3. Воля и волеизъявление в договоре

3. Воля и волеизъявление в договоре

Договор-сделка определяет содержание правоотношения, порожденного волей заключивших его сторон. Отмеченная особенность договора выражает родовой признак сделок, отличающий их от таких юридических фактов, как причинение вреда другому лицу, неосновательное обогащение, ненормативные акты государственных органов и органов местного самоуправления и др. Указанное отличие объединяет двух(много)сторонние сделки с односторонними.

Иного взгляда придерживалась Р.О. Халфина. «Нам могут возразить, – отмечала она, – что юридическим фактом, служащим основанием для возникновения, изменения или прекращения правоотношения и регулирующим также поведение сторон, является не только договор. Таким юридическим фактом является и односторонняя сделка, например, завещание, регулирующая, в соответствии с нормами объективного права, поведение наследников, их взаимные права и обязанности в случае смерти завещателя. Однако между этими двумя видами юридических фактов имеются существенные различия»[242]. К числу последних автор отнесла два: то, что завещание еще не порождает непосредственно правоотношения (завещание начинает регулировать поведение сторон только после выражения наследником согласия принять наследство), а также то, что воля завещателя, которая была направлена на регулирование поведения участников, выразилась целиком в завещании, оставаясь в дальнейшем без изменений. В этой связи автор отмечает: «Завещание не учитывает и не может учитывать тех изменений в положении сторон, которые могли иметь место к тому времени, когда возникает порожденное завещанием правоотношение»[243].

Однако, как нам кажется, оба этих «различия» в равной мере спорны. Во-первых, если иметь в виду, что смысл завещания состоит в возникновении у указанного в нем лица права принять наследственное имущество, то, очевидно, это право возникает у наследника до и независимо от выражения им воли, направленной на принятие наследства. Последнее представляет собой лишь акт реализации наследником уже принадлежащего ему с момента смерти наследодателя права. Во-вторых, поскольку свое завещание завещатель вправе изменить или отменить в любое время, он может учитывать всякие изменения, происшедшие после составления им завещания, и сделать это ему проще, чем стороне в договоре, поскольку для такого рода изменений нет необходимости во встречном выражении воли другим лицом.

Регулирующее воздействие односторонних сделок еще более наглядно проявляется, если иметь в виду, например, эмиссию ценных бумаг. В этом случае поведение эмитента регулируется сразу и непосредственно, особенно если речь идет об именных или предъявительских ценных бумагах.

Всякий раз, когда говорят о сделке и ее разновидности – договоре, имеют в виду два формирующих сделку элемента: волю и волеизъявление. Одна из основных связанных с этим проблем имеет отношение к определению относительной значимости каждого из указанных элементов. Отмеченная проблема приобретает большое значение не только при толковании договора, но и применительно к другим вопросам, и прежде всего связанным с основаниями признания сделок (договоров) недействительными, а равно с широко используемой практикой заключения договоров через представителей.

Относительная значимость воли и волеизъявления для сделок вообще и договоров в частности давно и широко обсуждается в литературе. Обычно ее решение увязывают с тем, как и почему в законе появились отражающие ту или иную позицию нормы и в чем состоит их смысл.

Если попытаться установить, что важнее – воля или волеизъявление, то с чисто логической точки зрения возможны строго определенные варианты решения. В этой связи, поставив вопрос: «Чему следует придавать определяющее значение – воле или волеизъявлению?», Н.В. Рабинович смогла свести взгляды всех, кто высказывался по данному вопросу, в три группы[244]. Первую составляют те, кто, опираясь на теорию «воли», признавали, что во всех случаях, когда воля распознаваема, а ее подлинный смысл может быть впоследствии установлен, при возникновении спора нужно считаться именно с волей[245].

Вторая группа объединила авторов, которые, наоборот, считали необходимым руководствоваться «выражением воли», имея в виду, что, если воля не была надлежащим образом проявлена, нельзя судить о ее содержании[246].

Третья группа авторов ограничивалась указанием на необходимость соответствия волеизъявления воли и, не предлагая решения вопроса, – по мнению Н.В. Рабинович, сводила все лишь к общим суждениям[247].

Сама Н.В. Рабинович пришла к выводу, что при «расхождении между волей и волеизъявлением, если все же воля распознаваема и сделка вообще может быть признана состоявшейся, предпочтение должно быть отдано воле, а не волеизъявлению»[248].

На наш взгляд, основу сделок составляет, действительно, воля. Именно она создает сделку, и поэтому-то сделка считается волевым актом. И когда И.Б. Новицкий указывал в качестве основного признака сделки ее «направленность»[249], то имелась в виду именно направленность воли. В силу отмеченной причины возникновения сделки определение ее смысла, установление добровольности и др. должны связываться по общему правилу именно с волей.

