ПОБЕДЫ И ПОРАЖЕНИЯ
ПОБЕДЫ И ПОРАЖЕНИЯ
На венесуэльской земле Боливара ждало трагическое известие о гибели старшего брата. Назначенный, как и Симон, главой дипломатической миссии, Хуан Висенте Боливар в сопровождении второго эмиссара – Т. Opea и секретаря миссии X. Тиноко в июне 1810 года прибыл в США. Начало миссии было обнадеживающим, хотя США, как и Англия, отказались установить с Венесуэлой официальные отношения. Государственный секретарь США Р. Смит встретился с Хуаном Висенте Боливаром и его коллегами частным образом. Приняв верительные грамоты венесуэльской миссии, Р. Смит от имени правительства США приветствовал Верховную правительственную хунту Каракаса. Он заверил посланцев Венесуэлы в желании правительства США установить с ней дружественные отношения и развивать торговлю. Очень оперативно Вашингтон назначил Роберта Лоури торговым агентом США в Ла-Гуайре и других портах Венесуэлы, придав ему консульские полномочия. В августе 1810 года Лоури прибыл в Венесуэлу и оставался там до июля 1812 года, регулярно информируя правительство США о ходе борьбы патриотов и роялистов в Венесуэле [64]. Начало неофициальным отношениям, таким образом, было положено, но они не послужили прологом к дипломатическому признанию.
Воодушевленная первым успехом, Верховная правительственная хунта направила Хуану Висенте груз фруктов и кожи стоимостью 70 тыс. песо с поручением продать их и на вырученные деньги закупить в США 6 тыс. ружей и боеприпасы. При выполнении этой задачи венесуэльская миссия столкнулась с большими трудностями. Американские оружейные заводы были заняты выполнением полученного незадолго до этого заказа правительства США на изготовление 80 тыс. ружей, так как все имевшиеся запасы оружия закупили представители Испании [65]. 6 сентября 1810 г. Верховная правительственная хунта Каракаса через американского торгового агента Лоури заявила протест государственному департаменту США в связи с отправкой испанцами груза оружия из Филадельфии в венесуэльский порт Маракайбо, находившийся в руках испанских роялистов [66]. Это была первая нота протеста в истории венесуэльско-американских отношений.
С большим трудом Хуану Висенте Боливару и его коллегам удалось закупить полторы тысячи ружей и отправить их в Ла-Гуайру. Остальные деньги пришлось истратить на приобретение нескольких прядильных и бумагоделательных машин. Корабль, на котором Хуан Висенте Боливар возвращался в августе 1810 года домой, попал в шторм и затонул. Никому из пассажиров спастись не удалось.
Между тем обстановка в Венесуэле обострялась с каждым днем. В провинциях усиливались сепаратистские настроения. Роялисты сохраняли в своих руках контроль над половиной территории провинции Маракайбо и над округом Коро неподалеку от столицы. Они поддерживали тесный контакт с испанским населением Каракаса, где жило более 2 тыс. испанских крупных торговцев, офицеров и чиновников упраздненной колониальной администрации, и готовились перейти в наступление. Надежды умеренно настроенной креольской аристократии поладить миром с испанской монархией, получив автономию и расширив свои права, не оправдались. В ноябре 1810 года уполномоченный Регентского совета в Карибах Антонио Кортабарриа потребовал от венесуэльской Верховной правительственной хунты допустить в Каракас нового генерал-капитана, назначенного Кадисом, восстановить королевскую аудиенсию (верховный судебный орган) и распустить трехтысячный отряд народного ополчения, созданного после событий 19 апреля. Естественно, подобные требования были отклонены, и в январе 1811 года Кортабарриа начал военно-морскую блокаду морского побережья Венесуэлы. Непримиримые роялисты из Регентского совета жаждали взять реванш.
Возвращение Боливара и Миранды в Венесуэлу усилило активность радикального крыла антиколониальных сил. Сторонники полной независимости от Испании объединились вокруг Патриотического общества по развитию сельского хозяйства и экономики, основанного в августе 1810 года. Первоначальное «хозяйственное» предназначение Патриотического общества не помешало ему вскоре превратиться в своего рода якобинский клуб. Боливар и Миранда, вступив в ряды Патриотического общества, быстро выдвинулись в число его руководителей. К ним примкнули братья Франсиско и Фернандо Topo, пользовавшиеся большим влиянием, агитатор и трибун Хосе Феликс Ривас, вернувшийся из эмиграции, и др. Деятелей радикального крыла поддерживали газеты, издававшиеся в то время в Каракасе. «Гасета де Каракас», «Семанарио» и «Меркурио» в первой половине 1811 года развернули активную кампанию за окончательный разрыв с Испанией.
Влияние Патриотического общества в Каракасе и в провинциях росло. На его заседаниях, проходивших, как правило, по ночам, собирались радикально настроенная молодежь из богатых семей, выходцы из средних слоев и народных масс.
Политические страсти накаляли атмосферу Венесуэлы, и Боливар чувствовал значительность переживаемого момента. Наступил новый этап борьбы. С марта 1811 года в Каракасе заседал Конституционный конгресс, избранный населением Венесуэлы. Члены конгресса начали свою деятельность с торжественной клятвы защищать права «матери-родины» и Фердинанда VII. Население Каракаса ответило демонстрациями протеста 19 апреля 1811 г. В день первой годовщины изгнания колониальной администрации демонстранты обрушили свой гнев на символы испанской тирании, уничтожали портреты Фердинанда VII. Газета «Эль Патриота де Венесуэла» писала: Сегодня годовщина нашей революции. Дай Бог, чтобы этот день положил начало первому году независимости и свободы» [67]. Однако на заседаниях конгресса продолжались нескончаемые споры. Большинство депутатов – выходцев из богатейших семей креольской аристократии увязли в колебаниях и сомнениях. Необходимо было предпринять решительные шаги.
