МАНИФЕСТ ВЕЛИКОЙ КОЛУМБИИ К ПРАВИТЕЛЬСТВАМ ЕВРОПЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

МАНИФЕСТ ВЕЛИКОЙ КОЛУМБИИ К ПРАВИТЕЛЬСТВАМ ЕВРОПЫ

Политика «Священного союза», проникнутая ненавистью к прогрессу и революционным движениям, воздвигла «санитарный кордон», отделявший Европу от испанской Америки, сбросившей цепи рабства. В декларации, подписанной в 1820 году державами – учредительницами «Священного союза» (Австрией, Пруссией и Россией), подтверждалась их решимость не признавать «незаконных» политических перемен в мире и в случаях, опасных для существующей монархической системы, употреблять «принудительную силу, поскольку применение таковой будет неизбежно» [386]. Такая политика подпитывала надежды испанского монарха реставрировать при помощи «венценосных собратьев» свое господство в «мятежных колониях».

Начиная с первого конгресса «Священного союза» в Аахене (1818 г.) и до фактического его распада в середине 20-х годов вопрос о восставших колониях Испании находился в сфере забот союза и служил предметом закулисных переговоров. Правда, европейские державы достаточно трезво оценивали плачевное состояние дел Фердинанда VII. Последствия нескончаемой войны в Америке были для Испании поистине катастрофическими. Эта война истощала ее людские и финансовые ресурсы, обостряла внутренний кризис в стране. Некогда великая держава, Испания все больше скатывалась на положение второразрядного государства. Недовольство испанского народа, стонавшего под гнетом монарха-мракобеса и его преступной камарильи, грозило новым революционным взрывом.

Все европейские столицы – от Лондона и до Санкт- Петербурга – сочувствовали Фердинанду VII и считали испанскую Америку «опасным очагом якобинства». Державы «Священного союза» были бы счастливы видеть торжество легитимистских принципов в испанской Америке в любой форме, но никто из них, учитывая бессилие испанского монарха, не намеревался «таскать для него каштаны из огня». Свою активность они направляли на организацию посредничества для решения «южноамериканского вопроса» (таким термином «Священный союз» именовал конфликт между Испанией и ее колониями) и уговаривали Фердинанда VII проявить в отношении своих бывших колоний либерализм, учесть их законные интересы и пожелания, осуществив необходимые реформы. В этом случае европейские правительства питали надежды примирить испаноамериканских патриотов с Мадридом и вернуть их в лоно «матери-родины». Планам европейского коллективного посредничества суждено было оставить след только в анналах дипломатической переписки. Испанская монархия категорически отказывалась идти на какие-либо компромиссы и все свои надежды возлагала на вооруженную акцию «Священного союза» в отношении испанской Америки, призванную помочь Фердинанду VII восстановить там свои «права суверена» в полном объеме. Реальных предпосылок для коллективной интервенции держав «Священного союза» за океан не существовало по многим причинам, но это обстоятельство не смущало Мадрид. Испанский двор и его ближайшее окружение уже давно перестали считаться с реалиями и во внутренней политике, и в международных делах.

Пока происходило долгое «перетягивание каната» между Мадридом и другими европейскими столицами, Англия и державы «Священного союза» проводили согласованную политику непризнания Гаити и других стран Америки, освободившихся от колониального владычества. Наиболее категорично свою позицию выразила Австрия. В ее заявлении говорилось, что Вена «не признает независимости испанских провинций в Америке до тех пор, пока Его Католическое Величество добровольно и с соблюдением законных формальностей не откажется от суверенных прав, которыми он до сих пор пользуется в этих провинциях» [387]. Другие блюстители легитимизма не были настроены столь ортодоксально, но и они официально именовали испаноамериканских патриотов «мятежниками» против «законного короля».