Указанное обстоятельство проявляется особенно наглядно при признании недействительными мнимых и притворных сделок. В первом случае воли вообще нет (сделка совершается лишь для вида, без намерения создать соответствующее ей правовое последствие), а во втором – подлинная воля скрыта ее фикцией (сделка совершена с целью прикрыть другую). Соответственно и мнимая сделка с ее пороками воли и притворная, при которой волеизъявление не соответствует подлинной воле, недействительна (ст. 170 ГК).

Точно так же законодатель (ст. ст. 171, 172, 175, 176, 177 ГК) считает достаточным основанием признания сделки недействительной пороки воли, вызванные такими причинами, как недостижение установленного возраста (сделка, совершенная несовершеннолетним), состояние здоровья (психическое расстройство), злоупотребление спиртными напитками или наркотическими средствами, нахождение лица в момент совершения сделки в таком состоянии, при котором оно не способно понимать значение своих действий или руководить ими, и др.

В результате следует прийти к выводу, что, если усматривать основу теории воли в идее «чего я хотел», то теорию волеизъявления можно выразить в формуле «что я сделал», имея в виду, что причиной последнего должно признаваться, как правило, свое желание. Этим объясняется существование общей презумпции в пользу того, что волеизъявление соответствует воле и сделка по этой причине будет признана недействительной только при условии, если сторонам удастся доказать: в указанных случаях воля либо отсутствовала, либо была порочной, либо ей не соответствовало то, как она была выражена.

Однако законодатель вынужден учитывать результат, который может привести к признанию примата воли по отношению к волеизъявлению. Когда говорят о том, что гражданский оборот есть совокупность сделок, то имеют в виду все же совокупность волеизъявлений. Соответственно основной принцип договорного права – свобода договоров – представляет собой именно свободу выражения воли, т.е. свободу волеизъявления. Наконец, применительно к любой отрасли права понятие противозаконности (противоправности) относится к поведению лица и его действиям. Если законодатель что-либо запрещает, дозволяет или обязывает, он имеет в виду именно волеизъявление. Всегда, когда лицо действует, не вступая в коллизию с законом, для правоприменительных органов в виде общего принципа безразлична его воля: соблюдало ли лицо закон, например, потому, что хотело так поступить, или сделало это, скрипя сердце, вопреки тому, что хотелось сделать.

И только при противоправных действиях, если возникает вопрос об ответственности лица, в том числе и за неисполнение или ненадлежащее исполнение договорных обязательств, а сама ответственность сторон строится на началах вины, суду необходимо определить, действовало ли лицо умышленно или неосторожно, либо имел место случай (casus). Только тогда оценке подвергается воля.

Наконец, важно подчеркнуть, что традиционное представление о сделке, которое нашло отражение во всех Гражданских кодексах РФ (РСФСР), в том числе и в ныне действующем (ст. 153), сводится все же к указанию: «Сделка – это действие», т.е. результат воли, или, иначе, волеизъявление.

Для гражданского оборота вопрос о волеизъявлении имеет особое значение. Дело в том, что его участники судят о воле потенциального контрагента именно по волеизъявлению и с этим сообразуют собственные действия. Следовательно, если суд ставит впереди волеизъявления волю, эта его исходная позиция может привести к опасной для оборота неопределенности: всякий раз, заключив договор, до полного его прекращения сторона должна опасаться поступления от контрагента требования признать договор недействительным, ссылаясь на то, что «сделал не то, что хотел (хотел и мог сделать)».

В новом Гражданском кодексе значение волеизъявления усилено. Это обстоятельство отражено в ряде его новелл.

Так, в частности, изменились правила о сделках, совершенных за пределами правоспособности юридического лица (ст. 173 ГК). Если ранее такие сделки были ничтожными, то отныне ничтожными по указанному основанию могут признаваться лишь сделки, совершенные некоммерческими организациями, а из числа коммерческих – унитарными предприятиями и организациями иных видов, указанных в законе. Кроме того, оспоримыми (не ничтожными!) признаются сделки, совершенные юридическим лицом в противоречии с целями деятельности, определенно ограниченными в его учредительных документах, а равно юридическими лицами, не получившими, вопреки закону, лицензию на занятие соответствующей деятельностью. ГК в интересах гражданского оборота допускает использование такого основания признания договора недействительным только в случаях, когда доказано, что контрагент знал или заведомо должен был знать об указанных ограничениях правоспособности.

