§ 1. Правовые акты союзных республик, разрушавшие государственное единство СССР
Рассмотрим правовые акты, принятые союзными республиками в период перестройки, и попытаемся определить их роль в разрушении государственного единства СССР.
Как уже отмечалось, республиканские правовые акты, затрагивавшие вопрос государственного единства СССР, по своей направленности были нескольких разновидностей. Одна из них – правовые акты, с помощью которых осуществлялась «суверенизация» союзных республик, а попросту – отмежевание их от Союза ССР и прежде всего от власти союзного «центра».
Ещё летом 1988 г., на XIX конференции КПСС, делегация Эстонской республиканской партийной организации передала в Президиум конференции «основные предложения», которые по праву можно назвать революционными. В частности, в них содержались следующие требования:
«– функции управления экономикой (кроме сферы обороны)… передать из союзной компетенции и из совместной компетенции СССР и союзных республик в компетенцию республик. К ведению республик необходимо отнести решение вопросов регулирования цен, тарифов и оплаты труда, финансовой и кредитной политики в пределах произведённого национального дохода;
– конкретизировать понятие государственной собственности в СССР, установив в Конституции СССР, что государственная собственность страны (за исключением сферы обороны) состоит из государственной собственности всех союзных республик, которые являются полноправными распорядителями этой собственности, национального дохода на своих территориях. Межреспубликанский обмен осуществляется на взаимовыгодной эквивалентной основе. Одновременно союзные республики с учётом их ресурсов вносят свой вклад в решение важнейших общесоюзных программ;
…
– осудить массовые репрессии периода культа личности (в Эстонии в 1941 и 1949 годах) как преступления против человечности;
…
– признать высшей формой проявления воли народа общественный референдум. Выработать механизм проведения референдума по важнейшим вопросам общественно-политической и экономической жизни страны;
– создать при Президиуме Верховного Совета СССР с участием представителей всех союзных и автономных республик комиссию по пересмотру существующей Конституции СССР и выработке союзного договора как основополагающего документа союза равноправных советских республик. Подготовить и обсудить союзный договор в условиях широкой гласности при активном участии общественности;
…
– …считать, что к компетенции Верховного Совета СССР относится установление общих принципов (основ) законодательства, а разработку и принятие конкретных законов отнести к компетенции союзных республик. Общесоюзные акты не должны противоречить конституциям союзных республик;
– установить, что при расхождении союзного и республиканского законодательства окончательную оценку законности оспариваемых нормативных актов СССР и союзной республики мог бы давать специальный Конституционный суд СССР при Верховном Совете СССР, в состав которого на паритетных началах должны войти представители всех союзных республик;
…
– предоставить союзным республикам реальные возможности активно участвовать в международной жизни, свободно общаться с зарубежными странами, быть представленными в международных организациях, иметь при необходимости свои представительства в соседних странах и государствах с многочисленной эмиграцией (имея в виду эмигрантов этой национальности);
…
– рассмотреть вопрос о статусе ЦК компартий союзных республик (во всех случаях выделено мной. – Д. Л.), определив их права и обязанности, а также права и обязанности их членов»[602].
Таким образом, уже летом 1988 г. прибалтийские республики требовали основательной децентрализации СССР, передачи госсобственности, находящейся на территории союзных республик самим республикам, осуждения массовых репрессий как повод для дальнейшего выхода из состава СССР; пересмотра Конституции СССР и союзного договора, а также предоставления возможности проведения «общественного референдума» с дальнейшем представлением его результатов как «святой воли народа» для реализации выхода из состава СССР.
Эти тезисы в Президиум Конференции от имени делегации Эстонской ССР передал первый секретарь ЦК Компартии Эстонии Вяляс В. И. Бывают ли такие совпадения или нет, но первым секретарём ЦК Вяляс В. И. был назначен за 12 дней до XIX Конференции КПСС[603]…
Однако пока что это были лишь требования.
Юридически процесс отмежевания начался в 1988 г., когда 16 ноября Верховный Совет Эстонской ССР принял три важных документа: Закон ЭССР «О внесении изменений и дополнений в Конституцию (Основной Закон) Эстонской ССР»[604], Декларацию Верховного Совета ЭССР «О суверенитете Эстонской ССР»[605] и Резолюцию Верховного Совета Эстонской ЭССР «О союзном договоре»[606].
В принятом законе содержались изменения, вносимые в Конституцию ЭССР. Часть этих изменений носила по тем временам поистине смелый и даже провокационный характер. Новая редакция ст. 74 Основного закона Эстонской ССР устанавливала, что «законы и нормативные акты СССР вступают в силу на территории Эстонской ССР после их регистрации (выделено мной. – Д. Л.) в порядке, установленном Президиумом Верховного Совета Эстонской ССР. Верховный Совет Эстонской ССР имеет право приостанавливать или устанавливать пределы применения законодательного или иного нормативного акта СССР, если этим актом нарушен суверенитет Эстонской ССР или урегулированы вопросы, которые по Конституции Эстонской ССР относятся к ведению Эстонской ССР, либо если в них не учтена специфика республики».
Таким образом, был установлен приоритет республиканского законодательства над союзным, и Эстонская ССР, по существу, оставляла за собой безграничный простор для законотворческой деятельности независимо от Союза ССР.
Кардинально изменялась законом и основа экономической системы ЭССР, поскольку было предусмотрено, что в неё входят помимо государственной, кооперативной собственности и собственности общественных организаций и движений также личная, частная и смешанная собственность.
Декларация «О суверенитете Эстонской ССР» гласила: «В 1940 году гомогенное в национальном отношении, суверенное Эстонское государство стало составной частью Советского Союза, при этом было предусмотрено сохранение гарантий суверенитета и расцвет нации. Однако внутренняя политика сталинизма и периоды застоя игнорировала эти гарантии и принципы…
Верховный Совет Эстонской ССР видит лишь один выход из трудного положения – дальнейшее развитие Эстонии должно происходить в условиях суверенитета. Суверенитет Эстонской ССР означает, что ей в лице ее высших органов власти, управления и судебных органов принадлежит высшая власть на своей территории… В соответствии с этим дальнейший статус республики в составе СССР должен быть определен союзным договором».