4 июля 1811 г. Боливар выступил на заседании Патриотического общества со страстным призывом к немедленным действиям. В этом первом дошедшем до нас значительном выступлении уже видны мастерство аргументации и дар убеждения, умение придать мыслям законченную форму, что впоследствии сделало его, пожалуй, самым выдающимся оратором эпохи борьбы за независимость, пламенным трибуном, чье слово воодушевляло на беспримерные подвиги и обезоруживало политических противников. Боливар сказал: «В Конституционном конгрессе спорят о том, какое решение следует принять. И что же говорят нам? Что, прежде чем провозгласить независимость, следует объединиться в конфедерацию, как будто мы все не объединены против иностранной тирании! Что следует подождать, к чему приведет политика Испании. Какая разница, продаст ли нас Испания Бонапарту или будет впредь владеть нами, как рабами, если мы решим обрести свободу? Эти сомнения показывают, что мы еще находимся в плену старых представлений. Нам говорят, что важные решения следует принимать, хорошенько подумав. Разве трехсотлетнего господства испанцев было недостаточно для размышлений? Патриотическое общество с должным уважением относится к Конституционному конгрессу, но конгрессу, в свою очередь, следует прислушаться к голосу Патриотического общества, являющегося светочем прогресса и выразителем всех революционных чаяний. Заложим же бесстрашно краеугольный камень южноамериканской свободы! Проявить нерешительность в этом вопросе равносильно поражению» [68].
Предложение Боливара потребовать объявления независимости и с этой целью направить делегацию в Конституционный конгресс получило всеобщее одобрение.
На следующий день члены Патриотического общества и его сторонники заполнили улицу перед зданием, где заседали депутаты, и после длительного заседания за закрытыми дверями Конституционный конгресс 5 июля 1811 г. торжественно провозгласил независимость Венесуэлы. Жребий был брошен. Событие это приобрело не только национальное, но и континентальное значение. Венесуэла первой из испанских колоний в Америке разорвала цепи рабства и стала примером для других. Это обстоятельство понимали творцы первой Конституции республики Венесуэла, принятой 21 декабря 1811 г. Они протягивали руку дружбы патриотам всей Америки. В Конституции нашла отражение столь дорогая сердцу Боливара идея испаноамериканского единства. В ней говорилось, что народы «колумбийского континента» должны объединиться для совместной защиты своей религии, свободы и независимости. Решение о создании союза могут принять «их полномочные представители, собравшиеся на Генеральном конгрессе Колумбии» (испанской Америки) [69].
Это положение не случайно появилось в венесуэльской Конституции. Дипломатия национального освобождения заявила о себе. Революционное движение охватило соседнюю с Венесуэлой Новую Гранаду. Восставшее население ее столицы – Боготы в июле 1810 года свергло власть испанского вице-короля и создало Верховную хунту. Вслед за тем правительственные хунты возникли в Картахене, Сокорро, Памплоне, в других городах и провинциях. Между Венесуэлой и ее соседями установились отношения дружбы и солидарности. В послании Боготы, адресованном Верховной правительственной хунте Каракаса, содержались поздравления по поводу успеха дипломатической миссии Боливара в Лондон и высказывалась надежда, что проложенный Венесуэлой канал связи с Англией послужит интересам всей испанской Америки, освобождение которой не за горами. Хунта Сокорро обратилась к Венесуэле с просьбой о помощи оружием. «Гасета де Каракас» в январе 1811 года приветствовала решения правительственных хунт Боготы и Картахены об объявлении вооруженного нейтралитета. Обе хунты отказались выполнить приказ Регентского совета о блокаде венесуэльских портов и готовились отстаивать свое решение.
Для укрепления дружественных отношений с обеими хунтами Венесуэла в декабре 1810 года направила в Боготу дипломатическую миссию. По совету Миранды провести переговоры и заключить договор о взаимной поддержке было доверено X. Кортес-Мадариаге. Личность Кортес-Мадариаги, так же как и многих других активных участников войны за независимость, интересна и неординарна. По меткой характеристике одного из историков, это был «католический священник, наделенный способностями свободного мыслителя» [70]. Он родился в Чили в богатой аристократической семье и получил духовное образование. В Испанию Кортес-Мадариага отправился, чтобы разрешить теологический спор. Последующее пребывание в странах Европы сделало его сторонником французских философов-просветителей. В Лондоне он встречался с Мирандой. Согласно одной из версий, именно Миранда направил его в Каракас для ведения революционной пропаганды. В других источниках встречается иное объяснение: возвращаясь домой через Каракас в 1806 году, Кортес-Мадариага был покорен бурной жизнью столицы Венесуэлы, охваченной революционным брожением, и решил поменять свой чилийский приход на место каноника в каракасском соборе. Как многие священники, он обладал даром слова и умел убеждать.