И все же, на наш взгляд, перечисленные случаи, при которых оценке подвергается волеизъявление, отнюдь не означают его примата по отношению к воле. Такого примата не может существовать, ибо следствие не может быть поставлено впереди причины. Все дело в том, что презумпция «сделка соответствует воле», в виде общего правила оспоримая, в отдельных случаях превращается в неоспоримую, т.е. такую, оспаривание которой по мотиву порока воли не допускается. При этом решающее значение имеет теперь не столько то, как полагала Н.В. Рабинович применительно к ГК 22, может ли суд установить подлинность воли, а принципиально иное: мог ли судить о воле стороны в момент заключения договора ее контрагент[250].

Любое решение законодателя в пользу или воли, или волеизъявления по самой сущности своей представляет способ защиты соответствующей стороны в договоре – либо той, чья воля порочна, либо ее контрагента и тем самым оборота.

Общий принцип – о защите сделки (договора), совершенной с пороками воли стороны, в ряде случае формализован в законе.

Наиболее убедительная в этом смысле ситуация складывается при заключении договора под влиянием существенного заблуждения. Статья 178 ГК, как и ее предшественница – ст. 57 ГК 64, сознательно пренебрегает тем, мог ли или должен был принимать во внимание контрагент, что сторона совершает сделку, заблуждаясь в ее природе, в тождестве или в качестве ее предмета. Более того, если будет доказано, что контрагент об этом заблуждении стороны знал, есть основание для применения ст. 179 ГК (имеется в виду «обман»).

Правда, ст. 178 ГК стала более гибкой по сравнению со ст. 57 ГК 64. Теперь суду предоставлена возможность пренебречь ссылкой стороны на имевшее место ее заблуждение: если в ГК 64 использовалась формула «сделка… признается недействительной», то в ГК говорится о том, что по указанному обстоятельству «сделка… может быть признана судом недействительной». Хотя, конечно, не исключено, что и по нынешнему ГК существенное заблуждение окажется достаточным основанием для признания договора недействительным. Вместе с тем налицо явная уступка интересам оборота (обязательность признания договора недействительным по требованию стороны превратилась в возможность).

В результате следует прийти к выводу, что нельзя присоединиться ни к теории воли, ни к теории волеизъявления, поскольку вытекающие из исходных позиций каждой из них приоритеты могут оказаться зачеркнутыми, как это сделано в ст. 174 ГК, при определенных условиях или во всех случаях при рассмотрении конкретного дела, как предусмотрено ст. 178 ГК.

По этой причине, думается, наиболее обоснованна точка зрения В.А. Рясенцева, полагавшего, что «сделка представляет собой единство субъективного элемента – воли и объективного элемента – изъявления воли»[251].

И все же, нам кажется, трудно согласиться с О.С. Иоффе, считавшим, что «закон не отдает предпочтения ни внутренней воле, ни волеизъявлению, а исходит из их единства»[252]. Все дело в том, что закон колеблется, но всегда признает приоритет то того, то другого элемента сделки (договора). Наглядный пример – толкование сделки[253].

Вопросы воли и волеизъявления в договоре (сделке) непосредственно связаны с представительством – правоотношением, которое возникает между представляемым и представителем и имеет целью осуществление первым сделки (сделок) от имени и в интересах второго. Представительство предполагает, что необходимые действия совершает представитель, а их последствия несет представляемый. Еще одна особенность представительства – то, что речь идет именно о юридических (не фактических!) действиях. По той и другой причине в роли представителя должен непременно выступать наделенный необходимой дееспособностью гражданин либо юридическое лицо.

Представитель осуществляет свои действия в рамках полномочий, которыми его наделил представляемый, включая и заключение договора, его исполнение, а равно расторжение. В этой связи по общему правилу в роли представляемого также выступает либо юридическое лицо, либо дееспособный гражданин, т.е. те, кто способен своими действиями создать правоотношение, которым является представительство. Однако последнее правило знает и исключение, когда представляемым выступает гражданин, не обладающий дееспособностью. В указанном случае имеет место возникновение правоотношения из закона и соответственно вместо недееспособного содержание полномочий представителя определяет сам закон. Однако и при таком варианте представительство продолжает оставаться правоотношением, в котором представляемому противостоит представитель.

Поскольку представитель выступает от имени представляемого, его действиями сразу же и непосредственно создаются права и обязанности у представляемого. Тем самым складывается определенная фикция: у представляемого возникают такие последствия чужих действий, как будто бы сделка (договор) была совершена им самим.

Принципиальная схема представительства состоит в том, что одно лицо своей волей определяет полномочия, а другое – собственной волей создает договор. С изложенных позиций кажется спорной высказанная Р.О. Халфиной точка зрения, в силу которой «воля представителя непосредственно направлена не на создание тех правовых последствий, которые связаны с заключаемым им договором, а на то, чтобы реализовать волю представляемого, для которого и возникают права и обязанности по договору»[254].