Между тем из Европы поступали известия, одно тревожнее другого. По мандату «Священного союза» Австрия в марте – апреле 1821 года подавила освободительные революции в Неаполитанском королевстве и в Пьемонте. Восстание греков против иностранного ига было отдано на растерзание турецкого султана. Решение «Священного союза» созвать осенью 1822 года в Вероне конгресс для организации вооруженной интервенции с целью подавления революции в Испании вызвало серьезное беспокойство руководителей испаноамериканских патриотов. Пока более «горячие» дела не позволяли европейским монархам вплотную заняться южноамериканским вопросом. Но кто мог поручиться, что после Испании не наступит очередь колоний, свергнувших власть Фердинанда VII?

Такова была ситуация в Старом Свете, когда дипломатия Великой Колумбии в начале 20-х годов предприняла новую кампанию за нормализацию отношений с европейскими странами.

Для Боливара «Священный союз» являлся воплощением мировой реакции, злейшим врагом свободы и независимости народов. Испаноамериканские патриоты решительно отвергали претензии европейских монархов вмешиваться в судьбу других стран во имя торжества легитимизма. По предложению Боливара Национальный конгресс в Ангостуре в ноябре 1818 года принял Декларацию республики Венесуэла. Это был ответ суверенного народа на угрозы европейского деспотизма. «Ни Испания не имеет права требовать восстановления своей власти, ни Европа не имеет права возвращать эту власть испанскому правительству…, – заявлялось в декларации. – Венесуэльский народ полон решимости скорее пасть погребенным под руинами, чем покориться, если Испания, Европа и весь мир будут упорствовать в том, чтобы вернуть его под испанское иго» [388].

Все последующие годы мысль Боливара упорно билась над решением чрезвычайно сложной внешнеполитической задачи: какими путями можно создать на международной арене противовес «Священному союзу», чтобы нейтрализовать реакционного «монстра», помешать его щупальцам протянуться в испанскую Америку? Сначала Боливар надеялся на образование единого фронта с северным соседом, а затем – на союз с Англией. Эти планы основывались больше на страстном желании видеть низвергнутым блок деспотов, чем на трезвом учете реальностей международной жизни той эпохи. Дорога к латиноамериканскому единству также оказалась тернистой. «Вся Европа против нас, а вся опустошенная Америка представляет собой, мягко говоря, ужасающую картину… „Священный союз" использует любые средства, даже самые преступные и изощренные, какие только можно вообразить, для того чтобы подрывать в Америке общественный порядок, сеять смуту, провоцировать междоусобицы и в конце концов вызвать крушение дела борцов за свободу и независимость, принесших столько жертв. Реставрировать в Америке позорный колониальный режим или по меньшей мере посадить здесь на троны угодных ему ставленников – таковы неизменные цели "Священного союза"» [389], – говорил Боливар.

Для борьбы со «Священным союзом» в этих условиях оставался еще один возможный путь – прорыв установленного им «санитарного кордона» и завязывание с европейскими государствами нормальных дипломатических и торговых отношений. Боливар знал о противоречиях, скрытых за фасадом «Священного союза», о столкновениях интересов Петербурга, Лондона, Вены, Версаля и Мадрида, вражде и соперничестве различных дворов и кабинетов в системе «европейского равновесия». Колумбийская дипломатия овладевала искусством использовать распри тиранов, так же как и заинтересованность ряда европейских государств в развитии торговых связей с испанской Америкой.

Дипломатический посланец Боливара Ф. Cea, оказавшись в Париже после неудачных мирных переговоров в Мадриде, обнародовал по своей инициативе в апреле 1822 года «Манифест полномочного посла республики Колумбия правительствам Европы» [390]. В этом документе, переданном министерству иностранных дел Франции и послам всех европейских государств в Париже, прежде всего подчеркивалось историческое значение успехов патриотов в борьбе за независимость: «Америка, угнетенная и порабощенная на протяжении трех столетий, сбросила иго метрополии… Все эмблемы европейского господства развеяны: на месте львов и башен Кастилии утвердились цвета независимости и свободы». Далее говорилось о создании объединенного независимого государства на севере континента Южной Америки: «Колумбия пожинает плоды своих благородных усилий, она обрела свободу, суверенитет и независимость».