Резолюция, посвященная союзному договору, предусматривала, что «Верховный Совет Эстонской ССР, основываясь на декларации о суверенитете Эстонской ССР, входит в Президиум Верховного Совета СССР с предложением разработать Союзный договор и уполномочивает Президиум Верховного Совета Эстонской ССР представлять интересы республики при разработке текста договора».
Как видно, на законодательном уровне впервые был поднят вопрос о пересмотре Договора об образовании СССР 1922 г. Кроме того, Эстонская ССР провозглашала суверенитет, но всё же пока ещё оставалась в составе СССР. При этом провозглашенный республикой «суверенитет» кардинально отличался от «суверенитета», признаваемого за союзной республикой действовавшей Конституцией СССР.
О проблемах соотношения суверенитета Союза ССР и союзных республик написано немало научной литературы. Главный вывод, который можно сделать в данном вопросе, – это различный подход к решению проблемы, который дается в двух «сталинских» Конституциях СССР – 1924 и 1936 гг., – с одной стороны, и в Конституции СССР 1977 г. – с другой. Первые две общесоюзные конституции предусматривали положение об ограниченном суверенитете союзных республик – он ограничен пределами компетенции Союза ССР (ст. 3 Конституции СССР 1924 г. и ст. 15 Конституции СССР 1936 г.). Данные положения базировались на сталинском постулате «потенциального суверенитета» союзных республик, – говоря о независимости последних, И. В. Сталин утверждал: «Элементы независимости остаются, безусловно, за каждой республикой, ибо каждая республика имеет право одностороннего выхода из состава Союза. Вот где элементы независимости, вот максимум независимости в потенции, который у каждой из республик, входящих в Союз, остается и который она может всегда осуществить»[607]. Принципиально по-другому говорил о суверенитете союзных республик последний общесоюзный Основной закон. Как известно, Конституция СССР 1977 г. предусматривала, что союзная республика является «суверенным советским социалистическим государством» (ст. 76), которое, помимо прочего, «имеет право вступать в отношения с иностранными государствами, заключать с ними договоры и обмениваться дипломатическими и консульскими представителями, участвовать в деятельности международных организаций» (ст. 80). Из норм Конституции видно, что суверенитет союзных республик прямо не ограничивается и, более того, подчеркивается дважды: во-первых, прямым указанием, что республики суверенны; во-вторых, указанием на то, что республики являются государствами, а стержневым признаком государства, как известно, является суверенитет[608]. Причем Конституция устанавливала, что «суверенные права союзных республик охраняются Союзом ССР». В научной литературе справедливо отмечалось, что «только в результате объединения республик в одно федеративное государство… возможно сохранение суверенитета этих республик, а следовательно, и сочетание его с суверенитетом СССР»[609].
Таким образом, суверенитет, независимость не появляются автоматически при географически отдельном существовании образования, именуемого государством и формально имеющего внешние атрибуты государственности. Подлинная независимость проявляется в действиях государства.
Как представляется, ярким примером этого являются все три прибалтийские республики. Именно в составе СССР они обрели подлинный суверенитет: развивалась их культура, национальное самосознание, сохранилась территориальная целостность в годы Великой Отечественной войны, был достигнут такой высокий экономический уровень и такое качество жизни, которые позволили советским гражданам называть Прибалтику «нашей заграницей». Возможно ли было, чтобы какое-либо государство, включая США, поставило какой-нибудь ультиматум, например, советской Литве? Нет, невозможно. Зато абсолютно иная ситуация сложилась в Прибалтике позднее, после разрушения СССР. Обладая формальными атрибутами и признаками государства, на деле три республики независимыми не являются: в странах воцарились нищета, развал экономики, деградация и вырождение культуры, а внешняя и внутренняя политика характерны для колониального «государства».
Поэтому в составе Советского Союза Эстонская ССР была суверенной. Однако провозглашенный Декларацией ЭССР суверенитет Эстонии закладывал основу для установления верховенства республиканской власти над союзной властью, то есть был начат процесс выхода республики из федеративных связей, а значит, и из государства. Позднее в некоторых аналогичных декларациях, которые были приняты союзными республиками, появилось даже положение о том, что акты союзных органов власти приобретают юридическую силу для союзной республики лишь только после их ратификации (утверждения) соответствующими компетентными органами республики[610]. Используемый термин «ратификация» свидетельствует о том, что Союз ССР рассматривался уже не как союзное государство, а как союз государств, как конфедерация.
Каковы же причины принятия данных актов Эстонской ССР?
Один из их инициаторов – первый секретарь Тартуского горкома КП Эстонии Тын Лаак, – выступая на заседании Верховного Совета ЭССР, на котором обсуждались проекты данных актов, так обосновывал целесообразность их принятия: «Внесением соответствующих изменений и дополнений в Конституцию Эстонской ССР мы опровергаем утверждение о том, что, мол, вообще не существует юридического механизма, который смог бы воспрепятствовать содержащейся в дополнениях и поправках к Конституции СССР идеологии, умаляющей суверенитет союзной республики. Те, кто отрицает возможность внесения изменений и дополнений в Конституцию Эстонской ССР, ставят нас перед объективным выбором: или согласиться с предложенным высшими органами путем т. н. демократического голосования, при котором мы на вершине очередного триумфа демократии – сессии Верховного Совета СССР – вновь окажемся в меньшинстве, или выход из состава СССР, который некоторые юридически образованные, но политически наивные деятели пытаются предложить на полном серьезе. Считаю, что депутат, имеющий чувство ответственности, ответит “нет” на обе крайности. “Нет” – как практически сидящему сложа руки негативизму, так и политически чрезмерно опасному экстремизму. Остается решить, как создать конституционные гарантии политической стабильности, суверенитета Эстонской ССР (выделено мной. – Д. Л.). Исходя именно из такой логики мы… внесли предложение изменить Конституцию Эстонской ССР таким образом, чтобы она обеспечивала действие на территории Эстонской ССР законов СССР, в том числе и поправки к Конституции, только после их одобрения Верховным Советом Эстонской ССР»[611].
