3. Процедурные гарантии в случае использования «производных» доказательств

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

3. Процедурные гарантии в случае использования «производных» доказательств

Европейский суд, с одной стороны, не исключает использования «производных» доказательств в процессе, во всяком случае не вводит строго запрета, а с другой — призывает относиться к таким доказательствам с осторожностью. Их использование должно сопровождаться определенными процедурными гарантиями, максимизирующими участие защиты в процессе получения и исследования таких доказательств.

Последующие несколько глав будут посвящены анализу практики Европейского суда в отношении того, какие процедурные гарантии должны сопутствовать использованию «производных» доказательств и уравновешивать их в структуре обвинения. Для начала приведем примерный список вопросов, на которые пытается ответить Европейский суд, анализируя приговоры, в которых были использованы производные доказательства:

1) был ли свидетель, которого не удалось допросить, ключевым и какова роль этого доказательства; устоял бы приговор, если удалить это сомнительное доказательство из доказательственной базы?

2) насколько это доказательство правдоподобно и насколько оно согласуется с другими доказательствами в деле?

3) была ли у заявителя возможность оспорить допустимость этого доказательства и обсудил ли суд вопрос допустимости?

4) каковы причины, по которым невозможно было добыть и исследовать лучшее (прямое) доказательство, а пришлось использовать «производное»; насколько обоснованны риски для свидетеля, отказавшегося говорить или пожелавшего сохранить анонимность, насколько сложно было разыскать отсутствующего свидетеля и т.п.?[361]

5) каковы были условия исследования этого доказательства в суде и насколько ограниченны были возможности защиты по исследованию доказательства со всех возможных сторон?

6) насколько невозможность непосредственного исследования доказательства в суде был скомпенсирована процессуальными гарантиями при его получении или исследовании (участие подсудимого и его защитника в очной ставке, возможность сформулировать вопросы для экспертизы на стадии следствия и т.д.)?

7) имели ли стороны равные процессуальные возможности в сфере получения, приобщения и исследования доказательств?

Наверное, это не исчерпывающий список. В некоторых специфических контекстах Суд также учитывал и иные факторы: специфика преступления, которое рассматривает национальный суд, может повлиять на степень толерантности Европейского суда к использованию «производных» доказательств. И в любом случае нельзя говорить о каком-то едином простом тесте, который Суд применяет при разрешении подобных дел.

Понятие «ключевое доказательство»

Изучение подходов Суда к использованию производных доказательств следует начать с того, как Суд отвечает на вопрос о роли производного доказательства в приговоре. Большое число жалоб по статьям 6, § 1 и 3 (d), было отклонено Комиссией и Судом со ссылкой на то, что «производное» доказательство не было центральным, ключевым элементом доказательственной базы обвинения.

В деле «Bykov v. Russia» (постановление Большой палаты от 10 марта 2009 года), где заявителя обвиняли в том, что он заказал наемному убийце застрелить своего конкурента, киллер согласился сотрудничать с полицией и дал признательные показания, которые были им подтверждены на очной ставке во время следствия. Кроме того, «убийца» пришел к «заказчику» и записал на пленку свой с ним разговор о предполагаемом убийстве. На суде «убийцу» допросить не удалось, но суд смог заслушать пленку и изучить различные косвенные улики против подсудимого, которые подтверждали содержание протоколов допроса заявителя.

Такого рода дела не представляют особенной сложности. Можно сказать, что наличие серьезных доказательств против обвиняемого, надлежащим образом исследованных в суде, делает проблему использования не исследованных публично второстепенных доказательств чисто теоретической. Европейский суд, рассматривая процесс в целом (а не какое-то изолированное свидетельство), уверенно признает жалобы по таким делам явно необоснованными.