Разъяснение в Европе истинных намерений и стремлений испанской Америки было актуально и необходимо. Европейские правительства продолжали пребывать в плену старых и искаженных представлений о положении за океаном. В Европе в то время все еще доминировала информация, распространявшаяся Мадридом. Дипломаты Фердинанда VII и испанская пресса рисовали радужные перспективы скорого триумфа испанского оружия в Америке и замалчивали победы, одержанные патриотами. В этой связи большое значение имело заявление Cea о том, что Испания больше не располагает материальными, военными и политическими возможностями восстановить старые порядки в заокеанских владениях.

Колумбийская дипломатия в своем манифесте ставила в известность европейские правительства о намерении независимых испаноамериканских республик объединиться в равноправный союз и развивать отношения мира и дружбы с другими странами и народами.

В ожидании «скорого ответа» Cea излагал основные принципы сотрудничества Великой Колумбии с другими государствами: колумбийское правительство признает все существующие иностранные правительства независимо от их происхождения или характера государственного строя. В то же время оно не намерено вступать в переговоры с иностранными правительствами, если они не признают Колумбию де-юре или де-факто. Провозглашались свобода торговли, готовность к совместному использованию природных богатств Колумбии, гарантии доступа иностранцев в ее порты и на ее территорию, равно как и обеспечение иностранцам безопасности на основе взаимности. В манифесте с достоинством, присущим суверенному государству убежденному в своих силах и жизнеспособности, высказывалось предупреждение в адрес правительств, намеренных продолжать политику непризнания Колумбии: для них будут закрыты порты Колумбии, и их товары не будут допускаться на ее территорию.

Весомость манифесту придавали блистательные победы освободительной армии патриотов над испанцами в Южной Америке. Этот документ имел большое историческое значение. Он отражал выход крупнейшего независимого государства Латинской Америки на арену мировой политики. Опубликованные и неопубликованные архивные дипломатические документы, к сожалению, не позволяют сделать обоснованный вывод относительно следующего вопроса, касающегося колумбийского манифеста: было ли его обнародование в Париже специально приурочено к тому моменту, когда Европы достигла сенсационная весть о послании президента Джеймса Монро от 8 марта 1822 г. Конгрессу США с предложением признать независимость восставших испанских колоний, или же имело место простое совпадение двух событий? Поскольку Cea оказался в Париже не совсем по своей воле, а будучи высланным испанским правительством из Мадрида вместе с двумя другими колумбийскими дипломатами, и находился в столице Франции проездом, держа путь в Лондон, то скорее всего следует говорить о случайном совпадении. Но оно было знаменательным и даже, можно сказать, счастливым. Благодаря совпадению во временной плоскости эти два заявления взаимно усиливали воздействие каждого из них на обстановку и политические настроения в Европе. При всем желании коронованные «вершители судеб» в Старом Свете оказались не в состоянии замолчать манифест Великой Колумбии.

Колумбийское заявление рассматривалось послами стран – победительниц Наполеона (Австрии, Англии, Пруссии, России), регулярно проводившими в Париже совместные обсуждения важнейших вопросов международной политики. Конференция послов решила не отвечать на манифест Cea, так как их правительства не поддерживали дипломатические отношения с Великой Колумбией. Тем не менее все послы направили полный текст документа дипломатической почтой в столицы своих стран.

В публикации «Боливар и Европа», приуроченной к 200-летию со дня рождения Освободителя, представлены многочисленные новые архивные и другие малоизвестные документы. Они позволяют обрисовать различные грани волны откликов, вызванной манифестом Cea в правительственных, общественных и деловых кругах многих европейских стран. В течение нескольких месяцев между главными столицами Европы по посольским каналам происходил обмен мнениями для согласования общей позиции по поводу дипломатической акции посланника Великой Колумбии. В конце концов склонились к предложению Петербурга выразить «неодобрение путем молчания». По словам австрийского канцлера К. В. Меттерниха, любая другая реакция «представляла бы опасный прецедент на будущее» [391].

