§ 3. Умысел и его виды

§ 3. Умысел и его виды

Умысел — наиболее распространенная форма вины. По состоянию на 31 августа 2005 г. УК РФ предусматривает ответственность за 270 преступлений, из которых 225 (80,7 %) являются умышленными, 26 (9,3 %) характеризуются альтернативной формой вины, то есть в соответствии с их законодательным описанием могут совершаться как умышленно, так и по неосторожности, и 28 преступлений (10,0 %) являются неосторожными. Выборочные исследования показывают, что и в реальной жизни удельный вес умышленных преступлений достигает 90–92 % от общего числа совершенных преступных деяний.

В зависимости от психологического содержания закон (ст. 25 УК) подразделяет умысел на два вида — прямой и косвенный. В соответствии с законом преступление признается совершенным с прямым умыслом, если лицо, его совершившее, осознавало общественную опасность своих действий (бездействия), предвидело возможность или неизбежность наступления общественно опасных последствий и желало их наступления.

Осознание общественно опасного характера совершаемого деяния и предвидение общественно опасных последствий определяют процессы, протекающие в сфере сознания, поэтому они составляют интеллектуальный элемент прямого умысла, а желание наступления указанных последствий, определяя волевую сторону психической деятельности, образует волевой элемент прямого умысла.

Предметом сознания как элемента умысла являются прежде всего те фактические обстоятельства, из которых складывается общественно опасное деяние. Но в то же время «умысел — понятие с социальным содержанием, ввиду чего сознание одних только фактических элементов не может обосновать ответственности лица за умышленное преступление»[121]. Умысел представляет собой отражение в психике человека важнейших фактических и социальных свойств совершаемого деяния. Поскольку главным социальным признаком преступного деяния, определяющим его материальное содержание, является общественная опасность, то в содержание умысла прежде всего включено осознание общественно опасного характера деяния. Из этого следует, что предметом сознания при умысле являются, во-первых, фактическое содержание совершаемого деяния и, во-вторых, его социальное значение.

Общественно опасным является лишь такое деяние, которое по своим объективным фактическим свойствам способно причинить вред определенным общественным отношениям, охраняемым уголовным законом. Эта направленность на конкретный объект является одним из критериев общественной опасности деяния и, безусловно, должна охватываться сознанием лица, действующего умышленно. Разумеется, осознание лицом объекта преступления не равнозначно знанию его юридической определенности. Субъект умышленного преступления может не знать точно, на какой непосредственный объект посягает его деяние, но должен осознавать, что причиняет вред определенным охраняемым уголовным законом интересам личности, общества или государства. Так, намеренно причиняя легкий вред здоровью при совершении хулиганских действий, субъект действует умышленно независимо от того, считает ли он основным объектом посягательства здоровье потерпевшего или общественный порядок. Определяющим является то, что виновный понимает характер совершаемого деяния и в общих чертах осознает, на какую сферу общественных отношений он посягает.

Осознанию общественно опасного характера совершаемого деяния помогает не только отражение (хотя бы в общих чертах) объекта преступления, но и понимание социального значения всех фактических свойств совершаемого деяния. К таким свойствам относятся место, время, способ, обстановка совершаемого преступления, которые, будучи включенными законодателем в объективную сторону преступления, содержат дополнительную характеристику действия или бездействия, становятся их индивидуальными фактическими признаками. Так, грабитель осознает не только факт изъятия чужого имущества, но и то, что имущество похищается им открытым способом. Сознанием же браконьера охватывается не только факт незаконной охоты, но и то обстоятельство, что она осуществляется на территории государственного заповедника, то есть в определенном месте. В обоих случаях речь идет об осознании виновным дополнительных признаков действия, которые придают деянию новые социальные качества и существенно влияют на степень его общественной опасности.

В содержание умысла не входит осознание признаков самой субъективной стороны и признаков, характеризующих субъект преступления. Если же речь идет о преступлениях со специальным исполнителем, то умыслом виновного должны охватываться не сами по себе дополнительные признаки субъекта, а характер нарушенных виновным специальных обязанностей, которые определяют специфические свойства самого деяния.