Таким образом, как видно, инициаторы расшатывания единства союзного государства, совершая своё дело, всё же заверяли о необходимости сохранения СССР при «создании конституционных гарантий политической стабильности, суверенитета». Однако для чего тогда нужен был такой юридико-политический демарш со стороны Эстонской ССР и чем именно в данный исторический момент Союз ССР стал ущемлять права Эстонской ССР – так и осталось неясным. Зато был создан привлекательный прецедент для других союзных республик, и уже в скором времени аналогичные правовые акты были приняты Литовской ССР и Латвийской ССР[612].
Немаловажную роль в инициировании данного процесса, как ни странно, сыграл сам союзный «центр». Как уже рассматривалось ранее, практически весь советский период, предшествовавший перестройке, стал активно шельмоваться: эпоху В. И. Ленина первоначально старались не критиковать, так как В. И. Ленин пока ещё оставался «священной фигурой» и «замахиваться» на него было политически опасно; эпоха Н. С. Хрущева в целом также осталась нетронутой благодаря своей антисталинской окраске, а вот «сталинский», а также «брежневский» периоды оказались в центре повальной критики. Период середины 20-х – начала 50-х гг. XX в. получил ярлык эпохи «тоталитаризма и массовых репрессий», а стабильное время середины 60 – первой половины 80-х гг. выставили как эпоху «застоя». Политические деятели, журналисты, представители интеллигенции, казалось, соревновались в очернении истории своей страны, эпидемия национально-исторического самобичевания приобрела массовый характер. Причём чем очевиднее становился провал перестроечных реформ, тем агрессивнее становились нападки на советское прошлое. Так, видимо, не имея других жизненно важных задач государственного масштаба, руководство страны в декабре 1988 г. приняло решение о переименовании объектов, носящих имя Л. И. Брежнева и К. У. Черненко[613]. Само за себя говорит и восстановление в 1991 г. в воинском звании известного предателя О. Д. Калугина с возвратом ему всех государственных наград[614]. Однако замарывание истории имело и другие далеко идущие последствия. Так, активные старания союзной власти по проведению очередной кампании по «развенчанию культа личности Сталина» не заставили долго ждать последствий в сфере государственного единства СССР. Руководство прибалтийских республик стало, в том числе и на законодательном уровне, в глазах общественности создавать из СССР образ государства-«тирана», государства-«диктатора», причинившего в 1940–1950-х гг. «невосполнимый ущерб и страдания народу»[615] и «растоптавшего» государственность этих республик. Красноречивым доказательством этого является, к примеру, введение в Латвийской Республике «Дня памяти жертв коммунистического террора», причём данный «день» отмечался дважды – 25 марта и 14 июня…[616]
Одновременно с лёгкой подачи всё той же союзной власти в прибалтийских республиках стала культивироваться точка зрения, что Латвия, Литва и Эстония в 1940 г. потеряли свою государственность, став жертвой «политических игр» между СССР и фашистской Германией. На официальном уровне в этих республиках стали издаваться правовые акты, осуждающие пакт Молотова – Риббентропа и заявляющие о незаконности власти СССР на своей территории[617].
В частности, в одном из актов Эстонской ССР заявлялось: «Внешнеполитические и военные акции, предпринятые сталинским руководством Советского Союза против Эстонской Республики в 1940 году, квалифицируются как агрессия, военная оккупация и аннексия Эстонской Республики… включение Эстонии в 1940 году в состав Советского Союза не было правомерным.
Исходя из вышесказанного и опираясь на неоднократное волеизъявление народа восстановить государственный суверенитет Эстонии парламентским путем, Верховный Совет Эстонской Советской Социалистической Республики постановляет:
Признать решение Государственной Думы Эстонии от 22 июля 1940 года – “Декларацию о вступлении Эстонии в Союз Советских Социалистических Республик” – юридически недействительным, поскольку оно не основывалось на свободном волеизъявлении эстонского народа»[618].
То есть осуждение союзным «центром» пакта Молотова – Риббентропа с якобы подписанным секретным протоколом к нему стало отличным поводом для выхода прибалтийских республик из состава СССР.
Одновременно принимаются акты, направленные на формирование независимой от Союза ССР государственности прибалтийских республик. Так, законодательно закрепляется:
– государственный статус национального языка[619];
– новая государственная символика и новое официальное наименование республик, исключающее употребление слов «советский» и «социалистический»[620];
– создание собственных вооруженных сил[621];
– независимый бюджет[622] и самостоятельная система налогообложения[623];
– собственная правовая система[624], в том числе новый Основной закон[625], отказ в признании юрисдикции высших законодательных органов Союза ССР[626];
– переподчинение органов государственной власти и управления, органов суда и прокуратуры от соответствующих органов СССР органам республики[627];
– собственная денежная система[628].
Вместе с политической была заявлена и экономическая самостоятельность прибалтийских республик[629].
Не ограничиваясь только этими мерами, прибалтийские республики, впервые заявив о необходимости заключения нового союзного договора (т. е., по сути, поставив под сомнение верховенство Конституции СССР), сами же в дальнейшем отказались от участия в разработке этого договора и его подписании[630].
Любые попытки союзной власти донести до прибалтийских республик простую истину, что многолетние тесные хозяйственные и политические связи невозможно разорвать в одночасье, представлялись ими как шантаж, запугивание, угрозы и блокада[631]. «Восстановление» же независимости прибалтийских республик расценивалось ими как национальный праздник, ради которого объявлялась даже амнистия[632].
