Ε. С. Андреева Судебно-психиатрическая оценка аффективных состояний с учетом ст. 22 УК РФ[22]

Практика применения ст. 22 УК РФ свидетельствует, что заключения о «влиянии/существенном влиянии» особого эмоционального состояния субъекта на его поведение в криминальной ситуации стали употребляться реже в качестве самостоятельных экспертных выводов, поскольку у экспертной комиссии появилась обоснованная в правовом отношении возможность использовать принцип такой оценки при констатации ограниченной вменяемости. Естественно, такая возможность реализуется лишь в тех случаях, когда при комплексном психолого-психиатрическом освидетельствовании удается достигнуть разумного компромисса между психологом и психиатром, и решение о «существенном влиянии» естественным образом интегрируется в алгоритм обоснования ограниченной вменяемости субъекта.

Вместе с тем такой компромисс достигается не всегда. Наиболее показательным примером в этом отношении может служить факт последовательного обоснования в некоторых экспертных заключениях как состояния физиологического аффекта, так и ограниченной вменяемости субъекта; в отдельных случаях в заключении сосуществуют выводы о «существенном влиянии» и ограниченной вменяемости.

Сказанное может быть проиллюстрировано следующим клиническим наблюдением.

Д., 1978 г.р., обвинялся по ст. 105 ч. 1 УК РФ в убийстве.

По данному делу он был стационарно освидетельствован в Р-й ОПБ № 1, где было дано заключение о его психическом здоровье; в отношении содеянного он был признан вменяемым. На повторную стационарную комплексную психолого-психиатрическую экспертизу в ГНЦ ССП им. В.П. Сербского поступил в октябре 1998 г. Перед экспертами поставлены обычные вопросы, включая вопрос о физиологическом аффекте.

Из представленной документации и со слов Д. известно, что его наследственность психическими заболеваниями не отягощена. В детстве рос и развивался правильно, болел редко и нетяжело, отличался повышенным питанием. В школе успевал удовлетворительно, предпочитал точные дисциплины, увлекался компьютерами, читать не любил. В течение 3-х лет занимался в ансамбле спортивного танца, посещал тренажерный зал. В результате интенсивных занятий сбросил лишний вес, окреп физически. После окончания 9-го класса поступил в Энергетический техникум, однако на 4-м курсе учебу оставил, так как «не нравилась будущая специальность». В представленных характеристиках из школы, техникума, танцевального ансамбля о Д. отзывались положительно, указывали, что он вежливый, исполнительный, честный, добросовестный. С места жительства и по данным из личного дела призывника характеристика также положительная. Ранее к психиатрам не обращался, на учете в НД и ПНД не состоял.

Во время прохождения медкомиссии при призыве в армию Д. был осмотрен всеми специалистами, в том числе невропатологом и психиатром, при этом никакой патологии у него выявлено не было, был признан годным к военной службе. Службу проходил во Владикавказе. До правонарушения прослужил 3 месяца. За этот период поощрений и взысканий не имел. В служебной характеристике было отмечено, что Д. спокойный, уравновешенный, исполнительный, трудолюбивый. Согласно медицинской характеристике, до 20.07.97 г. он с жалобами на состояние здоровья не обращался.

По словам его родителей, при принятии присяги 25.05.97 г. Д. выглядел похудевшим, не жаловался, но сказал о неуставных отношениях, а 4.06.97 г. позвонил домой и просил срочно приехать. По приезде родители увидели его подавленным, с кровоподтеком под глазом. Он говорил, что ему «тяжело морально», что «старослужащий требует деньги, продукты, одежду, сигареты». Согласно показаниям командира отделения, начальника взвода, а также других военнослужащих, Д. по характеру человек добрый, мягкий, общительный, исполнительный, дисциплинированный, слабый физически. С их слов, старослужащий – потерпевший по делу Э. систематически издевался над Д., оскорблял, заставлял отжиматься от пола в неположенное время, если считал, что он что-то сделал не так, бил по лицу, в грудь ногами, кулаками, заставлял сидеть в холодной речке, требовал покупать сигареты.