К моменту прибытия Кортес-Мадариаги в Боготу там уже (в марте 1811 г.) была провозглашена Конституция «государства Кундинамарки», управляемого президентом при признании верховенства Фердинанда VII. После двухмесячных переговоров 28 мая 1811 г. в Боготе президент Кундинамарки Хорхе Тадео Лосано и Кортес-Мадариага подписали Договор о дружбе, союзе и федерации. Договаривающиеся стороны решили объединить усилия для защиты своей свободы и независимости. Они обязались оказывать взаимную помощь в условиях войны и мира. Кундинамарка, например, немедленно после заключения договора оказала Венесуэле финансовую поддержку.
Волна контрреволюций, вскоре прокатившаяся по Венесуэле и Новой Гранаде, поглотила многое, в том числе и документы, касающиеся миссии Кортес-Мадариаги. До наших дней дошли лишь отдельные статьи договора 1811 года, но и они позволяют прийти к выводу о характере этого документа. Первый в истории независимых латиноамериканских государств международный договор в официальной форме отразил их стремление к братскому союзу [71]. В этом свете становится понятным внесение в Конституцию Венесуэлы положения о возможности присоединения к Венесуэльской федеративной республике других народов «колумбийского континента» на основе их свободного волеизъявления.
По непонятным причинам многие историки, особенно североамериканские, мало внимания обращают на эти важные обстоятельства, считая венесуэльскую Конституцию 1811 года копией Конституции США. Конечно, нельзя отрицать влияния американского образца. Венесуэла избрала демократическую и федеральную форму правления и приняла Декларацию прав человека. Она установила разделение властей и издала законы о гражданских свободах, свободе печати и др. Все это действительно напоминало политические учреждения, созданные в США после завоевания независимости. И так было не только в Венесуэле, но и во многих других южноамериканских странах. Однако необходимо видеть и существенные отличия. Главное же заключалось в степени соответствия конституционных норм и государственного устройства национальным условиям и особенностям переживаемого исторического момента.
Боливар считал федеративное устройство и слабое центральное правительство неприемлемыми в условиях внутренней политической неустойчивости и вооруженной борьбы против метрополии. «Федеративная система, даже если и признать ее самой совершенной и в наибольшей мере способной обеспечить счастье человека в обществе, – говорил Боливар в 1812 году, – больше всего противоречит интересам наших нарождающихся государств… Какая страна, будь она сколь угодно умеренной и республиканской, может в условиях внутренних распрей и войны иметь столь сложную и слабую систему правления, как федеральная? Невозможно сохранять эту систему в шуме сражения и столкновений противоборствующих сторон…
Я убежден, что, пока мы не добьемся централизации государственного управления, враги будут иметь полное преимущество; мы неизбежно погрязнем в распрях и потерпим жалкое поражение от кучки бандитов, бесчинствующих на наших землях» [72].
Внутреннее и международное положение молодой республики было тяжелым. В различных городах страны вспыхивали мятежи сторонников испанцев. В Каракасе обострялись противоречия между консервативным крылом патриотов, возглавляемым маркизом Topo, и радикалами, руководимыми Мирандой и Боливаром.
Не оправдались надежды на английское посредничество. Выполняя обязательства, взятые в ходе переговоров с Боливаром, маркиз Уэлсли в мае 1811 года дал указание английскому послу в Кадисе начать переговоры с министром иностранных дел, представлявшим Регентский совет, об условиях осуществления Англией посреднической миссии между Испанией и ее восставшими колониями в Америке.
В дипломатической практике той эпохи посредничество широко использовалось для улаживания вооруженных конфликтов. Обычно в качестве посредника выступала одна из наиболее влиятельных держав. Руководствуясь своими интересами, она играла самостоятельную роль при налаживании переговоров между враждующими сторонами и могла при желании существенно помочь одной из них.
Предлагая посредничество, Лондон преследовал две основные цели: предотвратить втягивание Испании в вооруженный конфликт с американскими колониями, что отвлекло бы ее от войны с Наполеоном, и получить признание права Англии на свободную торговлю с испанской Америкой. Как минимум Англия добивалась заключения перемирия между метрополией и ее колониями на период военных действий в Европе. При этом английская дипломатия довольно бесцеремонно напоминала Регентскому совету о том, что Кадис находится на содержании Лондона, получая от него миллионные субсидии, и должен использовать испанские корабли, оснащенные и вооруженные Англией, не для морской блокады Мексики, Каракаса и Буэнос-Айреса, а для военных операций против Франции [73].
Регентский совет, в свою очередь, помышлял только об одном: реставрировать колониальное господство Испании в Америке, не поступившись ни одной из своих привилегий. Более того, испанский министр иностранных дел Э. де Бардакси-и-Асара пытался в ходе переговоров заманить Англию в ловушку и навязать ей обязательство, в случае провала посредничества, участвовать своими вооруженными силами совместно с Испанией в подавлении мятежа в колониях.
В Каракасе информация об англо-испанских переговорах была получена от оставшегося в Лондоне Лопес-Мендеса. «Гасета де Каракас» в ноябре 1811 года опубликовала его сообщение по этому вопросу, из которого следовало, что негативное отношение Англии к стремлениям патриотов порвать с Испанией усиливалось. Наполеон находился в зените славы и могущества, готовясь к походу на Москву. Все думы Лондона были прикованы только к европейскому театру. Лорд Р. К. Кэстльри, сменивший маркиза Уэлсли на посту министра иностранных дел, следующим образом в апреле 1812 года инструктировал английского посла в Испании, ведшего переговоры о посредничестве: «Договоры, связывающие двух монархов, накладывают на Великобританию основное обязательство сохранять целостность испанской монархии всеми доступными ей средствами… От этого зависят возможности войны в Европе против Франции. В случае отделения колоний богатства Америки нельзя будет использовать для дела свободы Европы. Если же они будут замирены и объединены с метрополией, их ресурсы вновь будут направлены на нашу поддержку» [74]. Естественно, правительство независимой Венесуэлы решительно высказалось против английского посредничества, заявив, что только грубой силой можно принудить венесуэльцев вновь надеть на себя колониальное ярмо.