В действительности, как полагаем, воля представителя, не отличаясь в этом смысле от воли представляемого, направлена на заключение соответствующего договора. По указанной причине если имеет место, например, существенное заблуждение представителя, то, какими бы широкими ни были его полномочия, суды все равно должны признать заключенный им договор недействительным. Так, например, если представитель считал, что он приобретает кирпичный дом, а в действительности приобрел деревянный и только обложенный кирпичом, сделка признается недействительной даже тогда, когда выданной представителем доверенностью будет поручено купить дом без уточнения материала, из которого он сделан.

Существует давний спор о том, чья воля учитывается при совершении сделки с помощью представителя. Так, например, взглядам И.Б. Новицкого, полагавшего, что речь должна идти о воле представителя[255], противостояли, в частности, точки зрения Н.В. Рабинович и Р.О. Халфиной, исходивших из необходимости учитывать волю, а значит, и пороки воли как представителя, так и представляемого[256].

На наш взгляд, наиболее обоснованным является мнение А. Гордона, высказанное им много лет назад. Противопоставляя представителя, призванного совершать юридические действия, посланцу, совершающему действия фактические, он справедливо указал на то, что в конечном счете смысл представительства состоит в том, что представитель сам совершает юридические действия от имени представляемого, при этом «Проявляет свою (выделено автором. – М.Б.) волю, которая признается волей самого лица представляемого»[257].

Во всех случаях, когда речь идет о действиях представителя, имеются в виду две разные сделки. Одна, конечная, совершается представителем (купля-продажа, аренда, подряд и т.п.). Другая выражается в наделении представителя полномочиями. Эта последняя – односторонняя по своей природе сделка, а значит, и пороки воли в ней учитываются исключительно применительно к представляемому.

По указанной причине следует согласиться с теми, кто полагает необходимым учитывать пороки воли и представляемого, и представителя. Правда, последствия пороков, о которых идет речь, различны. Пороки воли представителя превращают основную сделку в недействительную с указанными на этот счет в главе ГК последствиями. Пороки воли представляемого влекут за собой невозможность возникновения договора между представляемым и третьим лицом. Однако это не всегда препятствует тому, чтобы основная сделка была признана действительной. В подобном случае вступает в действие п. 1 ст. 183 ГК: при отсутствии полномочий у представителя «сделка считается заключенной от имени и в интересах совершившего ее лица».

При оценке юридической силы этой последней нормы следует исходить из необходимости ограничительного ее толкования применительно к случаям заключения договоров. Имеется в виду, что соответствующие последствия – договор признается заключенным с представителем – наступают только при наличии согласия третьего лица. Согласие стать контрагентом представителя не равнозначно согласию стать контрагентом представляемого. В качестве примера можно привести решение, вынесенное, кстати, заочно, одним из районных судов г. Новороссийска (дело №2-3842-97). Речь в нем шла о заключении АОЗТ с банком кредитного договора на значительную сумму. Сделка была подписана генеральным директором АОЗТ в нарушение Закона «Об акционерных обществах» без согласия совета директоров. При этих условиях суд счел возможным признать, со ссылкой на ст. 183 ГК, кредитный договор заключенным банком непосредственно с генеральным директором. Естественно, что это решение было обжаловано банком. Очевидно, при отсутствии своего согласия несостоявшийся контрагент может вместе с отказом от совершения договора с представителем потребовать от последнего возмещения убытков.

При участии в договоре юридического лица соответствующие действия могут совершать его органы и выступающие на основе доверенности представители. В отличие от ГК 64, который в ст. 66 допустил подписание доверенности, помимо руководителей, также упомянутым в учредительном документе лицами только для кооперативных и общественных организаций (доверенность от имени государственной организации мог выдавать лишь ее руководитель), новый Кодекс (п. 5 ст. 185) устанавливает, как правило, для всех юридических лиц единый режим: доверенность от любого из них может быть выдана как руководителем, так и иным лицом, которое уполномочено учредительными документами[258]. В этой связи, когда суд апелляционной инстанции отказался считать действительным договор, заключенный по доверенности, подписанной не руководителем потребительского общества, а товароведом, Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ признал такое Постановление неверным. Было обращено внимание на необходимость проверить, обладал ли соответствующими полномочиями товаровед[259].

Отсутствие полномочий у представителя традиционно признается исцелимым. Имеется в виду возможность для представляемого одобрить действия представителя, и тогда наступают последствия, которые возникли бы при наличии у представителя полномочий на момент совершения сделки. Речь идет о п. 2 ст. 183 ГК, в силу которого последующее одобрение сделки представляемым создает, изменяет и прекращает для него гражданские права и обязанности по данной сделке с момента ее совершения.