Следует отметить, что сначала процесс «суверенизации» шёл достаточно мирно – старт, как уже упоминалось выше, был дан решениями о придании национальному языку статуса государственного. Обосновывались данные действия сбережением языка как средства «сохранения национального генофонда и культуры», что отвечает «принципам ленинской национальной политики»[633]. К примеру, Бюро ЦК Компартии Эстонии так определило соотношение русского языка и эстонского: «русский язык – язык межнационального общения народов СССР… а эстонский язык должен быть государственным в Эстонской ССР, и в Эстонии должна быть возможность вести все дела на эстонском языке»[634]. Иными словами, «и волки сыты, и овцы целы». Как справедливо отмечалось в научной литературе, «нельзя не согласиться с мнением о том, что если нация имеет свою государственность, то она вправе на конституционном уровне, законодательно осуществлять заботу о всемерном развитии национального языка как своей неотъемлемой социально-культурной ценности… Вместе с тем принятие в республиках актов о языке, объявление языка союзной республики… государственным языком должны иметь одной из необходимых целей укрепление дружбы народов и ни в коем случае не приводить к вспышкам национализма»[635]. Однако на практике было совершенно иначе – акты, придающие национальному языку статус государственного, являлись политическим средством на пути к достижению государственной независимости союзной республики, поскольку обсуждались и принимались одновременно с актами о суверенитете республик. В этой связи становится совершенно понятным и объяснимым тот факт, что национальному языку придавался статус государственного не наряду с русским языком, а вместо него.
Однако «языковые» реформы на этом не остановились, а продолжились и в других направлениях. В частности, изменения вносились в официальные наименования – была переименована столица Эстонской ССР, и с 1 января 1989 г. вместо прежнего написания – «Таллин» – вводится новое: «Таллинн»[636]. В свою очередь, Молдавия даже изменила официальное наименование республики с «Молдавской ССР» на «ССР Молдавия»[637]. Ещё ранее Молдавская ССР решилась на рискованный шаг и приняла эпохальный закон «О функционировании языков на территории Молдавской ССР»[638], который переводил молдавский язык с кириллицы на латиницу. Данный закон напрямую подрывал общественное согласие и национальную государственность Молдавии, поскольку осуществлял её «румынизацию». Еще весной 1988 г. в Молдавской ССР возникло «литературно-музыкальное объединение молодежи им. А. Матеевича», которое призывало для спасения молдавского языка придать ему статус государственного, а также перевести на латиницу. Также лоббировалась мысль об идентичности молдавского и румынского языка, предлагалось даже для преодоления путаницы называть молдавский язык румынским[639].
Аналогичный процесс – подмены «государственного» «национальным» – происходил и в отношении государственной символики.
Начало было положено Эстонской ССР, когда 23.06.1988 в этой союзной республике принимается достаточно интересный указ, одно название которого не может не привлечь к себе внимание – «О государственной и национальной символике в Эстонской ССР»[640]. В данном акте предусматривалось: «Государственная символика Эстонской ССР установлена Конституцией (Основным Законом) Эстонской ССР…
С учетом многочисленных обращений граждан, общественных организаций и трудовых коллективов республики предлагается признать вне государственной символики Эстонской ССР национальными символами традиционное сочетание сине-черно-белого цветов, василек и деревенскую ласточку.
…Президиум Верховного Совета Эстонской ССР постановляет:
1. Признать исторически сложившееся сочетание цветов синего, черного и белого в качестве эстонских национальных цветов.
2. Признать эстонскими национальными символами василек и деревенскую ласточку.
3. Считать необходимым установить порядок применения и защиты национальной символики».
Через несколько месяцев принимается положение, определяющее порядок использования национальных символов[641]. В частности, было предусмотрено, что «национальный флаг может быть поднят и применен на всех общественных и семейных мероприятиях»; что «в случае поднятия рядом Государственного флага СССР, Государственного флага Эстонской ССР и национального флага Эстонии размеры полотнищ флагов являются равными»; что «к национальному флагу и символам Эстонии следует относиться с почетом и уважением. Преднамеренное уничтожение, осквернение, порча и пренебрежительное отношение к ним караются по закону».
На первый взгляд, возрождение национальных символов – шаг вроде бы правильный: народ вспоминает о своих исторических корнях, поднимается национальное самосознание населения[642]. Однако опасность проявлялась в том, что в рассматриваемом историческом контексте явление «национальное» как исконное стало противопоставляться явлению «государственному» (причем «советскому государственному»), якобы навязанному грубой силой извне. Интересно заметить, что в период «суверенизации» республик в нормативных актах всё чаще говорится о приверженности международным пактам о правах человека[643], тем самым как бы противопоставляется «новая», демократическая эра старой эре – эре «угнетения». Если учесть такое особое внимание к национальной символике и международным актам о правах человека, то нетрудно увидеть достаточно интересную складывающуюся конструкцию:
национальный флаг (народ республики свободен, в том числе от государства, следовательно, он сам волен определить свою судьбу) – международные пакты о правах человека народ защищают[644] (так как «коммунистическое государство-тиран» угнетает) – необходимо наконец освободиться от государства-«угнетателя»… Нетрудно догадаться, что в скором времени «национальная символика» стала «государственной»[645]. А собственная символика, как известно, выделяется в качестве самостоятельного признака государства.
Важным условием независимости прибалтийских республик являлось переподчинение республиканских органов от органов государственной власти и управления Союза ССР соответствующим органам союзной республики. Для этого, к примеру, закон Эстонской ССР «Об основах временного порядка управления Эстонией»[646] напрямую содержал норму, предписывающую «прекратить подчиненность органов государственной власти, государственного управления, органов суда и прокуратуры Эстонской Республики соответствующим органам Союза ССР и отделить их от соответствующей системы СССР (выделено мной. – Д. Л.). Отношения между Эстонской Республикой и Союзом ССР строить на основе Тартуского мирного договора, заключенного между Эстонской Республикой и РСФСР 2 февраля 1920 года». В свою очередь, Основной закон прибалтийскими республиками брался за основу тот, который действовал до включения республики в состав СССР.
Таким образом, видно, что формирование национальной государственности, которая уже тогда виделась вне состава Союза ССР, шло постепенно, поначалу как будто даже незаметно, но всегда целенаправленно и неуклонно. Республики превращались в государства.