По словам свидетелей, с середины июня 1997 г. отношение Э. к испытуемому ухудшилось, придирки усилились: как-то Э. ударил Д. по голове багром, в конце июня ударил по голове табуретом, при этом Д. упал, потерял сознание, также Э. ударил его по голове крышкой от котелка за то, что тот его плохо помыл, заставил «за это» отжиматься. Военнослужащие видели на Д. следы побоев, у него были разбиты губы, под глазами были кровоподтеки; как-то на утренней зарядке Д. потерял сознание, иногда у него была рвота, при этом он хватался за голову; во время физической работы (носил носилки на горном стрельбище) жаловался на головную боль, его тошнило, однако Д. не жаловался на избиения Э., хотя все догадывались об этом. При допросах Д. подтвердил указанные выше показания сослуживцев и сообщил дополнительно об избиениях его Э. «чем попало»: флягой, тапочками, ложками по ушам, а также о том, что примерно за час до правонарушения Э. побил его палкой по голове. Согласно медицинской характеристике, показаниям начальника медсанчасти, 20.07.97 г. Д. обращался к нему с жалобами на головную боль, причину которой не сообщал, при этом телесных повреждений врач не заметил, назначил прием анальгина амбулаторно.

До случившегося в течение месяца группа военнослужащих занималась вырубкой кустарника на полигоне, старшим в группе был Э. По словам Д., было плохо с питанием, ночь перед правонарушением он тревожно спал. В день правонарушения вырубку начали примерно в 8 часов утра, было жарко, работать было тяжело, перекуров почти не было. Как следует из материалов уголовного дела, 29.07.97 г., примерно в 12 часов дня Д. нанес острием топора лежащему на срубленных ветках военнослужащему Э. 11 колото-резаных ран в область головы, от полученных повреждений потерпевший скончался по пути в госпиталь. Будучи задержанным, Д. в своих первых показаниях от 29.07.97 г. сообщил, что после избиения его Э. палкой по голове примерно в 11 часов он продолжал работать еще час, вырубив кустарник согласно указаниям Э. Затем подошел к спящему на ветках Э. узнать, что ему делать дальше, на что последний отослал его продолжать работать, сам же остался лежать на ветках, прикрыв лицо головным убором. По словам Д., через некоторое время он стал наносить потерпевшему удары топором, нанес примерно 4 удара, «испытывал к Э. ненависть», «хотел причинить ему сильную боль», затем отошел в сторону. Примерно через 20 минут вернулся, увидел, что Э. кричит, «дергается», «кругом кровь», присел возле него на корточки. Описывал предшествующие правонарушению издевательства и избиения его потерпевшим, признавал свою вину.

Во время допроса 31.07.97 г. Д. подтвердил свои первые показания, ссылался на запамятование некоторых обстоятельств правонарушения: «куда ударял, точно не помню», «все было как в тумане, болела голова», вину признавал. Согласно показаниям свидетелей – военнослужащих, после правонарушения на вопрос, кто нанес удары Э., Д. ответил кивком головы, держа окровавленный топор в руках. Когда у него забрали топор, был равнодушен, присел на камень рядом с потерпевшим, его голова была опущена, обхватил ее руками, взгляд был странный, блуждающий, отрешенный; ничего связного сказать не мог. На следующий день 30.07.97 г. Д. был осмотрен невропатологом в связи с жалобами на головную боль, появившуюся месяц назад, при этом неврологической симптоматики у него выявлено не было, указано, что он эмоционально уплощен, неряшлив. Был установлен диагноз: «Ситуационно-обусловленное астеническое состояние», дано заключение, что «к военной службе годен», рекомендована консультация психиатра, дерматолога.

При осмотре психиатром 30.07.97 г. заключение о наличии астенического состояния было подтверждено, при описаний психического статуса указано, что испытуемый в ясном сознании, подавлен, астенизирован, эмоционально лабилен, плаксив. Было рекомендовано судебно-психиатрическое освидетельствование и дано заключение, что «по психическому состоянию может находится в СИЗО». При осмотре хирургом 30.07.97 г. испытуемый жаловался на головную боль, боль в области ушных раковин, губ. При осмотре в затылочной части слева отмечалась гиперемия кожи, болезненность при пальпации в области головы, ушных раковин, нижней губы, где были обнаружены 2 раны продольной формы, покрытые фибрином, ссадины в области спины, поясницы. Заключение хирурга: «Ушиб мягких тканей лица, волосистой части головы, ссадины спины. Плоскостопие».