Заметим, однако, что не всегда можно легко определить, играет ли доказательство вспомогательную или центральную роль в приговоре. Например, если доказательство касается не самого главного факта, подлежащего доказыванию в судебном процессе, а надежности другого (центрального) доказательства в процессе, может ли такое доказательство привлечь внимание Суда? Как показывает практика ЕСПЧ по ряду дел — да, приобщение и исследование таких доказательств тоже могут быть предметом изучения Суда с точки зрения статьи 6 Конвенции (см. постановление по делу «Mirilashvili v. Russia» от 11 декабря 2009 года). Такого рода доказательства, хотя и не направленные на доказывание главного факта, могут быть ключевыми, ибо могут привести к исключению ключевых доказательств. В России, например, «рассматривая ходатайство стороны об исключении доказательства, судья вправе на основании части 3 статьи 235 УПК РФ допросить свидетеля и приобщить к материалам дела документ, указанный в ходатайстве»[362]. Представляется, что в определенных случаях дефекты в использовании и изучении такого рода доказательств могут повлечь за собой нарушение статьи 6 Конвенции (несмотря на их кажущуюся «вспомогательную» роль в процессе)[363].

Более строгая позиция защищается статьей 75, ч. 1, УПК РФ: «Недопустимые доказательства не имеют юридической силы и не могут быть положены в основу обвинения, а также использоваться для доказывания любого из обстоятельств, предусмотренных статьей 73 настоящего Кодекса». Что касается позиции Европейского суда, то он полагает, что использование дефектных доказательств как второстепенных элементов доказательственной базы не нарушает статью 6 Конвенции даже в том случае, если есть нарушение внутреннего права (кроме, может быть, некоторых исключительных случаев, таких как использование доказательств, полученных под пыткой).

Значительно сложнее дело обстоит с жалобами на приговоры, которые в значительной мере опираются на показания отсутствующего свидетеля или иные производные доказательства.

Трудности в установлении характера свидетеля как ключевого

В ряде дел Суд использовал понятие не ключевого, а единственного свидетеля. Так, в деле «Rachdad v. France» от 13 ноября 2003 года Европейский суд сказал следующее: «Статья 6 не позволяет основывать обвинительный приговор на показаниях свидетеля обвинения, которого обвиняемые или его адвокат не имели возможности допросить ни на одной из стадий уголовной процедуры. Обратное возможно, только если, во-первых, отсутствие это свидетеля было вызвано невозможностью его найти, и при этом установлено, что власти активно разыскивали этого свидетеля для того, чтобы позволить обвиняемому его допросить; и во-вторых, спорное доказательство не является единственным элементом, на котором основан приговор».

Как видно из этой цитаты, Суд предлагает использовать более узкое, чем «ключевой свидетель», понятие, а именно понятие единственного элемента, на котором основан приговор. Практически никогда приговор не строится на одном-единственном элементе — в большинстве случаев существуют косвенные доказательства, поддерживающие основное (об этом мы будем подробнее говорить ниже). Следовательно, если эту фразу из дела «Rachdad» читать буквально, Суд, заменяя «ключевого свидетеля» на «единственного», выхолащивает этот принцип, делает его почти неприменимым на практике.

Однако в большинстве известных нам дел Суд все-таки исходил из того, что ключевой свидетель необязательно должен быть единственным. Главное, чтобы вес его показаний был решающим. В качестве примера можно привести дело «Delta v. France» (постановление от 19 декабря 1990 года), в котором заявителя обвиняли в том, что он сорвал золотое украшение с прохожей. Заявителя арестовали вскоре после происшествия, в подъезде дома, где он прятался. Украшений при нем не нашли, но жертва и ее подруга уверенно указали на него как на грабителя. Обеих девушек не вызвали в суд, и приговор был основан исключительно на протоколах их письменных показаний. Хотя заявитель имел судимость за грабеж, это не могло свидетельствовать о его виновности. Европейский суд без сомнений определил, что показания девушек были ключевыми, и признал нарушение Конвенции.

Однако показания не всякого свидетеля, допрошенного следственными органами и упомянутого в материалах уголовного дела, имеют значение для приговора. Есть свидетели второстепенные или вообще лишние, попавшие в число свидетелей по ошибке.

