т.д.). Далее, в отличие от ситуации с «отбором образцов», степень вмешательства в личную неприкосновенность подозреваемого в данном случае была выше и сама по себе уже нарушала статью 3 Конвенции. Полицейские провели процедуру без предварительной оценки рисков, которые она могла повлечь за собой, так как заявитель не говорил по-немецки и доктор не мог выяснить состояние его здоровья. В результате Европейский суд заключил, что подобное вмешательство в физическую неприкосновенность лица для получения вещественного доказательства нарушало его право не свидетельствовать против себя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.