Осознание общественной опасности деяния не следует отождествлять с осознанием его противоправности, то есть запрещенности уголовным законом. В подавляющем большинстве случаев лица, совершающие умышленные преступления, осознают их противоправность. Но в теории уголовного права до сих пор господствующим является мнение, что осознание противоправности не входит в содержание умысла. Такое мнение сформировалось в период, когда в советских уголовных кодексах было закреплено материальное определение преступления, лишенное формального признака — указания на противоправность деяния, и допускалось применение аналогии в уголовном праве. Но после закрепления в Основах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 г. и в республиканских УК, а затем — в УК РФ формально-материального определения признак противоправности стал таким же полноправным признаком преступления, как общественная опасность, виновность и наказуемость. Поэтому неотъемлемой чертой умышленной формы вины следует признать осознание (а при неосторожности — возможность осознания) противоправного характера совершаемого деяния. Уместно заметить, что уголовным законодательством ряда стран осознание противоправности совершаемого деяния включено в содержание умысла. Так, в силу ч. 3 ст. 14 УК Испании непреодолимая ошибка относительно противоправности деяния, составляющего правонарушение (включая и преступления, и проступки), исключает уголовную ответственность лица. Аналогичное положение закреплено в ст. 30 УК Польши: «Не совершает преступления тот, кто совершает запрещенное деяние, добросовестно заблуждаясь в его противоправности». В теоретической литературе по уголовному праву некоторые российские ученые обосновывают необходимость законодательного определения вины как психического отношения к деянию не только общественно опасному, но и противоправному[122]. Тем не менее российский уголовный закон при описании умысла прямо не включает осознание противоправности совершаемого деяния в содержание этой формы вины. Поэтому объективно общественно опасное деяние по формальным признакам может быть признано умышленным преступлением и в тех, весьма редких, случаях, когда противоправность совершенного деяния не осознавалась виновным (например, он не ознакомился и в конкретных жизненных условиях не имел возможности ознакомиться с законодательным установлением уголовно-правового запрета), что, впрочем, вряд ли соответствует психологическому содержанию умысла.

Итак, первым признаком интеллектуального элемента прямого умысла является осознание общественно опасного характера совершаемого деяния, то есть хотя бы общей характеристики объекта посягательства, а также фактического содержания и социальных свойств всех составных элементов действия или бездействия.

Вторым интеллектуальным признаком прямого умысла в преступлениях с материальным составом является предвидение общественно опасных последствий совершаемого деяния. Под предвидением подразумевается отражение в сознании тех событий, которые произойдут, должны или могут произойти в будущем. Поэтому предвидение общественно опасных последствий следует понимать как мысленное представление виновного о вреде, который он своим деянием причинит (или может причинить) тем общественным отношениям, которые находятся под охраной уголовного закона. При прямом умысле предвидение включает представление о фактическом содержании предстоящих изменений в объекте преступления, понимание их социального значения, то есть вредности для охраняемых законом общественных отношений, а также осознание причинно-следственной зависимости между собственным деянием и его общественно опасными последствиями. При этом опережающее сознание субъекта может отражать не все детали, а лишь общий характер причинно-следственной цепи.

В одном из определений Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ указала, что осуждение Ф. за умышленное причинение тяжкого вреда здоровью является необоснованным, поскольку установленные судом обстоятельства не позволяют утверждать, будто Ф. предвидела, что в результате ее действий потерпевшая упадет и получит закрытый перелом шейки левого бедра со смещением, поэтому квалификация преступления как умышленного исключается[123]. В данном случае Ф. не осознавала причинно-следственной зависимости между своими действиями и причинением тяжкого вреда здоровью потерпевшей и не предвидела такого последствия, поэтому умысел исключается.

Для прямого умысла характерным является предвидение неизбежности наступления общественно опасных последствий. «Желание, — писал известный отечественный психолог С. Л. Рубинштейн, — переходит в подлинно волевой акт, когда к знанию цели присоединяется установка на ее реализацию, уверенность (курсив мой. — Л. Р.) в ее достижимости и направленность на овладение соответствующими средствами»[124]. Характерная для прямого умысла намеренность в достижении определенного результата связана с обязательным условием осуществимости этого намерения. А оно, с точки зрения лица, действующего с прямым умыслом, осуществимо, если планируемые последствия должны наступить в обязательном порядке. Конечно, речь идет не о фактической неизбежности намеченных последствий, поскольку она зависит не только от желания и действий субъекта, но и от многих других объективных факторов, частично или совсем не зависящих от воли виновного. Речь идет о мысленной (построенной в сознании субъекта) модели причинно-следственной связи, в которой причина (деяние) обязательно вызывает следствие (желаемый результат). Именно уверенность в неизбежности, закономерности наступления последствий побуждает виновного действовать ради их достижения.

Лишь в отдельных случаях совершения преступления с прямым умыслом возможно предвидение не неизбежности, а лишь реальной возможности наступления желаемых общественно опасных последствий. Это происходит тогда, когда избранный виновным способ осуществления преступления может с примерно равной степенью вероятности вызвать разноплановые последствия. Так, выбрасывая грудного ребенка из окна третьего этажа многоэтажного дома, виновный понимает, что и смерть, и любой тяжести вред здоровью младенца в зависимости от обстоятельств его падения (например, на ветви дерева или в снежный сугроб) будут одинаково закономерным, хотя и не единственно возможным результатом совершенных действий. В этом случае виновный предвидит не неизбежность, а лишь реальную возможность наступления желаемого последствия (смерти ребенка).

Следовательно, интеллектуальный элемент прямого умысла складывается из осознания общественно опасного характера совершаемого деяния и предвидения, как правило, неизбежности, а в исключительных случаях — реальной возможности наступления общественно опасных последствий.