И все-таки ответ, хотя и в косвенной форме, был дан монархами Европы. Получив испанскую ноту от 9 мая 1822 г., осуждавшую решение США признать Мексику и ряд стран Южной Америки, правительства европейских держав поспешили заверить Мадрид в своей неизменной приверженности принципам легитимизма. Тональность этих заверений определялась сочувствием к «несчастному монарху» и опасениями относительно возможного проникновения «мятежного духа» из Нового Света в Европу. Для себя же, не объявляя вслух, они уже пришли к мнению, высказанному русским министром иностранных дел К. В. Нессельроде в секретной депеше в июне 1822 года: «…неотвратимая сила вещей привела к тому времени, когда народы Южной Америки должны отделиться от своей метрополии» [392]. Только правительство буржуазных либералов Португалии, презрев возможные осложнения отношений со «Священным союзом» и соседней Испанией, осмелилось направить официальный ответ на манифест Cea. В ноте от 12 июня 1822 г. португальский министр иностранных дел С. П. Феррейра сообщал колумбийскому посланнику о решении правительства Португалии, ранее признавшего независимость Буэнос-Айреса, поступить таким же образом в отношении Колумбии. Поверенный в делах Португалии в США С. Констансио получил указание Лиссабона провести переговоры с Колумбией о развитии взаимовыгодной торговли между двумя странами [393]. Решение правительства Португалии свидетельствовало о назревавших переменах в Европе. Однако торжество монархической реакции в этой стране в мае 1823 года при поддержке «Священного союза» помешало осуществлению объявленных шагов.

Официальная реакция монархической Европы не была для колумбийского дипломата неожиданностью. Cea и не рассчитывал, что его акция немедленно откроет все двери Европы. Главная цель заключалась в том, чтобы пробить брешь в «стене молчания» и завязать диалог с широким спектром политических сил в Европе по вопросу о правомерности и обоснованности желания Великой Колумбии приобщиться к цивилизованному миру. И эта цель была достигнута.

В Париже печать живо, а порой и яростно спорила, обсуждая перспективы французской политики в испано-американских делах. Газета «Журналь де деба», опубликовав на своих страницах 18 апреля 1822 г. полный текст манифеста Cea, высказалась за направление в испанскую

Америку неофициальных французских представителей в качестве первого шага на пути к признанию молодых государств Американского континента. Влиятельная либеральная газета «Ле Конститусьонель» разоблачала нападки на Cea роялистских органов печати. Поддерживая позицию Версаля, «верного друга» Испании и Фердинанда VII, промонархические газеты пытались преуменьшить значение колумбийского манифеста и посеять недоверие к посланнику Колумбии – «прекрасному ботанику», но «пока что еще новичку в сфере дипломатии». Но и они не могли обойти молчанием демонстративного чествования сеньора Cea «всем Парижем». Газета «Курьер франсе» 27 мая 1822 г. сообщила о впечатляющем банкете в честь посланника Великой Колумбии, организованном крупными коммерсантами и финансистами Парижа, известными политическими деятелями, модными писателями и художниками. В числе 125 гостей находились М. Ж. Лафайет, Б. Констан, П. О. Ренуар, Ж. Б. Мольер и другие знаменитости, многие депутаты парламента. От имени делового мира Парижа банкир и лидер либеральной партии Жак Лаффит заявил на банкете: «Торговля – друг мира, свободы и порядка… – очень скоро сблизит Колумбию и Францию в интересах процветания обеих стран» [394]. Приверженность Людовика XVIII принципам легитимизма приходила в противоречие с торгово- экономическими интересами буржуазии Франции.