Согласно заключению судебно-медицинского эксперта от 6.08.97 г., при судебно-медицинском освидетельствовании Д. от 30.07.97 г. у него были обнаружены ушибленные раны на слизистой оболочке губы слева, ссадина и кровоподтеки лица, головы и на задней поверхности грудной клетки, причиненные действием тупых твердых предметов; не исключена возможность ударов палкой, кулаками; повреждение в виде ссадин на коже задней поверхности грудной клетки причинено за 6–7 суток до освидетельствования, повреждения в виде ушибленных ран слизистой нижней губы, кровоподтеков в области ушных раковин причинены за 4–7 суток до освидетельствования, повреждение в виде кровоизлияния в мягкие ткани в теменной области справа причинено за 1–2 суток до освидетельствования. Указанные повреждения не повлекли за собой какого-либо расстройства здоровья. В деле имеется заявление Д. из СИЗО от 8.08.97 г. на имя военного прокурора, в котором он жаловался на головную боль, связанную с систематическими избиениями его потерпевшим, указывал также, что в связи с этим он обращался к врачу воинской части.

При стационарном психолого-психиатрическом освидетельствовании в Р-й ОПБ испытуемый обнаруживал правильную ориентировку в окружающем, доступность продуктивному контакту. На запамятование обстоятельств правонарушения не ссылался, сожалел о случившемся, психотических расстройств у него не выявлялось. Экспертная комиссия пришла к выводу о вменяемости Д. как не страдающего каким-либо психическим расстройством. При психологическом обследовании данных за наличие у него физиологического аффекта выявлено не было, в момент правонарушения констатировано состояние фрустрации. В связи с сомнением суда в правильности экспертных выводов было вынесено определение о его повторном комплексном психолого-психиатрическом освидетельствовании в ГНЦ ССП им. В.П. Сербского. При настоящем обследовании было выявлено следующее.

Внутренние органы без патологии. <…> Невропатологом было дано заключение об умеренно выраженной неврологической симптоматике вследствие перенесенных травм головы. В беседе Д. держался спокойно, естественно, был простодушен, улыбчив. Задаваемые врачом вопросы выслушивал, отвечал по существу. Его речь была последовательна, эмоционально окрашена, с хорошим словарным запасом. Сведения о себе сообщал охотно, не скрывал компрометирующие его факты, не стремился представить себя с выгодной стороны, защититься. Себя характеризовал в меру общительным, обидчивым, незлопамятным. Психически больным себя не считал. Об имевших место неуставных отношениях в армии, об издевательствах, избиениях его потерпевшим говорил неохотно, подчеркивал, что никогда никому не жаловался, ибо «так принято», терпел унижения, избиения, надеялся, что выдержит, что это «явление временное».

Указывал, что потерпевший избивал его постоянно «чем попало», при этом наиболее ощутимыми были 3 травмы головы: примерно за 1,5 месяца до правонарушения – удар багром по голове, к середине июля – табуретом по голове (ударил «особенно сильно»), третий раз получил травму головы при повторных ударах палкой примерно за час до совершения убийства. Сообщал, что после перенесенных травм испытывал головную боль, ходил «как пьяный», восприятие окружающего «было нечетким», неоднократно терял сознание при физической нагрузке, стал плохо переносить жару, духоту, легко уставал, иногда плохо спал по ночам, настроение было сниженным. Признавался, что злоба к потерпевшему «понемногу накапливалась», однако о расправе с ним никогда не думал, потому что «вообще человек незлобный, мирный». Описывал плохое самочувствие перед правонарушением: неважно спал ночью, «было плохо с едой», ощущал усталость, поскольку работали долго без перерыва, на жаре. После очередного удара по голове, который воспринял как всегда, «обычно», обида была «немного больше, чем раньше», а после грубых нецензурных слов и заявления: «Иди работай!» («как бы отмахнулся от меня»), сделал 1–2 шага в сторону, затем подошел к Э., занес топор над головой («специально в голову не бил, просто она торчала из веток»). Ссылался на запамятование своих дальнейших действий, говорил, что не знает, сколько ударов нанес, «очнулся» в лесу примерно в 15–20 метрах от места убийства, подошел к Э. и «сел неподалеку», испытывал полное безразличие к окружающему. После слов сослуживцев: «Что ты наделал?», «вроде появилось чувство вины», но в большей степени оставалось безразличие, «все было как в тумане», не понимал, что произошло, окончательно пришел в себя через месяц.