Волевой элемент прямого умысла, характеризующий направленность воли субъекта, определяется в законе как желание наступления общественно опасных последствий.

Для уяснения психологической сущности желания представляет интерес механизм его возникновения, процесс формирования этого проявления воли человека. Этому вопросу уделялось внимание еще в русской науке уголовного права конца XIX — начала XX в.[125]. При небольших расхождениях в деталях схемы формирования желания, предлагаемые русскими учеными, имели большое сходство. Процесс формирования желания рассматривался как совокупность следующих этапов: 1) ощущение определенной потребности; 2) превращение ее в побуждение к действию, то есть в мотив преступления; 3) постановка цели, достижение которой должно прямо удовлетворять ощущаемую потребность или служить средством ее удовлетворения; 4) желание (хотение) достичь поставленной цели. Понимание желания как процесса, проходящего в своем развитии несколько стадий, от осознания определенной потребности до воли, мобилизованной на достижение определенной цели, было воспринято и уголовно-правовой наукой советского периода.

«Желание — это опредмеченное стремление, оно направлено на определенный предмет. Зарождение желания означает всегда поэтому возникновение и постановку цели. Желание — это целенаправленное стремление»[126]. Как стремление к определенному результату желание может иметь различные психологические оттенки. Желаемыми являются не только те последствия, которые приятны виновному, доставляют ему внутреннее удовлетворение, но и те, которые при внутренне отрицательном эмоциональном отношении к ним со стороны виновного представляются ему тем не менее нужными или неизбежными на пути удовлетворения потребности, ставшей побудительной причиной к действию. «При другом взгляде на сущность умысла, при отнесении к нему только желанных последствий, то есть таких, которые представляются ему приятными, в области умышленной вины осталось бы только незначительное количество преступных деяний, предпринимаемых ради них самих, не преследующих других целей, кроме причинения запрещенного результата»[127].

Итак, желание как элемент умысла заключается в стремлении к определенным последствиям, в восприятии их как нужных для удовлетворения ощущаемой потребности посредством совершения преступления. Эти последствия могут выступать для виновного в одном из следующих качеств: 1) конечной цели (например, убийство из ревности, мести); 2) промежуточного этапа на пути к достижению конечной цели (убийство с целью облегчить совершение другого преступления); 3) средства достижения цели (убийство с целью получения наследства убитого); 4) неизбежного сопутствующего элемента деяния. «Обобщая указанные выше оттенки волевого отношения виновного к результату при прямом умысле, можно сказать, что виновный в этом случае относится к результату как к нужному ему событию»[128].

Изложенная трактовка желания как признака прямого умысла заняла господствующее положение в современной отечественной науке уголовного права. Однако отдельные авторы толкуют желание причинить общественно опасные последствия только как конечную цель деяния или как средство достижения конечной цели. Представление же о последствиях как побочном результате действий виновного они связывают только с косвенным умыслом[129]. Высказанное в юридической литературе утверждение, что неизбежные побочные последствия, охватываемые предвидением, «не становятся желаемыми, не делаются ни целью действия, ни средством достижения цели»[130], справедливо лишь отчасти. Такие последствия действительно не превращаются ни в цель, ни в средство ее достижения, они не становятся желаемыми. Как неизбежное сопутствующее обстоятельство единой преступной ситуации, они с самого начала являются желаемыми в силу диалектики взаимной обусловленности сознания и воли: если желаемым является деяние, которое заведомо повлечет определенные вредные последствия, то желание распространяется и на эти последствия как необходимый элемент этого деяния.

Данное в законе определение умысла ориентировано на преступления с материальным составом, и желание связывается в нем только с общественно опасными последствиями, в которых воплощается причиняемый объекту вред. Однако в Уголовном кодексе РФ большинство составов преступлений сконструированы по типу формальных, поэтому последствия лежат за пределами их объективной стороны и не могут быть предметом ни интеллектуального, ни волевого отношения. В преступлениях с формальным составом признаком объективной стороны, воплощающим общественную опасность деяния, во всех случаях является само запрещенное законом действие или бездействие. Поэтому в формальных составах волевое содержание умысла исчерпывается волевым отношением к самим общественно опасным действиям (бездействию). Например, «согласно диспозиции ст. 129 УК РФ уголовная ответственность за клевету наступает в том случае, если виновный заведомо осознавал ложность сообщаемых им сведений, порочащих честь и достоинство другого лица или подрывающих его репутацию, и желал их совершить»[131] (курсив мой. — А. Р.). Аналогично насильник, осознавая, что вступает в половое сношение с женщиной вопреки ее воле посредством применения насилия, во всех случаях желает совершить действия, обладающие именно такими социальными свойствами. Следовательно, при совершении преступлений с формальным составом волевой элемент умысла всегда заключается в желании совершить общественно опасные действия, запрещенные уголовным законом, то есть он может быть только прямым.