В деле «L?di v. Switzerland» (постановление от 15 июня 1992 года) заявитель подозревался в торговле наркотиками. Швейцарская полиция решила совершить «контрольную закупку» и для этих целей подослала к заявителю агента. Телефонные переговоры агента и заявителя прослушивались и записывались. Агент несколько раз встречался с заявителем и обсуждал крупную сделку по продаже кокаина. Через несколько месяцев заявителя арестовали. Согласно отчету полицейского агента, работавшего под именем Тони, заявитель обещал продать ему два килограмма кокаина. В доме заявителя был проведен обыск, в результате которого были найдены следы кокаина и гашиша. Когда заявителю продемонстрировали распечатки его телефонных разговоров с Тони, он дал признательные показания, после чего швейцарский суд отпустил его до начала судебного разбирательства. Заявителя осудили; судья, с целью сохранить анонимность агента, не стал его вызывать и основал приговор на письменном отчете Тони, а также на записях разговоров между ним и заявителем и на показаниях заявителя на предварительном следствии. Более того, действия заявителя подтверждали правдивость показаний Тони — было установлено, что заявитель ездил к предполагаемым продавцам кокаина и устраивал им встречу с Тони. Показания других свидетелей и содержание пленки указывали на то, что инициатива сделки по продаже кокаина принадлежала именно заявителю (и, следовательно, провокации со стороны Тони не было).

Европейский суд в этом деле нашел нарушение статьи 6, § 1 и 3 (d), исходя из суммы факторов. Прежде всего, как отметил Суд, хотя приговор не был основан исключительно на письменном отчете Тони об операции, этот отчет «сыграл роль в установлении фактов, которые привели к обвинительному приговору». Нельзя отрицать, что письменные показания Тони были важной уликой, тем не менее при наличии такого большого количества других прямых доказательств (пленки с разговорами Тони и заявителя и признательные показания последнего на следствии), а также множества косвенных улик показания Тони не были не то что единственным — их нельзя даже назвать ключевым доказательством. Недаром Суд употребляет здесь очень мягкую формулировку — он говорит, что показания Тони «сыграли свою роль».

Невозможность для обвиняемого допросить свидетеля в суде — объективные основания, признаваемые судом

В остальном это дело вполне укладывается в практику Суда по проблеме анонимных свидетелей. Европейский суд решил, что отказ вызвать агента на допрос в судебное слушание не был оправдан соображениями безопасности. Заявитель и так уже знал Тони в лицо, а настоящее его имя, должность, адрес и т.д. можно было бы засекретить от защиты. Иначе говоря, здесь можно было бы прибегнуть к «меньшей» степени ограничения возможностей заявителя по ознакомлению с показаниями одного из ключевых свидетелей.

В деле «Lutsenko v. Ukraine» (постановление от 18 декабря 2008 года) речь шла о невозможности для заявителя допросить другого обвиняемого. Кроме его показаний суды заслушали свидетелей, которые дважды подвозили заявителя на место убийства — накануне и в день его совершения. Водитель машины, на которой заявитель возвращался с места убийства, показал, что тот был явно взволнован, а также снял с себя перчатки и куртку и выбросил их. Кроме того, один из прохожих видел на месте преступления мужчину с черной сумкой наподобие той, которая была куплена заявителем накануне убийства. Тем не менее, несмотря на обилие косвенных улик, Суд посчитал, что их было недостаточно для обвинения заявителя и что именно показания сообщника были ключевым свидетельством.

Исходной точкой для определения важности свидетеля является текст судебного решения. Если показания свидетеля (свидетеля обвинения, естественно) не указаны в приговоре в обоснование вины подсудимого, невозможность допросить этого свидетеля в процессе не вызывает вопросов по статье 6, даже если прокуратура ссылалась на него и представила в суд материалы его допросов (постановление по делу «Bricmont v. Belgium» от 7 июля 1989 года).