Англо-испанские переговоры довольно быстро зашли в тупик, хотя встречи дипломатов и обмен нотами между Лондоном и Кадисом продолжались до середины 1812 года. Провал английского посредничества явился чувствительным ударом по престижу Лондона. Регентский совет, не считаясь ни с чем, отдал приказ готовить 6-тысячную карательную армию для посылки в испанскую Америку.
В это время страшный удар венесуэльской республике нанесло разрушительное землетрясение небывалой силы. В пасхальный четверг 26 марта 1812 г., когда толпы празднично одетых жителей Каракаса направлялись к собору Сан-Хасинто и другим церквам на торжественное богослужение, пугающая мгла средь бела дня окутала город, и подземные толчки в считанные минуты превратили Каракас, Ла-Гуайру и соседние селения в груды дымящихся развалин. Под ними оказалась погребенной почти половина жителей Каракаса, многие в панике бежали из города. Священники-мракобесы с церковных амвонов слали проклятья сторонникам республики. Божья кара, вещали они, настигла посягнувших на священные права испанской короны.
Боливар был среди тех, кто спасал раненых и пытался успокоить народ, напуганный стихийным бедствием. Заставив замолчать очередного прорицателя, сулившего прихожанам новые беды, Симон в гневе бросил ему: «Если природа против наших намерений, мы будем бороться с природой и заставим ее подчиниться» [75]. Потрясенный случившимся, он у развалин древнего собора в третий раз в своей жизни произносит клятву – никогда не отступать перед обстоятельствами.
Тем временем капитан испанской королевской армии Доминго Монтеверде, сколотив в Коро отряд в 230 штыков, двинулся в наступление на столицу. В царившей неразберихе и сумятице сторонники испанцев поднимали мятежи, и венесуэльские города один за другим капитулировали перед Монтеверде.
Перед лицом угрозы конгресс республики вручил всю полноту власти Миранде и назначил его верховным главнокомандующим армией, присвоив звание генералиссимуса. Боливар, отличившийся при подавлении антиреспубликанского мятежа в Валенсии, был назначен комендантом военно-морской крепости в Пуэрто-Кабельо, служившей главным арсеналом республики. Однако защитить республику от врагов не удалось.
Крушение первой венесуэльской республики напоминает сцены классической греческой трагедии, где неумолимый рок правит свой страшный бал и обрекает героев на невообразимые страдания и смерть. Многие детали трагических событий, так же как некоторые побудительные мотивы поступков главных действующих лиц, не нашли исчерпывающего отражения в достоверных документах и остались скрытыми во мраке тех далеких дней. Неудивительно, что и сегодня среди историков разных направлений ведутся острые баталии относительно оценки этих событий.
Гарнизон под командованием Боливара не смог удержать Пуэро-Кабельо. Мятеж роялистов и предательство одного из офицеров поставили немногочисленных защитников крепости в критическое положение. Отчаянный призыв о помощи, направленный Боливаром Миранде, остался без ответа. Возможно, послание Боливара прибыло слишком поздно, а может быть, генералиссимус не оценил опасности. Крепость пала. Боливару с несколькими уцелевшими офицерами удалось бежать в Ла-Гуайру.
Немало историков считают трагической ошибкой Миранды его согласие взять на себя ответственность за судьбу Венесуэлы и возглавить ее армию в критический момент. Долгих двадцать пять лет он был оторван от родины и скитался по белому свету. За четверть века Миранда сам изменился, еще больше изменений произошло в Венесуэле. Мог ли он в 62 года с легкостью, присущей только молодости, адаптироваться к новой венесуэльской действительности? По силам ли было ему привести армию к победе, если последний раз он был в огне сражения двадцать лет назад?
Ответы на эти непростые вопросы дала жизнь. Добившись успеха в первых незначительных боях с Монтеверде, Миранда не стал преследовать противника, а занял выжидательную позицию. Он непрерывно маневрировал, менял один за другим оборонительные рубежи. В войсках упала дисциплина, началось дезертирство. Дело кончилось тем, что, не вступая в решающее сражение, Миранда сдался на милость противника, хотя под его командованием находилась хорошо вооруженная армия (около 5 тыс. человек), превосходившая по численности почти вдвое силы роялистов. После недельных переговоров с Монтеверде 25 июля он подписал акт о капитуляции. Армия патриотов должна была немедленно сложить оружие. Монтеверде обещал не преследовать республиканцев и разрешить им выезд из страны [76].
Что толкнуло Миранду на этот шаг, граничивший, по мнению Боливара и многих других республиканцев, стремившихся продолжать борьбу, с предательством? Неверие в победу? Страх перед длительной гражданской войной и ее социальными последствиями, волнениями обездоленных крестьян и восстаниями рабов, жаждавших освобождения? Иллюзорные надежды получить без кровопролития независимость и свободу из рук испанцев в связи с принятием кортесами в 1812 году Конституции Испании, основанной на принципах равенства и народного суверенитета? Или же внезапный слом под тяжестью задач, оказавшихся не по плечу?