Аналогичной была реакция английских политических и деловых кругов. Как только Cea прибыл в Лондон, торговцы Сити и деятели парламентской оппозиции устроили в его честь торжественный обед в одном из самых престижных ресторанов города. Согласие герцога Э. Сомерсета председательствовать на церемонии символизировало позитивное отношение аристократических кругов, близких к Букингемскому дворцу. Оркестр играл марш «Славься, Колумбия!». Английский промышленник Дж. Макинтош, выступивший за установление дипломатических отношений с Колумбией, закончил свою речь на обеде здравицей в честь Боливара и его освободительной армии. Газета «Таймс» в своих комментариях писала: «Вчерашняя церемония может рассматриваться как официальное празднование в нашей стране свободы и независимости бывших подданных Испании, обитающих по ту сторону Атлантического океана» [395]. Известные торговые дома Лондона «Беаринг бразерс», «Барклей» и др. подписали петицию к правительству с требованием в интересах торговли поставить на официальную основу отношения с новыми государствами в Америке. По требованию оппозиции состоялись дебаты по этому вопросу в английском парламенте. Министр иностранных дел Р. С. Кэстльри несколько раз встречался с Cea. В связи с пересмотром законодателями Навигационного акта Кэстльри предложил включить в него статью о признании флага южноамериканских торговых судов. В своеобразной форме это означало признание де-факто независимости бывших колоний, так как такая честь оказывалась только флагу суверенных государств [396]. Начинался пересмотр английской политики «нейтралитета».

В германских государствах в откликах на манифест Cea также больше звучал голос деловых людей, чем политиков [397]. Торговая палата вольного города Гамбурга, крупнейшего германского внешнеторгового порта, в июне 1822 года выступила с заявлением «Предложения, касающиеся положения в Южной Америке». В нем рекомендовалось властям «последовать примеру Северной Америки и официально признать новые государства в этой части света». В королевстве Ганновер граф Мюнстер также предложил возможно быстрее установить официальные отношения с освободившимися колониями в испанской Америке. Это предложение получило одобрение короны.

Даже в Пруссии, служившей в Германском союзе опорой легитимизма, правительство в соответствии с доктриной министра иностранных дел графа X. Бернсдорфа о разделении частной инициативы и дипломатии стало смотреть сквозь пальцы на контакты торговцев и фабрикантов с испаноамериканскими патриотами. Как видно из депеши, адресованной генерал-лейтенанту фон Шолеру в Петербург в июле 1822 года, манифест Cea и решение Монро вызвали в Берлине весьма своеобразные размышления. После изложения прусской позиции в отношении испанской ноты от 9 мая 1822 г. и участия «Священного союза» в решении южноамериканского вопроса в депеше содержался такой комментарий: «Эта великая революция в Америке, все последствия которой еще недостаточно осознаются, в конечном счете изменит всю систему отношений в Европе таким же образом, как открытие Америки придало новые формы всей европейской цивилизации». Логическим продолжением трезвой линии в политике Берлина явилось поручение, данное Бернсдорфом министру торговли графу фон Бюлову в октябре 1823 года. Ему предписывалось заняться назначением торговых представителей в испанскую Америку при соблюдении необходимых осторожностей, вытекающих из обязательства Пруссии даровать «официальное признание революционных правительств в Америке только совместно с другими европейскими державами». Не случайно исследователи сравнивали прусскую внешнюю политику в первой четверти XIX века с двуликим Янусом.

1822 год послужил исходным рубежом для начала переоценки политики в отношении испанской Америки в Швейцарии, Швеции и Голландии. Нереалистично связывать это только с манифестом Cea. Сказывалось также воздействие новых веяний в политике Англии и особенно США. Но и демарш колумбийского посланника оставил заметный след.

Торговый представитель Швейцарской конфедерации в Париже Карл фон Чанн установил неофициальный контакт с Cea для обсуждения возможностей сбыта швейцарских промышленных изделий на рынке Великой Колумбии. Он встречался также с представителями США в связи с их решением признать ряд испаноамериканских республик. В своих докладах федеральному правительству 12 апреля и 13 мая 1822 г. Чанн анализировал преимущества, которые швейцарские коммерсанты могут получить благодаря установлению отношений с Колумбией и другими странами региона. После того как федеральное правительство получило текст манифеста и поясняющие документы, направленные Cea на имя министра иностранных дел Швейцарии, в июле 1822 года в союзном сейме «при закрытых дверях» состоялись дебаты относительно наиболее подходящих форм установления отношений с новыми государствами в Америке. Парламентарии одобрили предложение главы исполнительной власти ограничиться ввиду «деликатности проблемы» установлением неофициальных контактов, в случае необходимости, на нейтральной почве, то есть между швейцарскими представителями и посольствами испаноамериканских стран в Вашингтоне [398].