Конструкция умысла в преступлениях с формальным составом как сознательно-волевое отношение именно к действиям (бездействию) постепенно внедряется в уголовное законодательство. Так, в ст. 24 УК Республики Беларусь, которая называется «Вина в преступлении, не связанном с наступлением последствий», закреплено положение, что «в преступлении, для наличия которого не требуется наступления общественно опасных последствий, форма вины устанавливается по отношению лица к общественно опасному деянию». В части 2 этой статьи сказано: «Преступление признается совершенным умышленно, если лицо, его совершившее, сознавало общественно опасный характер своего действия или бездействия и желало его совершить», то есть предметом желания является само общественно опасное деяние, а единственно возможным видом умысла в таких преступлениях УК Беларуси считает только прямой умысел[132].

Помимо содержания важным показателем прямого умысла является его направленность, которая во многих случаях определяет квалификацию преступления. Под направленностью умысла понимается мобилизация интеллектуально-волевых усилий виновного на совершение деяния, посягающего на определенный объект, совершаемого определенным способом, причиняющего конкретные последствия, характеризующегося наличием определенных смягчающих и отягчающих обстоятельств. Учитывая значение направленности умысла для квалификации преступлений, Верховный Суд РФ неоднократно подчеркивал необходимость ее установления по конкретным делам. Так, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ указала, что деяние не является преступлением, если умысел лица «после приобретения маковой соломки был направлен (курсив мой. — А. Р.) на доставку ее к месту своего жительства для личного пользования»[133]; что убийство может быть квалифицировано как совершенное с особой жестокостью, если умысел виновного был направлен на причинение, в частности, особых страданий близким потерпевшего[134]; что убийство может квалифицироваться по п. «а» ч. 2 ст. 105 УК только при условии, что умысел был направлен на лишение жизни именно двух лиц (смерть обоих охватывалась единым умыслом)[135]; что хищение квалифицируется как кража или грабеж в зависимости от направленности умысла на изъятие имущества тайным или открытым способом[136].

Об определяющем влиянии направленности умысла на квалификацию преступления наглядно свидетельствует следующий пример.

Р. и К., договорившись об ограблении потерпевшей, обманным путем проникли в ее квартиру, где К. стал избивать потерпевшую, требуя выдачи денег и ценностей, а Р. стал обыскивать квартиру. Затем К., продолжая требовать выдачи денег и ценных вещей, стал сдавливать шею потерпевшей матерчатой удавкой. В процессе удушения у потерпевшей произошел сердечный приступ, от которого наступила смерть. После этого нападавшие завладели деньгами и ценным имуществом потерпевшей.

Президиум Верховного Суда РФ, отклоняя протест заместителя Генерального прокурора РФ, признал правильным осуждение К. по ч. 1 ст. 109 УК РФ (помимо ответственности за хищение), подчеркнув, что неоднократное сдавливание шеи потерпевшей имело целью понудить ее к выдаче денег и ценностей, поэтому умысел не был направлен на лишение жизни, хотя К. должен был и мог предвидеть наступление такого последствия своих действий, то есть причинил смерть по неосторожности[137].

Направленность умысла является тем показателем, который определяет не только квалификацию преступления, но и вид умысла. Между тем в теории уголовного права данная функция умысла явно недооценивается. Это проявляется в том, что при определении вида умысла и раскрытии его содержания в конкретном составе преступления комментаторы механически используют законодательную конструкцию умысла, ориентированную на преступления с материальным составом, и делают вывод, что преступление может быть совершено как с прямым, так и с косвенным умыслом. Такой подход оправдан лишь в тех случаях, когда предусмотренные законом последствия являются тем объективным признаком состава преступления, в котором в концентрированном виде воплощается общественная опасность описанного в законе деяния (как, например, при убийстве, заражении ВИЧ-инфекцией, нарушении правил охраны окружающей среды при производстве работ и т. п.). Такие преступления можно условно именовать преступлениями, состав которых является материальным по существу. В них действия сами по себе, в отрыве от предусмотренных диспозицией уголовно-правовой нормы последствий, не обладают свойством общественной опасности в уголовно-правовом смысле. Однако во многих случаях юридическим признаком, концентрирующим общественную опасность деяния, являются не указанные в диспозиции уголовно-правовой нормы последствия, а сами запрещенные уголовным законом действия. Последствиям же законодатель придает значение признака, отграничивающего преступление от иных правонарушений, либо квалифицирующего признака, выполняющего функцию дифференциации наказания. А в некоторых случаях указание на последствия выглядят вообще ненужными, поскольку они неотделимы от действий и составляют их неотъемлемое качество (например, указание на то, что разглашенные сведения, составляющие государственную тайну, стали достоянием других лиц (ч. 1 ст. 283 УК), поскольку именно в этом и заключается сущность разглашения сведений; ссылка на то, что неправомерный отказ должностного лица в предоставлении собранных в установленном порядке документов и материалов, непосредственно затрагивающих права и свободы гражданина, должны причинить вред его правам и законным интересам (ст. 140 УК), поскольку указанные права и интересы нарушаются самим фактом отказа в предоставлении требуемой информации, и т. д.). Такие преступления можно условно обозначить как преступления, состав которых является материальным по конструкции, поскольку они ничем не отличаются от таких, например, преступлений, как нарушение равенства прав и свобод человека и гражданина (ст. 136 УК), нарушение неприкосновенности частной жизни (ст. 137 УК), нарушение тайны переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных или иных сообщений (ст. 138 УК), нарушение неприкосновенности жилища (ст. 139 УК), которыми точно так же нарушаются права и законные интересы граждан, хотя на это в диспозиции статьи УК прямо не указывается.