Бесспорных доказательств в пользу какой-либо из этих версий не сохранилось. Достоверно известно только одно: последние недели перед капитуляцией Миранду не оставляла мысль уехать в Англию и там подготовить новую армию для освобождения Венесуэлы. Генералиссимус загодя отправил свой архив и личный багаж в Ла-Гуайру и приказал погрузить их на английский корабль, стоявший в гавани. Туда же он переправил 22 тыс. песо, полученные из казны, и 11 тыс. унций золота [77].
Последний раз дороги Боливара и Миранды пересеклись в Ла-Гуайре. Группа из восьми офицеров, в которую входили Боливар и комендант Ла-Гуайры М. М. де Лас- Касас, арестовали Миранду по обвинению в предательстве и заключили его в форт Сан-Карлос. В это время авантюрист и флибустьер Монтеверде, поправ обязательства, записанные в акте о капитуляции, обрушил репрессии на патриотов. В Ла-Гуайру был направлен отряд одного из подручных Монтеверде, прославившегося кровавыми расправами. Миранда попал в его руки. Четыре года спустя Франсиско Миранда, давно объявленный «личным врагом» испанского короля, умер в камере страшной тюрьмы «Четыре башни» в Кадисе.
Боливару удалось тайно бежать из Ла-Гуайры и при содействии одного из своих друзей получить в Каракасе из рук Монтеверде паспорт на выезд за границу. Враги Симона из лагеря роялистов, а вслед за ними некоторые историки, например С. Мадариага (Испания), Б. Митре (Аргентина), обвинили Боливара в том, что он «оплатил» свою свободу жизнью Миранды. Эта версия решительно отвергается всеми серьезными исследователями жизни Освободителя. В критический момент визита к Монтеверде за паспортом Боливар бросил ему в лицо: «Я арестовал Миранду, чтобы покарать предателя, а не для того, чтобы услужить королю» [78]. Лучшим свидетельством несостоятельности обвинений против Боливара служило поведение сыновей Миранды. Продолжая дело жизни отца, юные
Леонардо и Франсиско Миранда в 1823 году покинули Лондон и отправились в Колумбию. Там они предложили свои услуги Боливару, который сердечно принял их. Леонардо он направил служить в министерство иностранных дел, а Франсиско сделал одним из своих адъютантов.
После падения республики в Венесуэле начался разгул террора. Тысячи патриотов были брошены в тюрьмы. Репрессиям подвергались все активные сторонники независимости, их собственность конфисковывалась и делилась между приспешниками Монтеверде.
Как и многие другие республиканцы, бежавшие из страны, Боливар нашел приют в одной из островных английских колоний в Карибском море. Тяжело переживая поражение, он не сложил оружия. Его взоры приковывает Новая Гранада, где гордо реет знамя независимости. При первой возможности Симон во главе группы венесуэльских патриотов покидает Кюрасао и направляется в Новую Гранаду. Он верит: там им не откажут в братской помощи.
Здесь нет возможности излагать все сложные перипетии участия Боливара в военных действиях против испанцев под новогранадскими знаменами. Это особая тема, и ей посвящены многие страницы монографического исследования одного из советских историков. Но и в Новой Гранаде Симон ни на минуту не забывает о страданиях своей несчастной родины. 15 декабря 1812 г., будучи в Картахене, он обращается с посланием к гражданам Новой Гранады. Первый политический манифест Боливара проникнут боевым патриотическим пафосом и суровым анализом причин поражения венесуэльских патриотов. В нем излагался план дальнейшей борьбы. Пассивная оборона – это смерть для патриотов. Необходимо громить врага на его территории. С большой убедительностью Боливар доказывал, что судьбы новогранадской революции неразрывно связаны с освобождением Венесуэлы, народ которой готов восстать против угнетателей. «…Для безопасности Новой Гранады необходимо вернуть Каракас… Нет никакого сомнения, что, как только мы появимся в Венесуэле, к нам присоединятся тысячи мужественных патриотов, которые нетерпеливо ждут нас, чтобы свергнуть иго тиранов и присоединить свои усилия к нашим в защите свободы» [79]. Призыв Боливара покончить с распрями и провинциальной разобщенностью, объединить силы против общего врага нашел поддержку.
В мае 1813 года отряд венесуэльских патриотов- эмигрантов и новогранадских добровольцев во главе с
Боливаром ступил на землю Венесуэлы и освободил город Мериду. Их дальнейшее наступление было стремительным, а военные победы – ошеломляющими. Историки назовут марш войск Боливара на Каракас «славной кампанией». 6 августа 1813 г. население столицы горячо приветствовало победителей и устилало им дорогу цветами. К этому времени партизанские отряды Мариньо, Пиара и Арисменди освободили от испанцев северо-восточную часть страны и остров Маргариту. Однако до полного триумфа было далеко. Монтеверде с крупными силами укрылся за неприступными стенами военно-морской крепости Пуэрто-Кабельо. Роялисты продолжали удерживать также Коро, Маракайбо, Гвиану.
Вторая венесуэльская республика начинала жить в тревожной обстановке. Муниципалитет Каракаса назначил Боливара главнокомандующим вооруженными силами и присвоил ему титул «Освободителя Венесуэлы». Всю свою жизнь Симон ценил это почетное звание выше всех орденов и других наград [80]. Высокую честь он решил разделить с другими героями «славной кампании». «Офицеры, солдаты армии – вот кто настоящие освободители, вот кто заслуживает национального признания» [81] – подчеркнул Боливар, выступая в январе 1814 года в Каракасе. По его предложению был учрежден орден «Освободитель Венесуэлы». Семиконечную звезду (по числу венесуэльских провинций) в числе первых получили генералы и офицеры X. Ф. Рибас, Р. Урданета, А. Хирардот и др.