Сложнее обстоит дело с показаниями свидетелей, которые указаны в приговоре. В деле «Van Mechelen and Others v. the Netherlands» (постановление от 23 апреля 1997 года) судья Ван Дийк в своем особом мнении указал, что, если судья сослался на какое-то показание в приговоре, значит, это показание является решающим. Как пишет судья лорд Филипс, комментируя это решение («R v. Horncastle», s. 88), в теории даже непрямое доказательство может быть решающим в том смысле, что оно заставит сомневающегося судью решить в пользу обвинительного приговора. Именно поэтому судья перечисляет все доказательства, которые кажутся ему относимыми. Судья Филипс заключает, что и национальному апелляционному суду, и Европейскому суду сложно определить, что является ключевым свидетельством.

Наконец, возможны три ситуации, в которых на основании судебного решения вообще невозможно установить, какой свидетель был ключевым: это вердикты присяжных (не содержащие формулировки оснований, по которым они были вынесены), а также решения, в которых показания свидетеля не увязаны с подтверждающими их фактами. Последнее весьма типично для наших судебных решений, в которых за словами «выводы суда подтверждаются следующими доказательствами...» не следует сколько-нибудь внятного анализа этих доказательств и указания на то, что же они доказывают. О подобной практике (в контексте формулирования обвинительного заключения) говорил Верховный Суд в одном из обзоров судебной практики за 2003 год[364]. Скажем больше — помимо изложения сути доказательств иногда полезно дать анализ этого доказательства в связи с другими доказательствами, чтобы объяснить, каким образом та или иная информация, содержащаяся в обвинительном заключении, подтверждает версию стороны обвинения.

В таких делах Европейскому суду (равно как и любому другому вышестоящему суду) приходится самостоятельно устанавливать, какой же свидетель был ключевым для суда. Хорошей иллюстрацией в этом отношении является разбираемое ниже дело «Popov v. Russia» (постановление от 13 июля 2006 года). В этом деле Европейскому суду надо было установить, на каких показаниях основан приговор. В своем решении суд первой инстанции отметил, что вина заявителя подтверждается показаниями четырех свидетелей драки между предположительно заявителем и его жертвой, а также «другими доказательствами». В числе этих «других доказательств» национальный суд перечислил судебно-медицинскую экспертизу трупа, результаты осмотра места происшествия, результаты исследования содержимого компьютера и дисков, изъятых у подсудимого, а также некоторые другие доказательства. Однако национальный суд не указал в приговоре, каким образом перечисленные им доказательства подтверждают выводы суда о виновности заявителя и вообще насколько они относимы к делу (даже результаты исследования трупа жертвы, которое подтверждало смерть, не могло указывать на заявителя как на убийцу). Из этого ЕСПЧ заключил, что выводы суда о виновности заявителя были основаны исключительно на том, что он участвовал в драке с потерпевшим незадолго до его смерти и драку эту видели свидетели. Следовательно, их показания были ключевыми в этом деле.

Из этого примера видно, что российские суды в некотором роде «делают себе хуже» в тех случаях, когда не указывают, как то или иное свидетельство подтверждает тот или иной факт, положенный в основу обвинительного приговора. В таких ситуациях Европейский суд может по своему усмотрению выбрать ключевые доказательства, не оглядываясь на выводы внутренних судов.

Практика ЕСПЧ не дает прямого ответа на вопрос, можно ли признать ключевым не самого свидетеля, доказывающего или опровергающего факты, лежащие в основе обвинения, а, например, свидетеля, дающего показания об отношениях между ключевым свидетелем и обвиняемым. С одной стороны, такого рода свидетель не может ничего сказать о событиях, которые лежат в основе обвинения, и с этой точки зрения он не ключевой. С другой стороны, он может уверенно продемонстрировать личную пристрастность ключевого свидетеля (например, что тот хочет почему-то отомстить обвиняемому).

Наверное, на этот вопрос надо ответить положительно. В деле «Pullar v. the United Kingdom» (постановление от 10 июня 1996 года) Cуд рассмотрел по статье 6, § 3 (d), вопрос о невозможности допросить свидетеля относительно его связей с одним из присяжных. Этот вопрос, очевидно, не был существенным для определения непосредственно фактов дела, однако он был очень важен для определения того, был ли суд (а именно коллегия присяжных) беспристрастным с точки зрения статьи 6, § 1.