Существенное нарушение прав и законных интересов граждан или организаций либо охраняемых законом интересов общества и государства при превышении должностных полномочий является признаком, отграничивающим преступление (ч. 1 ст. 286 УК) от дисциплинарного проступка. Общественная опасность этого деяния концентрированно выражается не в указанных последствиях, а в намеренном совершении должностным лицом действий, явно выходящих за пределы его полномочий и поэтому чреватых грубым нарушением прав и законных интересов. Преднамеренный же характер совершения таких действий свидетельствует о том, что преступление совершается с прямым умыслом, независимо от содержания волевого отношения к последствиям, описанным в диспозиции ч. 1 ст. 286 УК.

При механическом применении законодательной формулы умысла для раскрытия содержания вины в любых преступлениях с материальным составом (в том числе в преступлениях, состав которых является материальным лишь по конструкции) упускается из виду волевое отношение к действиям (бездействию) даже в тех случаях, когда именно в них концентрируется характер общественной опасности преступного деяния. Как результат, делается необоснованный вывод о возможности совершения преступления с любым видом умысла или даже только с косвенным.

Например, по мнению С. В. Бородина, с прямым или косвенным умыслом могут совершаться такие преступления, как нарушение неприкосновенности частной жизни (ст. 137 УК, хотя без желания невозможны собирание или распространение сведений о частной жизни лица без его согласия); отказ в предоставлении гражданину информации, затрагивающей его права и свободы (ст. 140 УК, хотя неправомерно отказать в предоставлении такой информации, предоставить гражданину неполную или заведомо ложную информацию возможно лишь при желании совершить такие деяния); нарушение авторских или смежных прав (ст. 146 УК, хотя трудно представить незаконное использование объектов авторского права или смежных прав либо присвоение авторства без желания совершить названные действия); нарушение изобретательских и патентных прав (ст. 147 УК)[138].

А. Э. Жалинский полагает, что с любым видом умысла могут совершаться: незаконное предпринимательство и незаконная банковская деятельность (ст. 171 и 172 УК), незаконное получение кредита (ст. 176 УК)[139], хотя все описанные в диспозициях указанных статей УК действия носят целенаправленный характер и именно в них воплощена опасность названных преступлений. Более того, механическое использование законодательной конструкции умысла привело А. Э. Жалинского к ошибочному выводу, будто лжепредпринимательство (ст. 173 УК) может совершаться только с косвенным умыслом при обязательном наличии любой из целей, сформулированных в диспозиции ст. 173 УК[140], хотя в теории уголовного права общепризнанно, что введение в диспозицию статьи УК специальной цели деяния указывает на то, что преступление возможно лишь при наличии прямого умысла.

Некритически применяя законодательную формулу умысла, ориентированную на преступления с материальным составом, Н. А. Лопашенко пришла к выводу о возможности совершения с любым видом умысла таких преступлений, как незаконное предпринимательство (ст. 171 УК), неправомерные действия при банкротстве (ст. 195 УК), незаконное получение кредита (ст. 176 УК)[141], хотя объективную сторону названных преступлений образуют целенаправленные действия, обманный способ совершения которых, во-первых, воплощает общественную опасность деяния, а во-вторых, явно свидетельствует о желании совершить указанные действия, то есть о прямом умысле.

Видимо, традиционное понимание умысла в преступлениях с материальным составом только как волевого отношения главным образом и в первую очередь к общественно опасным последствиям, предусмотренным в диспозиции уголовно-правовой нормы, нуждается в корректировке. В противном случае механическое применение законодательной конструкции умысла может привести к явно ошибочным выводам. Например, кража чужого имущества образует преступление (ч. 1 ст. 158 УК) лишь тогда, когда причиненный ею ущерб превышает один минимальный размер оплаты труда, в противном случае она квалифицируется как административное правонарушение (ст. 7.27 КоАП РФ). Не вызывает сомнения, что мелкая кража с субъективной стороны характеризуется только прямым умыслом, содержание которого раскрывается в ч. 1 ст. 2.2 КоАП РФ. Было бы совершенно необъяснимым превращение правонарушения, совершаемого с прямым умыслом, в правонарушение с косвенным умыслом только из-за того, что стоимость похищенного имущества превысила один минимальный размер оплаты труда. Ведь нельзя же утверждать, будто уголовно наказуемая кража чужого имущества может совершаться с косвенным умыслом, на том основании, что виновный не желал, а лишь сознательно допускал причинение потерпевшему большего ущерба, чем один минимальный размер оплаты труда.