Поскольку последующее одобрение, как и наделение полномочиями, является сделкой, к нему применяются правила о способах совершения сделок. Имеется в виду, в частности, возможность их заключения с помощью конклюдентных действий. Речь идет о сложившейся арбитражной практике, усматривающей одобрение сделки в действиях стороны, связанных с осуществлением ею прав по сделке. Так, например, Товарищество с ограниченной ответственностью предъявило иск к АООТ о взыскании штрафа за просрочку поставки нефти. Договор, в силу которого предстояло осуществить поставку, был подписан от имени АООТ заместителем генерального директора, не имевшим надлежащих полномочий. Однако Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ, несмотря на возражения ответчика, счел возможным признать договор сторон заключенным в силу последующего его одобрения. Оно выразилось в том, что АООТ взыскало в свое время с покупателя задолженность по отгруженной ранее нефти, а также штраф за несвоевременную оплату[260].

А вот иной пример конклюдентного действия, расцененного таким образом при рассмотрении спора о правомочиях руководителя, подписавшего договор. В Постановлении Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ содержится указание на то, что «исполнение договора на протяжении двух лет дает основания в соответствии со ст. 183 ГК считать совершенную сделку одобренной товариществом»[261].

ГК теперь специально выделяет ситуацию, при которой сделка была совершена лицом, имевшим полномочия от того, кто ими наделять в действительности не мог в силу договора с третьим лицом (например, арендатор помещения, который в силу заключенного им договора аренды не вправе был заключать договоры субаренды, не мог выдавать кому-либо доверенность (на заключение сделки субаренды) или в силу учредительного акта (например, генеральный директор при отсутствии общего решения собрания участников общества с ограниченной ответственностью выдал от имени общества поручительство, хотя такое решение в силу устава общества являлось обязательным)).

Одна из особенностей ст. 174 ГК состоит в том, что она не делает различий между способами выражения полномочий и, соответственно, распространяется не только на полномочия, выраженные в доверенности, но и на те, которые могут считаться очевидными из обстановки, в которой совершена сделка (например, при совершении сделки с продавцом магазина), или даже определены в законе.

Указанная норма распространяется и на случаи, когда соответствующее ограничение вводится каким-либо специальным внутренним актом юридического лица. Примером может служить Приказ Центрального банка Российской Федерации от 14 марта 1995 г.[262] Им определен порядок заключения договоров от имени Центрального банка Российской Федерации, которым предусмотрено, решение каких именно должностных лиц может служить основанием для выдачи доверенности на право заключения договоров, каковы предельные суммы договоров, на заключение которых может быть выдана доверенность, с кем из должностных лиц должны быть согласованы проекты заключаемых договоров.

Статья 174 ГК ставит предусмотренное в ней последствие – недействительность сделки – в зависимость от того, знало ли третье лицо об имевших место ограничениях полномочий представителя или, по крайней мере, должно было об этом знать. Тем самым она переносит риск совершения сделки без полномочий на представляемого. Такое решение, несомненно, соответствует интересам устойчивости оборота. В приведенной статье проявилась общая для нового ГК тенденция к защите интересов оборота и в этой связи – к устойчивости заключенных договоров. В подтверждение можно сослаться на п. 3 ст. 253 ГК, который посвящен сделкам, совершаемым одним из тех, кто является совместным собственником. Такое лицо вправе действовать подобным образом лишь при наличии соглашения всех сособственников. Однако сделка без получения такого согласия может быть оспорена по указанному мотиву, только «если доказано, что другая сторона в сделке знала или заведомо должна была знать об этом (т.е. об отсутствии соглашения. – М.Б.)».

Точно так же допускается оспаривание сделки по мотивам «знал или должен был знать» п. 2 ст. 189 ГК (знал или должен был знать, что доверенность утратила силу) или ст. 173 ГК (знал или должен был знать, что контрагент – юридическое лицо – вышло за пределы «установленной для него специальной правоспособности»).

Редакция указанной статьи (174 ГК) позволяет сделать вывод, что сам законодатель презюмирует: вторая сторона об ограничении полномочий не знала и не должна была знать. Следовательно, бремя доказывания возлагается на представляемого.

Судебная практика, применяя ст. 174 ГК, исходит из признания в определенных случаях правовой силы за ограничениями, которые находятся за пределами учредительных документов юридического лица. Так, Высший Арбитражный Суд РФ обратил внимание на необходимость учитывать ограничения полномочий, закрепленные в решении общего собрания членов акционерного общества[263].

Практика Высшего Арбитражного Суда РФ применительно к совершению сделок органами юридического лица в ряде случаев весьма спорна. Это имеет место главным образом в связи с договорами, заключенными руководителем юридического лица, действующим без надлежащих полномочий.

Вот один из примеров: договор залога недвижимости со стороны залогодателя был подписан председателем правления акционерного общества. При рассмотрении этого дела выяснилось, что в договоре содержалось указание на действия председателя «на основании устава». Между тем в уставе не было предусмотрено право председателя заключать такого рода сделки с недвижимостью. Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ полагал это достаточным для признания договора недействительным, посчитав, что обращение договора к уставу означало обязанность второй стороны ознакомиться с ним[264].