Надо отметить, что в деле «Pullar» Суд не нашел нарушения статьи 6, § 3 (d), сославшись на то, что у адвоката заявителя была возможность опросить этого свидетеля по этому вопросу или воспрепятствовать приобщению письменных материалов его допроса к делу, но он ею не воспользовался. Строго говоря, в этом смысле у Суда была возможность не обсуждать вопрос применимости статьи 6, § 3 (d), к такому свидетелю, а ограничиться выводом, что все равно нарушения не было, так как заявитель не воспользовался имевшимся у него правом.

Итак, первая трудность, с которой сталкивается Суд, это необходимость определять (иногда путем рассмотрения всей доказательственной базы обвинения заново в случае неясности приговора на этот счет), был ли свидетель, о котором идет речь, ключевым.

Следующий вопрос, на который следует ответить: может ли приговор, при соблюдении определенных условий, быть основан на показаниях отсутствующего свидетеля или такой приговор всегда будет противоречить статье 6, § 1 и 3 (d), если этот свидетель был ключевым? Допустимо ли по логике Конвенции основывать приговоры на производных доказательствах или это в принципе исключено, какими бы ни были процессуальные гарантии для защиты?

Оглашение показаний по российскому праву и стандарты ЕСПЧ

Российское право не запрещает основывать обвинительные приговоры на показаниях не явившихся свидетелей. Российский УПК в статье 281 содержит перечень случаев, когда допускается оглашать показания свидетелей, не явившихся в судебное заседание. Оглашение их показаний в данном контексте подразумевает, что эти показания могут впоследствии быть использованы в приговоре и стать его основой.

Первая часть этой статьи говорит об оглашении показаний не явившегося свидетеля «с согласия сторон». Согласие защиты на оглашение показаний можно рассматривать как отказ от права (конечно, если это согласие было выражено определенно и при условии достаточной информированности). Следовательно, отсутствие свидетеля в рамках части первой статьи 281, скорее всего, не будет истолковано Судом как нарушение статьи 6 Конвенции.

Сложнее обстоит дело с оценкой части второй статьи 281, которая позволяет суду оглашать показания не явившегося свидетеля, не имея на это согласия обеих сторон. УПК РФ не оговаривает, насколько такие показания могут впоследствии быть использованы в качестве основы приговора. Позволим себе предположить, что, поскольку Кодекс позволяет использовать подобного рода доказательства, их можно «положить в основу обвинения» в соответствии со статьей 75, ч. 1, УПК[365]. Посмотрим, насколько этот подход совместим с подходом Европейского суда.

Заметим, вслед за судьей Верховного суда Великобритании, что практика Европейского суда в этой сфере несколько противоречива[366]. Его мнение разделяют и другие авторы. С. Уоллес отмечает, что практика Суда колеблется между двумя принципами. С одной стороны, Суд признает, что приговор может иногда основываться на доказательствах «со слов», показаниях анонимных свидетелей, протоколах допросов отсутствующих свидетелей и т.д. С другой стороны, Суд декларирует, что основные доказательства должны быть исследованы в ходе судебного разбирательства. С. Уоллес далее утверждает что Европейский суд из прагматических соображений в ряде случаев поддерживает практику, которая в принципе противоречит буквальному толкованию статьи 6, § 3 (d)[367]. Аналогичного мнения придерживается и M. Бернаерт[368].

Запрет использования производных доказательств как основы обвинительного приговора

Сравним для примера два австрийских дела с очень похожими фактами. В деле «Unterpertinger v. Austria» (постановление от 24 ноября 1986 года) Суд нашел нарушение статьи 6, § 3 (d), в связи с тем, что основной свидетель обвинения не был допрошен в суде. Это дело касалось насилия в семье, с последующим примирением. На суде жена обвиняемого — пострадавшая сторона — отказалась давать показания против него, и суд вынес приговор, основываясь на ее показаниях, данных в полиции. Европейский суд отметил, что само по себе использование при доказывании протоколов допроса свидетеля не противоречит Конвенции, однако у заявителя не было возможности допросить жену в суде или до этого. В данном деле Суд нашел нарушение именно из-за того, что заявитель не мог допросить в суде ключевого свидетеля и весь приговор был построен на протоколах допросов этого свидетеля на следствии. Это пример дела, в котором Суд применил — в качестве абсолютного правила — запрет на использование «производных» доказательств как основы приговора.