Король Голландии Вильгельм I в 1822 году поручил своим министрам заняться вопросами обеспечения торговых интересов страны в испанской Америке, и в мае 1824 года первая голландская миссия отбыла из Кюрасао в Колумбию для ознакомления с экономическим и политическим положением этой страны и проведения переговоров об установлении консульских отношений. Вслед за этим последовало назначение голландских консулов в Ла-Гуайру, Маракаибо и позднее, в марте 1826 года, в Боготу. Шведское королевство в конце 1822 года направило своего самого опытного консульского работника – Северина Лориха со специальной миссией в Венесуэлу и Колумбию для ознакомления на месте с обстановкой [399]. Малые европейские государства действовали с оглядкой на великие державы.

Известия о всех этих событиях доходили до Боготы с большим опозданием. К тому же поступавшая информация носила отрывочный и зачастую противоречивый характер. Видимо, руководителям внешней политики Великой Колумбии нелегко было составить отчетливое представление о смелом и во многом выходящем за рамки привычной дипломатии демарше, предпринятом Cea в Париже. Наибольшую обеспокоенность Боготы вызвала та часть его заявления, где говорилось о возможном закрытии колумбийских портов для торговцев стран, которые лишают Колумбию признания де-факто или де-юре. По формальной логике такое заявление противоречило установке центра на всемерное развитие контактов и торгового обмена с зарубежными странами для преодоления внешнеполитической изоляции страны.

Обоснованны ли были эти страхи колумбийского правительства? Во-первых, манифест Cea не предполагал немедленного принятия подобного рода санкций в отношении иностранных государств, а во-вторых, колумбийский посланник, как показали непосредственные и более поздние отклики на его акцию, правильно уловил возможность воздействовать на политику европейских государств через торгово-экономические интересы. Впоследствии Боливар также неоднократно прибегал к такой стратегии, в частности при нормализации отношений Колумбии с Пруссией.

Не получили одобрения Боготы также результаты переговоров Cea с английскими кредиторами о консолидации долговых обязательств Колумбии перед английскими банкирами и о предоставлении новых займов. Колумбийское правительство остро нуждалось в валюте, и Боливар в свое время даже уполномочил Cea в случае необходимости предложить английским банкирам в качестве гарантии богатейшие серебряные рудники «Плата де Санта-Ана». В то время английский денежный рынок был единственно доступным для патриотов. Однако Cea не сумел успешно выполнить поручение, и условия заключенного в марте 1822 года соглашения о крупном займе с финансовой группой Грэхема, Херринга и Паулеса были неблагоприятными для Колумбии. Подписывая обязательства на 2 млн. ф. ст., колумбийцы получали на руки лишь 640 тыс. [400] Остальные две трети шли на покрытие ранее взятых кредитов, комиссионные и другие платежи. Конгресс Великой Колумбии после острых дебатов в июле 1822 года санкционировал эту сделку условно, утвердив финансовую ответственность государства только за незначительную часть займа, реально полученную к моменту принятия конгрессом постановления.

Вице-президент Сантандер и министр иностранных дел Гуаль сочли, что колумбийский посланник превысил данные ему полномочия. Они приняли решение дезавуировать Cea и отозвать его на родину. Соответствующие распоряжения были направлены по дипломатическим каналам и опубликованы в правительственном официозе «Гасета де Коломбиа». Позднее Боливар одобрил их решение [401]. Одновременно Сантандер и Гуаль в июле 1822 года провели через конгресс назначение Хосе Рафаэля Ревенги новым чрезвычайным и полномочным посланником Колумбии в Лондоне. В инструкциях ему поручалось урегулировать вопросы финансовых отношений и добиваться дипломатического признания со стороны Англии.

Лично для Cea решения Боготы уже не имели большого значения, хотя в ответе министерству иностранных дел он выразил уверенность в том, что придет время, когда Колумбия оценит сделанное им. Болезнь прогрессировала, и дни его были сочтены. В ноябре 1822 года Cea, находясь в английском курортном местечке Бас, скончался.