В подтверждение устойчивости подобной практики можно указать и на другое дело. В Постановлении, вынесенном Президиумом Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации, обращается внимание на то, что в преамбуле кредитного договора указано: генеральный директор действовал на основе устава совместного предприятия в форме АОЗТ. Это предполагает ознакомление кредитора с данными документами. Имеется в виду, что в уставе было предусмотрено отнесение вопросов заключения кредитного договора к компетенции правления. Решение по такого рода вопросам должно быть вынесено им единогласно. В подобной ситуации, по мнению Президиума, есть основания признать, что банк, выдавший кредит, должен был заведомо знать о соответствующих ограничениях (см.: Вестник Высшего Арбитражного Суда. 1997. №3. С. 59).

Между тем, учитывая, что ссылка на устав является обычным реквизитом договора, заключенного от имени юридического лица, кроме подписанного представителем, действующим на основе доверенности, содержащееся в ст. 174 условие (вторая сторона «знала или должна была знать…») следовало бы понимать как необходимость при заключении любого договора с представляемым через представителя требовать представления устава. А это вступает в явное противоречие с потребностями нормально функционирующего рынка.

В ряде случаев ограничение компетенции органов юридического лица определяется законом или указом Президента РФ. Так, например, в Указе Президента РФ от 10 июня 1994 г. «О некоторых мерах по обеспечению государственного управления экономикой»[265] содержится перечень вопросов, которые представители государства могут решать только с согласия наделенных необходимой компетенцией государственных органов.

Положением о порядке продажи государственных предприятий – должников предусмотрено, что для совершения назначенным руководителем предприятия – должника договоров, которые приводят к отчуждению или обременению обязательствами основных фондов, необходимо получить согласие федерального управления или соответствующего органа исполнительной власти субъекта Федерации.

Аналогичный вариант складывается применительно к уставу приватизированных организаций, основанных на Типовом уставе акционерного общества, утвержденного Указом Президента РФ от 1 июля 1992 г.[266] В соответствии с этим последним в исключительную компетенцию совета директоров входит утверждение заключения сделок с активом общества, размер которых превышает 20 процентов его квартального оборота в предшествующем квартале. Тем самым для подобных сделок одной лишь воли генерального директора оказывается недостаточно.

В настоящее время приобретает такое же значение и еще один по счету вариант нормативного регулирования компетенции органов. Имеется в виду гл. X Закона «Об акционерных обществах», посвященная крупным сделкам. В ней предусматривается, что для совершения сделок, связанных с приобретением или отчуждением обществом имущества на сумму, равную от 25 до 50 процентов балансовой стоимости активов общества на дату принятия решения о совершении сделки, необходимо единогласное решение совета директоров, а такой же сделки, превышающей по сумме 50 процентов балансовых активов, решения квалифицированного большинства в общем собрании акционеров.

В некоторых опубликованных делах, разрешенных Высшим Арбитражным Судом РФ и связанных главным образом со случаями отступлений от Типового устава 1992 г., суды признавали соответствующие договоры недействительными со ссылкой на ст. 168 ГК, посвященную сделкам, которые не соответствуют требованиям закона или иных правовых актов.

Примером может служить рассмотренное Высшим Арбитражным Судом РФ дело. АООТ заявило иск к акционерному коммерческому банку о применении последствий недействительности заключенной сторонами сделки. Арбитражным судом было установлено, что истец – созданное на базе государственного предприятия путем его преобразования акционерное общество открытого типа. При этом истец заключил договор при отсутствии решения совета директоров. В своем Постановлении Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ указал: «Установленные законом особенности правового положения акционерных обществ, созданных в процессе приватизации, распространялись на истца, о чем кредитор знал или должен был знать вне зависимости от того, были ли особенности закреплены в уставе». Именно это обстоятельство послужило основанием для признания того, что кредитный договор сторон является недействительным[267].

Приведенная практика, при которой соответствующие ситуации укладывались в рамки ст. 174 ГК, получила определенное распространение[268].

Наряду с этим Высший Арбитражный Суд РФ в других делах рассматривал сделки, совершенные в нарушение компетенции соответствующих органов, созданных на основе приватизации (имеются в виду нарушения Указа Президента РФ от 1 июля 1992 г.), как противоречащие закону и соответственно считал необходимым руководствоваться ст. 168 ГК[269]. На наш взгляд, эта практика является обоснованной.