Напротив, Суд не нашел нарушения статьи 6, § 3 (d), в деле «Asch v. Austria» (постановление от 26 апреля 1991 года). Заявитель избил свою подругу, и она в полиции рассказала о побоях; более того, на ее теле были зафиксированы синяки и ссадины. Позже жертва побоев помирилась со своим партнером и на последующих допросах на следствии стала утверждать, что оговорила заявителя, а на суде вообще отказалась давать против него показания, прикрывшись иммунитетом, который австрийский закон предоставлял родным и близким подозреваемых. Австрийский суд изучил ее показания, данные на первом допросе, заслушал полицейского, который эти показания записал, рассмотрел медицинские документы и на основании совокупности этих доказательств пришел к выводу о виновности заявителя в побоях. Что касается объяснений самого заявителя по поводу того, как его подруга получила синяки и ссадины, суд отметил их непоследовательность и на этом основании отклонил.

Рассматривая эту ситуацию, Европейский суд не нашел ничего предосудительного в том, что австрийский суд основал приговор на «производных» доказательствах, которым был протокол допроса главной свидетельницы (жертвы) преступления и допрос полицейского об обстоятельствах его разговора с жертвой вскоре после событий. ЕСПЧ отметил, что у заявителя была возможность оспорить эти доказательства, вызвать дополнительных свидетелей или допросить офицера полиции. Суд подчеркнул, что приговор австрийского суда был основан не только на протоколе первого допроса жертвы, но и на рассказе полицейского офицера и других доказательствах, таких как медицинские справки. В результате Европейский суд решил, что нарушения статьи 6 в этом деле нет.

Толкование в зарубежной практике права на допрос свидетеля обвинения стороной защиты

Дела «Unterpertinger» и «Asch» интересно сравнить с американским делом «Crawford v. Washington» (2003), в котором Верховный суд США толковал шестую поправку к Конституции США[369]. Это положение американской конституции, так же как и статья 6, § 3 (d), Конвенции, устанавливает право на допрос свидетелей, показывающих против обвиняемого, и на процедуру обязательного привода свидетелей, которые могут показать в его пользу. Интересно, что, хотя в Конвенции право на вызов свидетелей защиты относится к числу «слабых» прав, американские суды придают гораздо большее значение этому праву, практически абсолютизируя его, и дело ««Crawford» тому пример. В этом американском деле заявитель ударил ножом человека, который, как он утверждал, пытался изнасиловать его жену. Заявитель настаивал на том, что действовал в пределах необходимой обороны. При первоначальном допросе в полиции, записанном на аудио пленку, жена подозреваемого дала показания, опровергавшие эту версию. Впоследствии она отказалась давать показания, ссылаясь на право не свидетельствовать против близких родственников. На суде прокуратура проиграла перед присяжными пленку ее первоначального допроса. Заявитель в результате был осужден.

До этого дела Верховный суд толковал шестую поправку ограничительно, признавая возможность использования «производных» доказательств в том случае, если «прямые» недоступны. Предыдущая судебная практика допускала возможность использования производных доказательств, если суды были убеждены в том, что в деле были «особенные гарантии их очевидной достоверности». Апелляционный суд в этом деле применил сложный многоступенчатый тест и пришел к выводам, что показания жены не являются «очевидно достоверными».