В теории уголовного права и в судебной практике существует лишь одно мнение: уголовно наказуемая кража может совершаться только с прямым умыслом. Если же, однако, механически применять законодательную конструкцию умысла ко всем преступлениям с материальным составом, то можно прийти к выводу, что кража чужого имущества, причинившая значительный ущерб гражданину (п. «г» ч. 2 ст. 158 УК) или совершенная в крупном (ч. 3 ст. 158 УК) либо особо крупном размере (п. «б» ч. 4 ст. 158 УК), может совершаться с косвенным умыслом (а тем более по неосторожности), если виновный не желал причинения соответствующего ущерба, а лишь сознательно допускал его (или не предвидел возможности его причинения)[142]. Абсурдность подобного суждения очевидна. Точно так же нельзя присвоение авторства или принуждение к соавторству признать совершенными с косвенным умыслом на том основании, что виновный не желал причинить потерпевшему крупный ущерб, а лишь сознательно допускал такую возможность. Совершенно очевидно, что такие преступления характеризуются желанием совершить действия, в которых воплощен характер общественной опасности этого преступления, что указывает именно на прямой умысел.

В действующем УК уголовная наказуемость целого ряда деяний, прежде всего в сфере экономической деятельности, связывается с наступлением последствий в виде крупного ущерба. Представляется, что вид умысла в таких преступлениях определяется волевым отношением не к этому признаку, который предназначен всего лишь для отграничения преступления от иных правонарушений (гражданско-правовых, налоговых, бюджетных, административных и т. д.), а к действиям, характеризующим объективную сторону соответствующих преступлений и в концентрированном виде выражающим их общественную опасность. Например, способами незаконного получения кредита либо льготных условий кредитования в соответствии с законом (ч. 1 ст. 176 УК) служит предоставление банку или иному кредитору заведомо ложных сведений о хозяйственном положении либо финансовом состоянии получателя кредита, иначе говоря, прямой обман. Это означает, что лицо желает совершить данное деяние, то есть действует с прямым умыслом, даже если оно не желало, а лишь сознательно допускало причинение крупного ущерба. Точно так же следует признать совершенным с прямым умыслом использование государственного целевого кредита не по прямому назначению (ч. 2 ст. 176 УК), даже если виновный лишь сознательно допускал причинение последствий в виде крупного ущерба гражданам, организациям или государству.

Еще меньше оснований признавать умысел косвенным, если сознательное допущение устанавливается по отношению к признаку, имеющему квалифицирующее или особо квалифицирующее значение. Например, последствием преступления, предусмотренного частью 1 ст. 165 УК, является любой имущественный ущерб собственнику или иному владельцу имущества, причиненный путем обмана или злоупотребления доверием. Это преступление — корыстное, оно совершается только с прямым умыслом, и для его субъективной оценки не имеет никакого значения волевое отношение к такому квалифицирующему последствию, как причинение крупного ущерба (п. «б» ч. 3 ст. 165 УК).

Видимо, настало время модернизировать (хотя бы на теоретическом уровне) законодательную конструкцию прямого умысла для использования при анализе вины в преступлениях с материальным составом. Суть этой модернизации заключается в следующем: в случаях, когда предусмотренное законом последствие играет роль признака, отграничивающего преступление от иных правонарушений либо дифференцирующего ответственность, умысел должен признаваться прямым, если он был направлен на совершение заведомо незаконных действий (бездействия), характеризующих юридическую сущность преступления и выражающих его общественную опасность, то есть если виновный желал совершить эти действия. Иными словами, безусловным показателем прямого умысла следует признать осознание лицом противоправного характера совершаемого деяния.

Вторым видом умысла, выделяемым в законе по психологическому содержанию, является косвенный умысел. В соответствии с законодательным определением он заключается в том, что лицо, совершающее преступление, осознает общественную опасность своих действий (бездействия), предвидит возможность наступления общественно опасных последствий, не желает, но сознательно допускает наступление этих последствий либо относится к ним безразлично.

Осознание общественно опасного характера деяния при косвенном умысле, по существу, не отличается от соответствующего признака прямого умысла. Что же касается характера предвидения при косвенном умысле, то по этому вопросу в науке уголовного права высказывались две точки зрения. Одни ученые считали, что лицо, действующее с косвенным умыслом, предвидит возможность либо неизбежность наступления общественно опасных последствий, другие полагали, что сознательное допущение последствий психологически совместимо только с предвидением возможности их наступления. Вторая точка зрения разделялась высшими судебными органами страны, которые предвидение неотвратимости последствий связывали с прямым умыслом, а предвидение их возможности — в основном с косвенным[143].