В подтверждение можно сослаться на то, что ст. 174 ГК имеет в виду противоречия полномочий лица, совершившего сделку, не закону, а только учредительным документам и договору. Исключительный характер указанной нормы не допускает ее распространительного толкования. При этом общей нормой в таких случаях является именно ст. 168 ГК, которая устанавливает недействительность сделки, нарушающей закон. Это обстоятельство имеет весьма важное значение, поскольку ст. 174 ГК считает такого рода сделку оспоримой. Между тем смысл издания законов, ограничивающих полномочия органа определенных юридических лиц, состоит в том, чтобы сам факт противоречия сделки соответствующей норме закона считался необходимым и достаточным основанием для признания сделки недействительной. При этом условие, выражающееся в формуле «знала или должна была знать», не действует точно так же, как не должна она применяться в любых других случаях, когда речь идет о нарушении закона. К этому следует добавить и то, что отнесение указанной ситуации к числу попадающих под действие ст. 168 ГК и исключение ее из-под действия ст. 174, делает недостижимой цель, которую ставит перед собой законодатель (в данном случае – защитить интересы акционеров).

Отмеченное обстоятельство позволяет сделать вывод, что в соответствующих случаях при нарушении закона исключается возможность признания полномочий существующими. Это не исключает применения и при таком варианте п. 2 ст. 183 ГК, в силу которого допускается и последующее одобрение сделки, которое, однако, должно быть произведено в порядке, предусмотренном соответствующим законом (например, в отношении сделок акционерного общества, в зависимости от их объема, решение, подтверждающее таким образом заключенную сделку, должно быть вынесено соответственно общим собранием акционеров или советом директоров)[270].

С вопросами о воле и волеизъявлении для представительства, в том числе и в целях формирования договоров (сделок), имеет значение также ряд других вопросов, поскольку воля представителя имеет определенное самостоятельное значение, в виде общего правила признается недопустимым одновременное выступление одного и того же лица при заключении договора в качестве представителя обеих сторон.

Интересна в этом смысле позиция дореволюционного права, выраженная в одно из вынесенных еще в 1899 г. решений Сената. «Во всяком двухстороннем договоре должны участвовать два лица, из которых одно принимает на себя, на определенных условиях, известные обязательства перед другим. Соединение в одном лице двух договаривающихся сторон было бы противно самому понятию о договоре, который составляется не иначе как по взаимному согласию договаривающихся лиц. Это требование закона не может быть исполнено, если в договоре участвует только одно лицо, хотя бы по доверенности от другого, ибо в этом случае взаимного согласия договаривающихся лиц быть не может. Посему поверенный, от имени своего доверителя, не может заключать договоров с самим собою, не может продать самому себе имение своего доверителя, не может и купить имение доверителя своего, участвуя в совершении купчей крепости в одно и то же время от своего имени и от имени доверителя. На сем же основании он не может выдавать долговых обязательств самому себе от имени доверителя своего. Такое обязательство представляется недействительным с самого момента его выдачи, и посему последующая передача его третьему лицу не может сделать его действительным»[271].

Аналогичную позицию занимал ГК 64, а теперь, как может показаться, занимает действующий Гражданский кодекс. Имеется в виду п. 3 ст. 182 ГК, в котором предусмотрено, что представитель не может совершать сделки от имени представляемого в отношении себя лично. Одновременно в указанной статье содержится такой же запрет на совершение сделок от имени представляемого в отношении другого лица, представителем которого он одновременно является. В той и другой ситуации с позиций ст. 182 ГК, следует сделать вывод, что в подобных случаях речь идет только о сделке с самим собой. По этой причине доверенность, выданная представителю на право заключения им договора от своего имени с представляемым, не может иметь силы, так как налицо заключение сделки с самим собой. Однако ГК теперь внес весьма важную новеллу, связанную с появлением фигуры коммерческого представителя. В данном случае речь идет об особой по отношению к п. 3 ст. 182 ГК норме, при которой одно и то же лицо – коммерческий представитель – может самостоятельно представительствовать от имени обоих контрагентов (ст. 184 ГК). Может показаться, что приведенная конструкция противоречит правовой природе договора как двух– или многосторонней сделки. Между тем ситуация, о которой идет речь в ст. 184 ГК, в действительности имеет весьма существенное отличие. Оно состоит в том, что в первом случае представитель не может заключать договор для себя, т.е. в своем интересе, в то время как во втором этого нет, поскольку сторонами в договоре будут представляемые, но не представитель, и соответственно договор будет заключен без участия в нем представителя, поскольку, если выдана доверенность разными лицами одному представителю, в формировании договора участвуют две воли, исходящие от каждой из сторон будущего договора, в роли которых выступают представляемые.