Вскоре в связи с обострением положения в стране Боливар был наделен неограниченными полномочиями и провозглашен, как раньше Миранда, диктатором. Верный демократическим убеждениям, Боливар согласился принять на себя всю полноту власти лишь временно, только на период до окончания военных действий против испанцев. Он дал торжественное обязательство, завоевав победу, незамедлительно созвать представительную ассамблею Венесуэлы, призванную решить три главные задачи: определить форму государственного устройства, принять конституцию страны и избрать президента.
Лавина сложнейших проблем и неотложных дел обрушилась на Боливара, вставшего во главе второй венесуэльской республики. Экономическая жизнь страны была дезорганизована, правительственная казна пуста, а содержание армии и продолжение военных действий против испанцев, укрывавшихся в Пуэрто-Кабельо, требовали немалых денег. Архиепископ Каракаса и другие высшие иерархи католической церкви в пастырских посланиях призывали венесуэльцев сохранять верность Фердинанду VII. Каракас еще не оправился от последствий страшного землетрясения. Во внутренних районах вспыхивали мятежи роялистов.
Власть центрального правительства признали лишь четыре провинции из семи (Каракас, Баринас, Мерида и Трухильо). В трех восточных провинциях (Кумана, Барселона и Маргарита) верховодили командиры партизанских отрядов Сантьяго Мариньо, Мануэль Пиар и Хуан Баутиста Арисменди, изгнавшие немногочисленные испанские гарнизоны. Мариньо провозгласил себя диктатором и при поддержке Пиара, ставшего его заместителем, отклонял призывы Боливара договориться об объединении всех антииспанских сил. «Что скажут испанцы и весь мир, следящие за нашим поведением, – взывал Боливар к Мариньо, обосновавшемуся в Кумане, – и к каким выводам они придут, видя вспыхнувший огонь разногласий между братьями, которые совместными усилиями разорвали сковывавшие их цепи и смело шли навстречу опасностям в сражениях за общее дело?» Далее Боливар прозорливо предупреждал: «Если мы создадим два независимых правительства, одно на западе, другое на востоке, мы образуем два государства, и оба они окажутся бессильными и не смогут защитить себя…» [82]. Однако честолюбивый и удачливый партизанский вожак не внял голосу разума.
Раскол страны явился одной из причин того, что второй венесуэльской республике удалось продержаться лишь один год (август 1813 – июль 1814 г.). Но и в эти немногие месяцы в сложнейшей обстановке проявились неукротимая энергия и воля Боливара, его выдающиеся способности государственного деятеля и военного руководителя. Декреты Боливара напоминают постановления революционных властей Франции эпохи Великой революции 1789-1793 годов. Были осуществлены финансовая и административная реформы, обеспечено снабжение армии патриотов, сформировано временное правительство в составе министра внутренних дел, военного, финансов и иностранных дел, генерального контролера. На эти посты были назначены деятели, преданные идеалам революции 19 апреля. «В эпоху гражданской войны и внутренних революций, – утверждал Боливар, – наша административная система должна быть простой до предела. Из этого рождаются ее сила и быстрота действия» [83]. Тем не менее для решения самых важных вопросов в Каракасе созывались народные ассамблеи, выносившие свой вердикт действиям правительства.
Львиную долю времени и усилий Боливара поглощали финансовые, экономические и военные вопросы. Несмотря на это, его недолгое пребывание на посту главы второй венесуэльской республики было отмечено активной внешнеполитической деятельностью.
Пост министра финансов и иностранных дел в своем первом правительстве Боливар доверил Антонио Муньосу Тебару. Вместе с ним в рядах Патриотического общества он готовил свержение испанского господства. В момент назначения Тебару исполнился всего лишь 21 год. Никогда впоследствии на международной арене Венесуэлу не представлял столь молодой министр иностранных дел.
Несмотря на молодость, Тебар обладал немалыми знаниями и политическим опытом, пользовался популярностью среди патриотов. В четырнадцатилетнем возрасте он уже окончил Центральный университет Венесуэлы и получил звание бакалавра философии. Когда грянули события 19 апреля 1810 г., он с радостью покинул стены церковного прихода, где был помощником священника, и окунулся в политическую борьбу.
Тебар был одним из тех, кто с энтузиазмом приветствовал возвращение Миранды на родину. Вскоре он стал активным членом «команды Миранды». По словам венесуэльского историка X. Хиль-Фортоуля, деятели, подобные Тебару, «подражали разящему красноречию французских клубов, метали громы и молнии против колебаний конгресса и ежедневно требовали немедленного провозглашения независимости». В период первой венесуэльской республики он занимал пост сначала второго, а затем первого секретаря в министерстве иностранных дел. Известность ему принесли выступления на страницах газеты «Эль Патриота венесолано», основанной Патриотическим обществом в июне 1811 года. Его статьи, безукоризненные по стилю и форме, отличала столь страстная и яркая пропаганда дела патриотов, что вскоре Тебара стали называть «пером революции». В 20 лет он возглавил министерство юстиции в правительстве первой венесуэльской республики.