Психологически невозможно не желать, а лишь сознательно допускать наступление последствий, которые неизбежно причиняются осознанными и волевыми действиями виновного. Если лицо желает совершить определенные действия, понимая, что их неизбежным результатом будет наступление общественно опасных последствий, то желание распространяется не только на сами действия. но и на их последствия, поскольку те и другие составляют единую криминальную ситуацию. Следовательно, интеллектуальный элемент косвенного умысла характеризуется предвидением только возможности, но никак не неизбежности наступления общественно опасных последствий. Именно такое понимание интеллектуального элемента косвенного умысла нашло свое законодательное закрепление в ч. 3 ст. 25 УК[144].

Возможность наступления последствий как предмет предвидения при косвенном умысле в литературе нередко определяется термином «реальная». Термин «реальная возможность» точно передает оттенок в характере предвидения при косвенном умысле. Возможность наступления общественно опасных последствий предвидится как реальная, если субъект считает эти последствия закономерным результатом развития причинной связи именно в данном конкретном случае. Если же лицо, сознавая закономерность наступления подобных последствий во многих других аналогичных случаях, не распространяет ее на данную конкретную ситуацию (абстрагируется от нее), то можно говорить о предвидении лишь абстрактной возможности наступления общественно опасных последствий. Сознательное допущение совместимо с предвидением только реальной, а не абстрактной возможности наступления преступных последствий, ибо невозможно соглашаться на последствия, которые не являются закономерными для данного конкретного случая. Содержание косвенного умысла в том и состоит, что лицо, осознавая общественно опасный характер своего деяния, предвидит реальную возможность наступления общественно опасных последствий и сознательно допускает их наступление. Следовательно, различие в психологическом содержании прямого и косвенного умысла имеется не только в сфере воли, но и в сфере сознания. Различие в интеллектуальном элементе обоих видов умысла заключается в неодинаковом характере предвидения: при прямом умысле виновный предвидит, как правило, неизбежность, а иногда — реальную возможность, при косвенном же — только реальную возможность наступления общественно опасных последствий. Однако главное, решающее отличие косвенного умысла от прямого коренится в волевом элементе: прямой умысел характеризуется желанием, а косвенный — сознательным допущением общественно опасных последствий либо безразличным к ним отношением.

Сознательное допущение — это специфическая форма положительного волевого отношения к общественно опасным последствиям. Некоторыми учеными в формулу «сознательно допускало» вкладывалось не волевое, а интеллектуальное содержание, а в качестве предмета сознательного допущения понимались не последствия преступления, а социальные свойства совершаемых действий (бездействия)[145]. Такая трактовка сознательного допущения противоречит законодательной конструкции косвенного умысла, в соответствии с которой сознательное допущение связывается исключительно с общественно опасными последствиями и означает, что виновный сознательно, то есть намеренно, допускает развитие вызванных его деянием событий и наступление их результата в виде общественно опасных последствий. При характеристике косвенного умысла слова «не желало» нельзя понимать как негативное отношение к вредным последствиям, как активное их нежелание, то есть стремление избежать наступления последствий. Наоборот, это отношение является позитивным, одобрительным, хотя у виновного и нет прямой заинтересованности в причинении вредных последствий. Тем не менее он сознательно допускает их наступление, заранее соглашается с их причинением. Эти последствия являются как бы той ценой, которую виновный готов заплатить ради достижения своих целей, лежащих, как правило, за рамками состава данного преступления или во всяком случае не совпадающих с его преступными последствиями. Сознательное допущение означает, что виновный своими волевыми действиями вызывает определенную цепь событий и сознательно, то есть намеренно, допускает такое развитие причинно-следственной цепи, которое приводит к наступлению общественно опасных последствий. В этом проявляется определенное содержание воли, довольно близкое по своей психологической сущности к желанию. Именно положительное, одобрительное отношение к последствиям сближает сознательное допущение с желанием, делает их разновидностями волевого содержания одной и той же формы вины.

Волевое содержание косвенного умысла может проявляться не только в сознательном допущении общественно опасных последствий, но и в безразличном отношении к их наступлению. Сам термин «безразличное отношение» представляется несколько сомнительным, поскольку безразличие к какому-либо предмету означает, что этот предмет оставляет субъект совершенно равнодушным, не вызывает у него никакого отношения. По приведенным соображениям термин «безразличное отношение» вызывал критику со стороны отдельных ученых[146]. Безразличное отношение как проявление воли в косвенном умысле, по сути, мало чем отличается от сознательного допущения и означает отсутствие активных эмоциональных переживаний в связи с общественно опасными последствиями, реальная возможность наступления которых отражается опережающим сознанием виновного. В этом случае субъект причиняет вред, что называется, не задумываясь о вредных последствиях совершаемого деяния, возможность причинения которых представляется ему весьма реальной.