Запрещение совершить сделку («заключать договор») в подобных случаях (имеется в виду ст. 182 ГК) связано прежде всего со стремлением законодателя отразить интересы слабой стороны, которой считается представляемый по отношению к представителю. Отмеченное обстоятельство предопределило необходимость допущения коммерческого представительства, при котором лицо заключает договор на основе полученных им от обоих контрагентов доверенностей только при непременном наличии особых гарантий интересов представляемых.

Такого рода гарантии (ст. 184 ГК) весьма многочисленны. Во-первых, они охватывают полномочия представителя на заключение договора, закрепленные в заключенных им договорах или в выданных ему доверенностях.

Во-вторых, соответствующие полномочия непременно предусматривают право представителя заключать договор, действуя от имени обоих контрагентов. Это и позволяет представляемому оценить возможные последствия того, что его представитель выступает одновременно представителем контрагента, конкретизировать и тем самым в необходимом случае ограничить полномочия коммерческого представителя.

В-третьих, коммерческое представительство допускается только применительно к заключению и исполнению договоров в сфере предпринимательской деятельности.

В-четвертых, установлен специальный субъектный состав правоотношения: представляемый – предприниматель, а представитель – лицо, постоянно и самостоятельно выступающее от имени предпринимателей в определенной сфере предпринимательской деятельности.

Дополнительные гарантии интересов представляемого выражает требование действовать с заботливостью обычного предпринимателя, установление презумпции равенства вознаграждения и компенсации понесенных расходов, благодаря чему у коммерческого представителя возникает равное отношение к обоим представителям и, наконец, обязанность сохранять в тайне сведения о совершенных сделках, которая имеет силу и после заключения договора.

Хотя ГК 64, в отличие от действующего ГК, безоговорочно отвергал возможность совершения представителем сделок от имени представляемого не только в отношении себя лично, но и в отношении другого лица, представителем которого он одновременно являлся (ст. 62), в литературе высказывалось мнение, что все же двойное представительство допустимо. Это мнение исходило от В.А. Рясенцева. Он полагал, что применение правила о двойном представительстве возможно, но «лишь при согласии на это… обоих представляемых»[272]. Правда, на чем основывалось это утверждение и как могло действовать указанное правило при наличии ст. 62 ГК 64, которая как норма исключительная не допускала ни распространительного, ни ограничительного толкования, оставалось неясным. Кроме того, отсутствовали необходимые гарантии для представляемой стороны, которые включены теперь в ГК.

С вопросами о соотношении воли и волеизъявления связан и такой: как могут быть наделены полномочиями руководители филиала и представительства? В течение длительного времени судебные органы допускали определенную альтернативу: основанием для представительства могли служить либо доверенность, либо прямое указание на этот счет в положении о соответствующем обособленном подразделении юридического лица[273]. Это вызвало определенные сомнения в литературе[274]. Теперь позиция судебных органов изменилась. Постановлением Пленума Верховного Суда РФ и Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ №6/8 от 1 июля 1996 г. предусмотрено, в полном соответствии с п. 3 ст. 55 ГК, что непременным основанием полномочий руководителя филиала и представительства должна быть именно доверенность. «Соответствующие полномочия, – подчеркнуто в Постановлении, – должны быть удостоверены доверенностью и не могут основываться лишь на указаниях, содержащихся в учредительных документах юридического лица, положении о филиале (представительстве) и т.п., либо явствовать из обстановки, в которой действует руководитель»[275].

В ряде случаев договор, скрепленный подписью руководителя филиала, оформляется как заключенный филиалом, а не стоящим за ним юридическим лицом. Однако арбитражная практика придает решающее значение при определении природы такого договора наличию у руководителя филиала доверенности юридического лица. Так, Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ признал стороной в договоре страхования (страховщиком) со всеми вытекающими отсюда последствиями страховую фирму, при этом основанием для такого вывода служило то, что «договор со стороны страховщика заключен руководителем… филиала фирмы, имевшим доверенность фирмы на совершение сделки». Это обстоятельство позволило считать договор «совершенным от имени фирмы»[276].

До принятия указанного Постановления обоих Пленумов позиция Высшего Арбитражного Суда РФ была не совсем устойчивой. Это проявлялось в том, что признавалось возможным наделение руководителя филиала и представительства необходимыми полномочиями путем как выдачи особой доверенности от имени юридического лица, так и указания на соответствующие полномочия в положениях о соответствующих структурных образованиях юридического лица. Такая позиция выражалась в Постановлении Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ от 2 декабря 1993 г. «Об участии в арбитражном процессе обособленных подразделений юридических лиц»[277]. Она вызывала сомнения, поскольку обособленность имущества как филиала, так и представительства носит условный характер, так как это имущество составляет часть имущества самого юридического лица. При таком ранее действовавшем порядке, помимо прочего, стороной в представительстве противостояла юридическому лицу его неправосубъектная часть, которая, как таковая, вообще от своего имени выступать не могла[278].