Заявления прибалтийскими республиками во всеуслышание о своем суверенитете воспринимались остальными союзными республиками осторожно. Белорусская ССР, к примеру, приняла постановление, в котором призывала «трудящихся и Президиумы Верховных Советов Литовской, Латвийской и Эстонской Советских Социалистических Республик принять конструктивные меры по стабилизации общественно-экономической обстановки, укреплению дружбы народов, чувства патриотизма и интернационализма… Только общими усилиями, – говорилось в постановлении, – мы можем сохранить и укрепить наше великое завоевание и достояние – Союз Советских Социалистических Республик»[647]. Более того, Белорусская ССР напомнила одной из прибалтийских республик, что та за время существования в составе Союза ССР не только «многое» потеряла, но и кое-что приобрела: «Президиум Верховного Совета Белорусской Советской Социалистической Республики считает необходимым заявить Верховному Совету Литовской Советской Социалистической Республики следующее.
Тем, кто предпринимает в Литве попытки по введению в действие Конституции Литвы от 12 мая 1938 года, следует учитывать, что в 1938 году территория Литовской Республики была совершенно иной, и только в результате решений высших органов Союза Советских Социалистических Республик Литовской Республике и Литовской Советской Социалистической Республике были переданы исконно белорусские территории. При выходе Литовской ССР из Союза ССР Белорусская ССР не будет считать себя связанной всеми Законами, Указами и иными актами относительно передачи Литве части белорусских земель»[648].
Таким образом, заявления о суверенитете Эстонской ССР, Литовской ССР и Латвийской ССР повальной суверенизации не вызвали.
«Цепная реакция» принятия союзными республиками деклараций о суверенитете началась только после того, как соответствующий шаг 12 июня 1990 г. сделала РСФСР[649]. После процесс стал неуправляемым: 20 июня декларация о суверенитете принимается Узбекской ССР, 23 июня – Молдавской ССР, 16 июля – Украинской ССР[650], 27 июля – Белорусской ССР[651], 22 августа – Туркменской ССР[652], 23 августа – Армянской ССР[653], 24 августа – Таджикской ССР[654], 10 октября – Казахской ССР[655], 14 ноября – Грузинской ССР[656].
Декларация о суверенитете РСФСР была принята 12 июня 1990 г. на I Съезде народных депутатов РСФСР.
Полагаю, что никаких объективных предпосылок для принятия Декларации о государственном суверенитете РСФСР не было.
Из доклада В. И. Воротникова, сделанного на Первом Съезде народных депутатов РСФСР и посвященного вопросу принятия данной декларации, абсолютно неясно, что же предлагалось понимать под суверенитетом: полную государственную независимость или же получение дополнительной самостоятельности в рамках Советского Союза. Делались взаимоисключающие заявления.
С одной стороны, заявлялась приверженность Союзу, его целостности: «… Попытки сыграть на беспамятстве, разрушить наш Союз, растащить по кускам его ядро – Россию – не пройдут»[657]. «Концепция нашего суверенитета, предусматривая расширение прав России, не предполагает ослабления связей с Союзом и другими республиками»[658].
С другой стороны, делались заявления о том, что «у нас (у РСФСР. – Д. Л.) должны быть все реальные атрибуты независимости, свои экономические, политические, культурные структуры, не только свой флаг, герб, гимн, но и своя твердая самостоятельная политика»[659], что «суверенитет России, как и любой республики, – это обладание всеми формальными и реальными правами и возможностями, для того чтобы самостоятельно распоряжаться своим материальным и духовным достоянием в интересах населяющих её людей, выбирая при этом те формы своего внутреннего устройства и внешних сношений (выделено мной – Д. Л.), которые в наибольшей степени соответствуют традициям, потребностям и желаниям народа»[660].
Об укреплении Союза говорил и выступавший с альтернативным докладом по вопросу о суверенитете РСФСР Б. Н. Ельцин[661].
То есть, с одной стороны, заявлялось, что РСФСР остается в составе Советского Союза и не мыслит себя иначе, с другой стороны – РСФСР в составе Союза должна была получить столько прав и «свободы», что смысла в существовании СССР уже не оставалась.
Тем не менее главное не то, о чём говорили, а главное то, какие положения закрепляла принятая Декларация о государственном суверенитете РСФСР. А она в ст. 5 закрепляла верховенство законов РСФСР над законами СССР: «Для обеспечения политических, экономических и правовых гарантий суверенитета РСФСР устанавливается:
полнота власти РСФСР при решении всех вопросов государственной и общественной жизни, за исключением тех, которые ею добровольно передаются в ведение Союза ССР;
верховенство Конституции РСФСР и Законов РСФСР на всей территории РСФСР; действие актов Союза ССР, вступающих в противоречие с суверенными правами РСФСР, приостанавливается Республикой на своей территории…»[662].
И именно, основываясь на Декларации о государственном суверенитете РСФСР, в октябре 1990 г. был принят Закон РСФСР «О действии актов органов Союза ССР на территории РСФСР»[663], которым акты Союза ССР, принятые в пределах союзного ведения, могли быть приостановлены Верховным Советом РСФСР или Советом Министров РСФСР (абз. 2, ст. 1 Закона). Что касается актов, относящихся к иному ведению, то вступали в силу на территории РСФСР лишь после их ратификации Верховным Советом РСФСР либо в отношении актов с меньшей юридической силой – после их утверждения Советом Министров РСФСР или другими соответствующими органами (ст. 2 Закона).
Таким образом, принятая РСФСР декларация о государственном суверенитете стала одним из решающих факторов дестабилизации союзных отношений в СССР.
Проблема усугубилась ещё и тем, что соответствующие декларации издали автономные республики[664]. По меткому замечанию проф. Д. Л. Златопольского, «идея о суверенитете автономий распространилась со скоростью лесного пожара»[665]. Причём, как справедливо отмечено, «в декларациях автономных республик о государственном суверенитете провозглашались идеи, которые могли быть осуществлены только в случае полного разрыва государственных связей данной автономии с Россией, а равно и с Союзом ССР…»[666]. Вероятно, не последнюю роль в провоцировании такого хода событий сыграл Закон СССР от 26 апреля 1990 г. «О разграничении полномочий между Союзом ССР и субъектами федерации»[667], который называл, в отличие от Конституции СССР, государствами и субъектами СССР не только союзные республики, но и автономные республики.