После поражения патриотов Тебар оказался пленником испанцев, но был освобожден армией Боливара и вновь занял пост министра в правительстве. Под первым внешнеполитическим документом второй венесуэльской республики – Воззванием к иностранцам стояли подписи Симона Боливара и Муньоса Тебара. Это воззвание было обнародовано 16 августа 1813 г. на испанском, английском и французском языках. Венесуэльское правительство призывало всех иностранцев, покинувших страну после падения первой республики, вернуться в Венесуэлу для продолжения своей хозяйственной деятельности. Оно обещало всем иностранным предпринимателям, независимо от их национальной принадлежности и профессии, защиту со стороны венесуэльского государства, гарантировало им предоставление всех прав и привилегий, которыми они пользуются в своей стране.
Как показали дальнейшие события, это было началом осуществления внешнеполитической стратегии, нацеленной на завязывание стабильных контактов с зарубежными партнерами и преодоление стены дипломатического непризнания, изолировавшей Венесуэлу от внешнего мира. Воззвание заканчивалось словами: «Любому иностранцу, вставшему под наши знамена для защиты дела свободы и независимости, будет предоставлено гражданство Венесуэлы и выплачено достойное вознаграждение за его услуги» [84]. Здесь Боливар впервые, пока еще в общей форме, упоминает о задуманном им грандиозном проспекте – создать из опытных военных, прошедших горнило наполеоновских войн и сохранивших верность идеалам свободы и национальной независимости, иностранный легион. Он поможет укрепить ряды венесуэльских патриотов и тем самым приблизит день окончательной победы над Испанией. Французский генерал Лафайет внес неоценимый вклад в завоевание независимости английскими колониями в Северной Америке. Почему бы представителям нового поколения европейцев не помочь испанской Америке обрести свободу?
В напряженные дни второй республики Боливар предстает уже как государственный деятель, обладающий глубоким видением бурного океана международной политики первых десятилетий XIX века. Его политическое мышление отличали конкретное знание главного центра международных импульсов той эпохи – Европы, проникновение в механизм сложной и подвижной системы «европейского равновесия». В сравнении со своими сподвижниками Боливар обладал важнейшим преимуществом: для него международная политика была открытой книгой, в то время как для многих из них – туманной абстракцией,
С каждой новой внешнеполитической акцией дипломатия национального освобождения Боливара обретала конкретное содержание. Все должно служить главной цели: окончательной победе над испанцами, международному признанию и упрочению национальной независимости Венесуэлы. Важнейшее значение для решения этой задачи приобретало объединение усилий двух братских народов Венесуэлы и Новой Гранады. Опираясь на свой опыт участия в освободительной борьбе Новой Гранады и сотрудничества с ее государственными деятелями, Боливар в 1813-1814 годах развил и углубил идеи, воплощенные в Договоре о дружбе, союзе и федерации между Венесуэлой и Кундинамаркой 1811 года. В письме к Сантьяго Мариньо он высказал свою заветную мысль: «…Венесуэла и Новая Гранада, объединившись, смогли бы образовать единую нацию» [85]. В послании президенту Новой Гранады Камило Торресу от 13 сентября 1813 г. Боливар ведет речь о конкретных путях осуществления своей мечты: «Когда территория Венесуэлы будет освобождена от врагов, будет созвана представительная ассамблея Венесуэлы… Эта ассамблея определит позицию в отношении объединения с Новой Гранадой» [86].
В дипломатии национального освобождения Боливара достижение тесного союза двух братских народов носило характер программного требования и рассматривалось как необходимый шаг на пути к победе в войне за независимость. В дальнейшем ареной международной деятельности Боливара станет весь американский регион. Его помыслы будут направлены на поиски достойного места для латиноамериканских стран в мировой системе суверенных государств. При этом Боливар понимал ограниченность арсенала внешнеполитических средств, находившихся в его распоряжении. Венесуэла, как и другие латиноамериканские страны, в своих действиях на международной арене не могла опираться на весомый экономический потенциал, а тем более на военную мощь. Главный инструмент дипломатии Боливара – моральная и юридическая сила аргументации, убеждение партнеров, мобилизация международного общественного мнения, понимание и прогнозирование хода событий на международной арене в целях умелого использования в своих интересах противоречий между сильными мира сего. В первых же инструкциях своим дипломатическим эмиссарам Боливар подчеркивал необходимость вести переговоры с иностранными государствами «на основе полного равенства», Таким образом, дипломатия национального освобождения Боливара носила интеллектуальный и этический характер. Она строилась на использовании преимущественно политических средств и принципов.
Исходя из своих демократических убеждений, Боливар решительно отверг освященную веками практику ведения внешней политики с помощью тайного сговора, закулисных махинаций, шантажа, подкупа и использования грубой силы. Конечно, тайна в дипломатии является одним из ее методов и повседневно используемой формой. «Тайна есть душа договоров» [87], – утверждал еще в начале XVIII века известный дипломат и теоретик международных отношений Ф. Каллиер, чье руководство по дипломатии широко использовалось во многих странах. Действительно, раскрывая все свои карты, в дипломатии нельзя умело маневрировать, использовать фактор внезапности, строить игру на противоречиях не только между противниками, но и среди партнеров-союзников. Не случайно все значительные дипломатические донесения издавна писались шифром или же отправлялись со специальными посланцами – дипломатическими курьерами.