Психологическая конструкция косвенного умысла резко сужает сферу его возможного бытия, поскольку он может существовать только в преступлениях с материальным составом. Правда, в юридической литературе предпринимались попытки доказать, что косвенный умысел возможен и в формальных составах. Их обосновывали по-разному.

Одни ученые исходили из того, что в преступлениях с формальным составом, так же как и с материальным, вина тоже представляет психическое отношение не только к действиям или к бездействию, но и к общественно опасным последствиям[147]. Однако эта посылка не является корректной, поскольку отношение к последствиям, не имеющим юридического значения и поэтому не включенным в число признаков состава преступления, не может определять содержание вины как уголовно-правового феномена.

Другие ученые, конструируя косвенный умысел в преступлениях с формальным составом, вопреки закону определяют волевое отношение в виде сознательного допущения по отношению не к последствиям, а к социальным свойствам совершаемого деяния, то есть к его общественной опасности. Так, по мнению одного из сторонников такой позиции, «хулиганство с косвенным умыслом имеет место тогда, когда субъект предвидит, что его действия могут нарушить общественный порядок, затронуть общественные интересы, и совершает их, сознательно допуская объективное проявление неуважения к обществу»[148]. Однако грубое нарушение общественного порядка и проявление явного неуважения к обществу — это не последствие, а социальное свойство хулиганских действий, придающее им общественно опасный характер, и поэтому составляет предмет сознания, а не воли. Смешивая социальные свойства преступного деяния с общественно опасными последствиями и тем самым отступая от законодательного определения косвенного умысла, пытаются конструировать его в преступлениях с формальным составом и авторы некоторых учебников. Утверждения о возможности косвенного умысла можно встретить по отношению к таким преступлениям, как клевета[149], половое сношение с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста, хулиганство и др.[150] С этими утверждениями вряд ли можно согласиться, поскольку они противоречат законодательному определению и психологической сущности косвенного умысла, при котором сознательное допущение проецируется только на общественно опасные последствия, а не на какие-то иные объективные признаки и свойства деяния.

Косвенный умысел на практике встречается значительно реже прямого. Дело в том, что его психологическая сущность несовместима с рядом институтов уголовного права и с определенными конструкциями составов преступлений. Косвенный умысел невозможен не только в преступлениях с формальным составом, но также в преступлениях, состав которых включает указанную в законе цель, при покушении на преступление и приготовлении к преступлению, в деятельности организатора, подстрекателя и пособника и в ряде других случаев. Поэтому, как показывают выборочные исследования, с косвенным умыслом совершается примерно 10–12 % всех умышленных преступлений.

Прямой и косвенный умысел — это разновидности одной и той же формы вины, поэтому между ними много общего. Интеллектуальный элемент обоих видов умысла характеризуется осознанием общественной опасности совершаемого деяния и предвидением его общественно опасных последствий. Для волевого элемента обоих видов умысла общим является положительное, одобрительное отношение к наступлению общественно опасных последствий. Тем не менее речь идет о различных видах умысла, каждый из которых имеет свои особенности.

Различие между прямым и косвенным умыслом по содержанию интеллектуального элемента состоит в неодинаковом характере предвидения общественно опасных последствий. Если прямой умысел характеризуется предвидением, как правило, неизбежности, а иногда реальной возможности их наступления, то косвенному умыслу присуще предвидение только реальной возможности наступления указанных последствий. Но основное различие между прямым и косвенным умыслом заключается в том, что волевое отношение субъекта к вредным последствиям проявляется в различных формах. Положительное отношение к ним при прямом умысле выражается в желании, а при косвенном умысле — в сознательном допущении либо в безразличном отношении.

Помимо закрепленного в законе деления умысла на виды в зависимости от особенностей их психологического содержания, теории и практике уголовного права известны иные классификации видов умысла.

По моменту возникновения преступного намерения различаются заранее обдуманный и внезапно возникший умысел.

Заранее обдуманный умысел характерен тем, что намерение совершить преступление осуществляется через более или менее значительный отрезок времени после возникновения. Принято считать, что такой умысел опаснее внезапно возникшего. Но опасность деяния не всегда повышается при заранее обдуманном умысле. Сам по себе момент возникновения намерения совершить преступление — обстоятельство в значительной мере случайное и по своей сути не может оказать большого влияния на степень общественной опасности деяния или личности виновного. Гораздо важнее те причины, по которым лицо осуществило свой замысел не сразу. Если это объясняется его нерешительностью, колебаниями, отрицательным эмоциональным отношением к результатам преступления, то заранее обдуманный умысел нисколько не опаснее внезапно возникшего. Но если разрыв во времени между возникновением и реализацией преступного замысла обусловлен особым коварством субъекта или изощренностью способов достижения преступной цели, то заранее обдуманный умысел существенно повышает опасность преступления и личности виновного.