В развитие положений, закреплённых декларациями о суверенитете, союзными республиками, подобно прибалтийским, стали издаваться соответствующие нормативные акты. При этом следует отметить, что если прибалтийские республики были охвачены сепаратизмом, закавказские республики – межнациональной бойней, то, к примеру, республики Средней Азии в целом проявили спокойствие и выдержку – не только не разрушали СССР, но и постоянно призывали к его сохранению как великого достояния. Среднеазиатские республики с тревогой и волнением наблюдали за процессами, происходившими как в Прибалтике, так и в Закавказье[668]. Участие среднеазиатских республик в общем процессе «суверенизации» было скорее вынужденным, дабы не остаться после раздела всеобщего достояния ни с чем.
Таким образом, можно сделать вывод, что одним из направлений законодательной деятельности, осуществлявшейся союзными республиками в рассматриваемый период, является формирование полноправной государственности субъектов СССР, то есть превращение их из «союзных республик» в полнокровные государства.
Выше были рассмотрены правовые акты, изданные некоторыми союзными республиками с целью утверждения своей независимости от Союза ССР и защиты своих национально-территориальных интересов. Эти акты наносили серьёзный удар по государственному единству СССР и находились в прямом противоречии с положениями союзной Конституции.
Но, к сожалению, среди изданных союзными республиками юридических актов были такие, которые имели целью не столько отстаивание своих, республиканских, интересов, сколько подрыв стабильности союзных отношений.
Ярким подтверждением сказанного являются действия РСФСР.
Ещё за год до декабрьских событий 1991 г. РСФСР, находясь в составе СССР, заключила ряд межгосударственных соглашений с частью союзных республик, также формально остававшихся в составе СССР.
Одним из первых соглашений стал подписанный в Москве 22 сентября 1990 г. «Договор о принципах межгосударственных отношений Российской Советской Федеративной Социалистической Республики и Советской Социалистической Республики Молдова»[669].
Также последовали договоры РСФСР с Украинской ССР[670], Казахской ССР[671], Белорусской ССР[672], Эстонской ССР[673], Латвийской ССР[674], Кыргызской ССР[675], Литовской ССР[676].
Исходя из содержания данных договоров, а они включали достаточно общие, «размытые» формулировки, несложно сделать вывод, что их заключение происходило не столько для регулирования каких-либо конкретных отношений и принятия сторонами определённых обязательств, сколько для показного проявления сторонами договоров своей независимости, для демонстрации того, что они уже не «республики», а полнокровные «государства». Этими договорами республики как бы признавали друг друга, а сами договоры как по форме, так и по содержанию представлялись как международно-правовые.
Подписание РСФСР договора-«признания» открывало путь к регулированию теперь уже конкретных отношений[677].
Пожалуй, завершающим актом, которым РСФСР выталкивала республики, в первую очередь прибалтийские из состава СССР, стали Указ Президента РСФСР от 24 августа 1991 г. № 81 «О признании государственной независимости Эстонской Республики»[678] и Указ Президента РСФСР от 24 августа 1991 г. № 84[679] «О признании государственной независимости Латвийской Республики»[680].
Идентичные по содержанию указы содержали также призыв к мировому сообществу признать государственную независимость Эстонской и Латвийской республик.
Аналогичные акты принимались и некоторыми другими республиками. К примеру, в Молдавской ССР ещё 31 мая 1990 г. принимается постановление Верховного Совета «О признании независимой Литовской Республики»[681]. В постановлении говорилось: «11 марта с. г. новый Верховный Совет Литовской республики принял акт о восстановлении независимости Литовского государства. Верховный Совет Молдавской ССР безоговорочно признает право литовского народа, как и любого другого народа, на самоопределение и создание независимого государства… заявляет, что Молдавская ССР не имеет экономических, финансовых или иного рода претензий к Литовской республике. В случае возникновения подобного рода проблем последние должны быть разрешены путем переговоров; подтверждает желание Молдавской ССР поддерживать прямые дипломатические, политические, экономические и культурные связи с Литовской республикой и предлагает Верховному Совету Литовской республики обмениваться постоянными представительствами; выступает за прекращение экономической блокады Литвы и призывает правительства СССР и Литовской республики к конструктивному диалогу».
Однако иногда доходило до курьезов: к примеру, Республика Грузия заключила договор «о торгово-экономическом, социально-культурном и правовом сотрудничестве между правительством республики Грузия и Ленинградским городским советом народных депутатов»[682]. В постановлении Президиума Верховного Совета Республики Грузия, утвердившим перед подписанием текст договора, было сказано даже о назначении представителя Грузии в г. Ленинграде.
Договоры о межгосударственных отношениях, дружбе и сотрудничестве активно заключались и другими республиками[683].
Как видно, многие союзные республики, и в первую очередь РСФСР, всеми силами пытались подорвать единство Союза ССР, не считаясь ни с требованиями общесоюзного законодательства, ни с возможными последствиями разрушения СССР.
Среди правовых актов союзных республик конца 80-х – начала 90-х гг. выделяется большая группа актов, с помощью которых республики пытались в одностороннем порядке разрешить имевшиеся между ними национально-территориальные противоречия. Разумеется, издание подобных актов вносило раздор в дружественные отношения между республиками, подрывало общественное согласие, а значит, серьёзно расшатывало единство союзного государства.
Пожалуй, первым клином, который был вбит в единство союзных республик, стал Нагорно-Карабахский конфликт, разразившийся между Армянской ССР и Азербайджанской ССР. Как известно, Нагорно-Карабахская автономная область входила в состав Азербайджанской ССР, но была преимущественно населена армянами. Это и вызвало острый спор между республиками по вопросу того, кому из них должна принадлежать НКАО.