Боливар – дипломат и политик был далек от того, чтобы абстрагироваться от окружающей его действительности, игнорировать реальности международной жизни своего времени и отказываться от того, без чего вообще не может существовать дипломатия. Вместе с тем он гневно осуждал традиционную дипломатию, сравнивая ее с мастерской, где под покровом тайны производятся разбойные войны. Из своей пока еще скромной дипломатической практики Боливар смог убедиться, как ничтожно мало значат в международных отношениях нравственные принципы и заповеди христианской морали, хотя на словах к ним непрестанно взывали правители «цивилизованной» части мира. На международной арене правили бал пресловутое «право сильного», циничный расчет и попрание свободы «варварских» народов. «У Англии нет друзей, а есть только интересы» – в такой классической формуле выразил впоследствии внешнеполитическое кредо «коварного Альбиона» один из самых влиятельных представителей английской дипломатии середины XIX века лорд Пальмерстон.
По замыслам Боливара, Венесуэла и другие молодые независимые государства, рождавшиеся на развалинах испанской и португальской колониальных империй в Америке, призваны положить начало новой дипломатии, основанной на принципах демократии, социальной справедливости и высоких этических нормах. Для новой дипломатии должны быть законом отказ от захватнических войн, урегулирование конфликтов путем переговоров и посредничества, невмешательство во внутренние дела соседей, солидарность с народами, борющимися за свое освобождение от угнетения иностранных властителей или же собственных тиранов. Освободитель считал, что внешнеполитические цели Венесуэлы справедливы и высокоморальны. Поэтому ее дипломатия должна носить честный, открытый характер.
Учитывая переходный характер эпохи, когда международные отношения феодального типа все явственнее замещались более гласными и свободными отношениями буржуазного общества, Боливар одним из первых в мировой политике стал широко прибегать к обращениям через головы монархов и правительств, отказывавших Венесуэле в дипломатическом признании, к народам мира, международному общественному мнению, деловым людям, стремясь донести до них правду о событиях в испанской Америке и завоевать их на сторону ее справедливого дела.
20 сентября 1813 г. Симон Боливар выступил с Обращением к нациям всего мира. В первых же строках в нем исчерпывающе объяснялись причины предпринятого дипломатического демарша: «…с целью предупредить клевету наших врагов нам следует кратко, в общих чертах… изложить причины нашего поведения и вызвать у вас гнев и отвращение к нашим угнетателям. Они заслужили, чтобы их преследовали как врагов рода человеческого, поскольку совершили самые ужасные преступления против справедливости и прав человека… Они проливают нашу кровь, издеваются над нашими соотечественниками и опустошают наше государство» [88].
Обращение к нациям всего мира не оставляет равнодушным, никого, кто читает это написанное кровью сердца послание. В нем осуждаются малодушная нерешительность и постоянные колебания деятелей первой венесуэльской республики, описываются страшные последствия землетрясения 1812 года, разоблачается вероломство Монтеверде, поправшего условия капитуляции, подписанной Мирандой. Справедливый гнев Боливара вызывают бесчисленные преступления испанцев на венесуэльской земле, уничтожение пленных, мирных жителей городов и крестьян, узаконенные грабежи, жестокое обращение с выдающимися и заслуженными людьми. В документе обличается мракобесие кадисского Регентства, назначившего Монтеверде генерал-капитаном Каракаса.
Патриоты заявляли всему миру о своей решимости довести борьбу до окончательной победы. «Мои руки все еще сжимают оружие, – говорилось в обращении Боливара, – и я не выпущу его, пока полностью не освобожу от испанцев провинции Венесуэлы, которые совсем недавно познали их тиранию, несправедливость, коварство и жестокость».
В обращении подчеркивалась мысль об открытости Венесуэлы для внешнего мира и выражалась надежда на понимание и поддержку ее справедливого дела. «Нации мира! Пусть Венесуэла воздаст вам должное за то, что вас не ввели в заблуждение уловки этих злодеев, которые пытаются дискредитировать нас… И если вы стремитесь к истине, то Каракас не только приглашает, но и преисполнен желания видеть людей, прибывающих в его порты, чтобы поселиться у нас и помочь нам своим умением и знаниями, не спрашивая при этом у них, в какой части мира они родились».
Столь подробному рассмотрению обращения есть одно оправдание: перед нами – первое развернутое изложение основополагающих принципов дипломатии национального освобождения Боливара.
Второе обращение к международной общественности последовало через полгода после первого. Манифест «К нациям мира о войне насмерть», обнародованный 24 февраля 1814 г., подписал Муньос Тебар. Эта дипломатическая акция диктовалась необходимостью разъяснить обстоятельства и причины, которые привели к крайнему ожесточению вооруженной борьбы между испанцами и патриотами и вынудили Боливара издать 15 июня 1813 г. свою прокламацию «О войне насмерть». «Справедливость требует возмездия, и необходимость диктует нам этот шаг…, – говорилось в прокламации. – Всякий испанец, который самым энергичным и действенным образом не борется за правое дело, будет считаться врагом и наказываться как предатель родины, а следовательно, расстреливаться. Тех же, кто перейдет в наши ряды с оружием или без него, кто будет помогать добрым гражданам в их усилиях сбросить гнет тирании, – тех ждет полное помилование» [89].
Ни один из декретов Боливара на протяжении всей его политической жизни не вызвал столь острой и противоречивой реакции как современников, так и представителей последующих поколений, в первую очередь исследователей его жизни. Одни убежденно доказывали, что это был шаг вынужденный и необходимый для успеха дела патриотов. Другие, особенно на Западе, не менее категорично осуждали с позиций гуманизма «войну насмерть» как варварский акт, несовместимый с человеческими нормами и установившимися обычаями [90].