Верховный суд США, однако, решил иначе. Прежде всего, суд отметил, что его предыдущие решения достаточно далеко отошли от буквального понимания шестой поправки в том смысле, в каком она была задумана ее авторами, и указал, что «отказываться от допроса свидетеля в суде только потому, что его предыдущие показания очевидно достоверны — это то же самое, как отказываться от рассмотрения дела судом присяжных потому, что подсудимый очевидно виновен». Верховный суд подчеркнул, что «достоверность» — слишком аморфное понятие и дело «Crawford» тому отличный пример: и суд первой инстанции, и апелляционный суд рассмотрели этот вопрос по-разному, применяя каждый раз очень сложный тест, и пришли к противоречащим друг другу выводам. Очень многое зависит от того, какой вес судья придает тому или иному фактору, свидетельствующему о «достоверности» или противоречащему ему. Что касается обстоятельств самого дела «Crawford», Верховный суд не захотел в очередной раз рассматривать вопрос о том, была ли аудиозапись допроса «очевидно достоверным» доказательством, а просто признал, что такой тест (достоверности) противоречит буквальному смыслу Конституции и не должен использоваться. Любое свидетельское показание, если свидетеля не могли допросить, подлежит исключению[370].

Итак, американское право абсолютизирует шестую поправку к Конституции и запрет на использование доказательств «со слов». Никакая «достоверность» этого доказательства не может преодолеть запрет на его использование.

Несколько иначе смотрят на эту проблему в Англии. Английское право не содержит нормы, которую можно было бы сравнить с американской шестой поправкой[371]. По убеждению некоторых видных английских юристов, позиция Европейского суда в этих вопросах ближе к американской, нежели к британской (можно сослаться на мнения двух судей Верховного суда Великобритании, Лорда Бингама оф Корнхил[372] и и Лорда Филипса[373]). Отправной точкой для их анализа является позиция Европейского суда в деле «Doorson v. the Netherlands» от 26 марта 1996 года, а именно формулировка § 76 его решения: «...даже когда процедуры, “уравновешивающие” [права подсудимого с возможностями стороны обвинения] в достаточной степени компенсируют невыгодное положение защиты, приговор не должен быть основан единственно или в значительной степени на показаниях анонимных свидетелей». Английские судьи также обратили внимание на дело Европейского суда «Al-Khawaja and Tahery v. the United Kingdom» от 20 января 2009 года. В этом деле приговор в отношении первого заявителя был основан (по одному из эпизодов) на показаниях свидетельницы, которая покончила жизнь самоубийством до начала суда (заявитель был врачом, который обвинялся в том, что насиловал своих клиенток под гипнозом). Судья, рассматривавший дело с присяжными, отказался исключить это доказательство, хотя и объяснил присяжным в напутственном слове, что доказательство ненадежно. Правительство указывало, что данное доказательство согласовывалось с другими косвенным уликами в деле, что сам заявитель не утверждал, что у свидетельницы имелся сговор с другими жертвами или со следствием, что у защиты была возможность оспорить это свидетельство путем выявления в нем противоречий с другими доказательствами, тем не менее Европейский суд признал его использование недопустимым. По мнению английских судей, которые комментировали дело «Al-Khawaja and Tahery», ЕСПЧ руководствовался логикой ключевого свидетеля, как и в деле «Doorson».

Как полагает С. Уоллес, использование принципа ключевого свидетеля как основного критерия анализа может привести к нежелательным результатам[374]. Чем более ценно и достоверно «производное» доказательство, чем более центральную роль в архитектуре обвинения оно занимает, тем больше шансов, что его нельзя будет использовать именно в силу его центрального положения. Европейский суд, запрещая судам основывать приговоры на протоколах допросов свидетелей, умерших до суда или запуганных обвиняемым, подталкивает, по сути, обвиняемых к тому, чтобы они убивали и запугивали важных свидетелей.

На наш взгляд, однако, эта критика несправедлива: существует большое количество дел, в которых Суд и Комиссия занимали сбалансированную позицию, не абсолютизируя критерий ключевого свидетеля[375]. В таких делах предполагалось, что использование «производных» доказательств как основной базы для обвинения допускается, но только в тех случаях, когда получить лучшее доказательство совершенно невозможно и использование этого сомнительного доказательства компенсировано дополнительными процедурными гарантиями, предоставленными защите.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.