По воспоминаниям Е. К. Лигачёва, ситуация с Нагорным Карабахом неоднократно обсуждалась на заседаниях Политбюро уже в начале 1988 г.[684] И было принято принципиальное решение, что «перекройка национально-территориальных границ недопустима»[685]. В мае 1988 г. были приняты решения о смене партийного руководства в Армянской ССР и Азербайджанской ССР. Для проведения соответствующих Пленумов ЦК в республики были направлены члены Политбюро: в Азербайджан – Е. К. Лигачёв в сопровождении Г. П. Разумовского, а в инициировавшую конфликт Армению – А. Н. Яковлев в сопровождении В. И. Долгих. Случаен ли был такой выбор или нет, но если Е. К. Лигачёв в Азербайджане выступил и довёл до сведения партийного руководства, что Политбюро приняло решение не изменять границы между республиками, иначе начнутся кровавые конфликты, то А. Н. Яковлев ни разу о решении Политбюро не упомянул, а лишь говорил об опасности «консерватизма» и «засевших в обществе консерваторах»[686].
Очевидно, что нужный посыл партийное руководство Армянской ССР хорошо уловило, и конфликт не только не затих, но, наоборот, с новой стал силой разгораться, и уже 15.06.1988 Верховный Совет Армянской ССР принял обращение в Президиум Верховного Совета СССР с просьбой о передаче Нагорно-Карабахской автономной области в состав Армянской ССР в связи с наличием ходатайства Совета народных депутатов НКАО. В ответ на это обращение Азербайджанская ССР решением своего Верховного Совета 17 июня 1988 г. заявила «о неприемлемости передачи Нагорно-Карабахской автономной области из состава Азербайджанской ССР в Армянскую ССР»[687]. Так разгорался длительный межнациональный конфликт и, как видно, происходило это не без деятельного участия союзного «центра».
В соответствии со ст. 78 Конституции СССР 1977 г. «территория союзной республики не может быть изменена без ее согласия. Границы между союзными республиками могут изменяться по взаимному соглашению соответствующих республик, которое подлежит утверждению Союзом ССР». Поскольку Азербайджанская ССР выступила против изменения своих границ, юридически правомерно, что со своей стороны Президиум Верховного Совета СССР 18.07.1988 также признал «невозможным изменение границ и установленного на конституционной основе национально-территориального деления Азербайджанской ССР и Армянской ССР». В постановлении содержались призыв «сделать всё, для того чтобы были восстановлены добрые, братские отношения между азербайджанским и армянским населением»; поручение Совету Министров СССР и органам государственной власти обеих республик «принять необходимые меры, для того чтобы нормализовать обстановку в Армении, Нагорном Карабахе и других регионах Азербайджана, обеспечить укрепление дисциплины труда, неукоснительное соблюдение Конституции СССР и советских законов, решительно пресекая всякую деятельность, направленную на разжигание национальной вражды, попытки использовать демократические права в антидемократических целях»; и даже точка зрения «что… когда XIX Всесоюзная конференция КПСС поставила новые задачи по углублению процессов революционных преобразований нашего общества, в том числе и по дальнейшему укреплению и развитию межнациональных отношений, особенно важно, чтобы Президиумы Верховных Советов всех союзных и автономных республик, местные Советы народных депутатов постоянно держали в поле зрения вопросы укрепления дружбы и равноправного сотрудничества советских людей на основе принципов интернационализма. Необходимо заботиться о том, чтобы каждый советский человек, независимо от национальности, чувствовал себя полноправным гражданином в любой стране. Возникающие вопросы межнациональных отношений следует решать своевременно, с максимальным учетом как интересов каждой нации и народности, так и всего нашего социалистического Отечества».
Как видно, в приведённом постановлении текста много, однако реальных шагов со стороны союзной власти по преодолению конфликтной ситуации сделано не было. Правда, в то же время Президиум Верховного Совета СССР счёл «целесообразным поручить изучение связанных с этим вопросов… специально создаваемой комиссии Совета Национальностей», и постановлением Президиума Верховного Совета СССР от 25 июля 1988 г. такая комиссия была создана.
Однако действенность призывов оказалось малоэффективной, равно как и работа комиссии с неопределёнными целями, поэтому 23 ноября 1988 г. последовал Указ Президиума Верховного Совета СССР «О неотложных мерах по наведению общественного порядка в Азербайджанской ССР и Армянской ССР», которым «должностным лицам органов внутренних дел и внутренних войск, уполномоченным Министерством внутренних дел СССР» предоставлялось право «в местностях или населённых пунктах, в которых введен комендантский час, задерживать в административном порядке на срок до 30 суток лиц, виновных в разжигании национальной розни, провоцирующих и понуждающих к антиобщественным действиям, а также препятствующих осуществлению гражданами и должностными лицами их законных прав и обязанностей».
12 января 1989 г. последовал новый Указ Президиума Верховного Совета СССР, которым в Нагорном Карабахе вводилась «особая форма управления»: вместо Совета народных депутатов и его исполнительного комитета, чьи полномочия были приостановлены, начал действовать комитет особого управления под председательством А. И. Вольского. Комитету подчинялись расположенные на территории НКАО предприятия, учреждения и организации союзного и республиканского подчинения по кругу вопросов, определяемому Советом Министров СССР с учётом мнения Совета Министров Азербайджанской ССР. Сам комитет подчинялся непосредственно высшим органам государственной власти и управления Союза ССР.
По справедливому мнению некоторых исследователей проблемы карабахского конфликта, наделение комитета особого управления полномочиями – это «пустая формальность: возжелай того “верховный вождь рабочего класса” – Генсек ЦК КПСС, и в НКАО могли быть, например, распущены областной профсоюз, комсомол, ДОСААФ или даже ВДОАМ (добровольное общество автомотолюбителей)»[688].
Безрезультатность предпринятых мер привела к ещё большему обострению обстановки в районе Нагорного Карабаха. В связи с этим 15.01.1990 Указом Президиума Верховного Совета СССР «на территории Нагорно-Карабахской автономной области, прилегающих к ней районов Азербайджанской ССР, Горисского района Армянской ССР, а также в пограничной зоне вдоль государственной границы СССР на территории Азербайджанской ССР» объявлено чрезвычайное положение. В постановлении также содержалось требование «предпринять самые решительные шаги по пресечению подстрекательских действий с территории этой республики, разжигающих межнациональные страсти и национальную вражду между двумя народами».
Однако введенное чрезвычайное положение на практике привело к кровавым «разборкам» и вооруженным провокациям, в результате чего межнациональная трагедия только усугублялась.
Завершающим аккордом в попытке урегулирования возникшего конфликта стало обращение Президента СССР «К народу Азербайджана, жителям Нагорного Карабаха!», которое, как и следовало ожидать, также оказалось безрезультатным. Обращения, заявления, призывы и другие проявления словесного творчества оказались своего рода ширмой, прикрывающей нежелание высшей государственной власти СССР принять действенные политические и правовые меры для защиты межнационального мира в стране.
Другой драматической ситуацией, выявившей национально-территориальные противоречия, явился конфликт в Абхазской АССР. Реакцией союзного «центра» стало постановление-«призыв» со стороны Верховного совета СССР «О событиях в Абхазской АССР»[689]. Хотя в нём и предусматривалось поручение Совету Министров Грузинской ССР, Совету Министров Абхазской АССР, Министру внутренних дел СССР «принимать оперативные и решительные меры по наведению порядка, обеспечению социалистической законности, надежной безопасности населения», однако оно, исходя из формулировки, было в целом бессодержательным, а следовательно, никого ни к чему не обязывающим.
Наконец, упомянем возникший на национальной почве грузино-осетинский конфликт и на его примере также определим роль правовых актов союзной республики в дестабилизации государственного единства СССР.
Начало конфликту было положено принятым 20 сентября 1990 г. Советом народных депутатов Юго-Осетинской автономной области решением о провозглашении Юго-Осетинской Советской Демократической республики в составе СССР.
В ответ 21 сентября 1990 г. Президиум Верховного Совета Грузинской ССР признал данное решение недействительным.
Ещё более усугубило ситуацию принятое 11 декабря 1990 г. решение Грузии об упразднении Юго-Осетинской автономии. В ответ Южная Осетия провела референдум, на котором «более 98 % населения заявило о желании объединиться с Северной Осетией в составе России»[690].
14 декабря 1990 г. последовало обращение Президиума Верховного Совета СССР «К Верховному Совету Грузинской ССР и областному Совету Юго-Осетинской автономной области»[691]. В нём содержалось выражение обеспокоенности сложившейся ситуацией и призыв «Верховному Совету Грузинской ССР и Юго-Осетинскому областному Совету народных депутатов проявить благоразумие и отменить свои антиконституционные решения».
В декабре Грузия начала блокаду Южной Осетии, а «в ночь с 5 на 6 января 1991 года в Цхинвал были введены подразделения милиции и национальной гвардии Грузии, которые учинили жестокую расправу над населением якобы в поисках оружия… 7 января была проведена сессия представителей депутатов советов всех уровней… На сессии было выражено согласие отменить принятые ранее постановления, в случае если и Грузия отменит свои решения, которые противоречат Конституции СССР и Конституции Грузинской ССР. Соответствующие телеграммы были посланы в Москву на имя Горбачева и Лукьянова…»[692]. И хотя утверждается, что «ответ от них так и не пришел»[693], однако в тот же день Президентом СССР был подписан Указ «О некоторых законодательных актах, принятых в декабре 1990 года в Грузинской ССР»[694], в котором принятые Грузией и Южной Осетией акты объявлялись «не имеющими юридической силы с момента принятия и не подлежащими исполнению». Одновременно было постановлено вывести с территории Южной Осетии все, кроме внутренних войск МВД СССР вооруженные формирования, привлеченные Грузией в связи с объявлением 12 декабря 1990 г. на территории Цхинвали и Джавского района Южной Осетии чрезвычайного положения.
Однако предпринятые союзным руководством меры по стабилизации обстановки в регионе оказались малоэффективными.
Обеспокоенность конфликтом стала выражаться союзными республиками и в первую очередь РСФСР.
РСФСР призвала конфликтующие стороны «проявить сдержанность, взаимную доброжелательность, сесть за стол переговоров и вместе выйти на ту дорогу, которая приведет к Храму Примирения и согласованному решению назревших национальных проблем»[695], а Президенту СССР «принять срочные меры, обеспечивающие стабилизацию обстановки в данном регионе Грузии»[696].
Требование принятия срочных мер было продублировано в постановлении Съезда народных депутатов РСФСР от 31 марта 1991 г.[697] В нем, помимо прочего, содержалась «просьба» Съезда народных депутатов РСФСР к «Верховному Совету Республики Грузия принять решение о восстановлении статуса Юго-Осетинской автономной области и всех структур государственной власти… снять блокаду, возвратить беженцев на прежние места жительства, восстановить нормальное функционирование народно-хозяйственного комплекса Южной Осетии, стабилизировать общественно-политическую обстановку в регионе».
Однако действенных мер по урегулированию межнационального конфликта со стороны Президента СССР в очередной раз принято не было, в связи с чем на общесоюзном уровне обстановка в Южной Осетии была оценена как критическая, а Президенту СССР даже было рекомендовано ввести на территории Юго-Осетинской автономной области чрезвычайное положение[698].
Анализ союзных и республиканских актов, затрагивающих национально-территориальные вопросы, позволяет сделать вывод, что межнациональные конфликты разгорались на почве «активной» пассивности, бездействия союзной власти. Москва как будто демонстрировала, что решение национального вопроса – дело самих республик, а участвующие в национальном конфликте республики осознавали, что необходимости в существовании единого государства, которое никак не защищает их интересы, да ещё и включает в свой состав противоборствующую республику, попросту нет.
Таким образом, влияние законодательства союзных республик на разрушение СССР складывалось главным образом из принятия актов, обеспечивающих «суверенизацию» союзных республик; актов, провоцирующих другие республики на выход из состава СССР и, наконец, актов, с помощью которых республики пытались самоуправно разрешить межнациональные конфликты, несмотря на предписания общесоюзной Конституции.
Однако иногда органы государственной власти Союза ССР не просто проявляли бездействие, следя за разрушением союзной федерации, но и с помощью законодательства сами активно содействовали данному процессу, изо всех сил разрушая государственное единство СССР.
Рассмотрим этот вопрос более подробно.