Во время беседы высказывал сожаление по поводу гибели потерпевшего, заявлял, что его «преследует эта картина: голова в ранах», говорил, что с происходившим в армии «надо было что-то делать», но он «сделал не так», не мог понять, «насколько должен был наказать обидчика». Отмечал изменения в своем характере за последнее время, после происшедшего: перестал быть «маменькиным сынком», научился противостоять агрессии окружающих. Жаловался на периодическую головную боль, особенно беспокоящую при перемене погоды. К своему будущему был равнодушен: «как будет, так и смирюсь».

В отделении поведение Д. в течение всего периода пребывания на экспертизе было упорядоченным, настроение – ровным. Был общителен, вежлив, исполнителен. Беспокоился о родных, был рад получению посылки из дома, угощал всех испытуемых. Сроками и результатами экспертизы не интересовался. Каких-либо приступов с потерей сознания, продуктивной симптоматики у него не наблюдалось. Мышление было последовательным, логичным, суждения – несколько поверхностными, незрелыми. Интеллект был сохранен, эмоциональные реакции – адекватными. Критические функции нарушены не были. При экспериментально-психологическом исследовании существенных изменений со стороны памяти, мышления, внимания, умственной работоспособности не отмечалось. Уровень интеллектуального развития в целом достаточный, соответствовал полученному образованию. Выявлялись такие личностные особенности Д., как избирательная общительность, конформность установок, стремление к опосредованным формам поведения в сочетании с ранимостью, чувствительностью к средовым воздействиям, склонностью к фиксациям на негативных переживаниях с их внутренней переработкой и нежеланием делиться ими с окружающими. Комиссия пришла к заключению, что Д. обнаруживает остаточные явления перенесенных повторных травм головы с некоторыми изменениями со стороны психики. Ему было рекомендовано применение ст. 22 УК РФ, а также принудительное амбулаторное наблюдение и лечение у психиатра. Обоснование применения ст. 22 УК РФ было сделано следующим образом: «в период времени, относящийся к инкриминируемому деянию, Д. находился в состоянии эмоционального напряжения, вызванного длительной психотравмирующей ситуацией с накоплением аффекта в связи с неправомерными действиями потерпевшего, и в подостром периоде перенесенных повторных черепно-мозговых травм, что во время совершения инкриминируемого ему деяния лишало Д. возможности в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими». Одновременно было указано, что в момент правонарушения Д. находился в состоянии физиологического аффекта, это обосновывалось в соответствии с традиционными критериями (трехфазность динамики: кумуляция эмоционального напряжения, аффективный взрыв с аффективной суженностью сознания, постаффективная апатия, безразличие).

В данном случае не вызывает сомнения тот факт, что актуальная криминальная ситуация повлияла на поведение Д. при совершении им правонарушения, что в тот момент у него имело место особое аффективное состояние, значимое при оценке способности обвиняемого к произвольной регуляции своего поведения (с точки зрения волевого критерия вменяемости). Однако сосуществование в одном заключении выводов о физиологическом аффекте и ограниченной вменяемости, на наш взгляд, неправомочно. Такая практика «параллельного» заключения при решении основного экспертного вопроса представляется несостоятельной, поскольку в этих случаях имеет место своего рода дублирование алгоритма обоснования заключения, а главное – обоснование по существу разных с правовой точки зрения норм при ответе на один и тот же вопрос о вменяемости.

Наличие таких очевидных предпосылок, как особая «органическая психика», длительная субъективно значимая ситуация, особое аффективное состояние обвиняемого на момент совершения правонарушения, соответствующее критериям физиологического аффекта, в данном случае облегчает работу психиатра-эксперта и, с нашей точки зрения, объективно отражает суть экспертной проблемы. Альтернативным (при отсутствии достаточных критериев диагностики физиологического аффекта) могло быть решение о признании Д. ограниченно вменяемым, но не решение типа: «…оказало существенное влияние», которое является неопределенным по своим правовым последствиям, а главное – не соответствующим адекватной оценке настоящей экспертной ситуации.

Представляется, что при судебно-психиатрической квалификации подобных аффективных состояний в рамках комплексной психолого-психиатрической экспертизы могут быть выделены следующие варианты экспертных решений: 1) квалификация состояния как физиологического аффекта (неполная возможность сознательной регуляции своего поведения); 2) признание лица ограниченно вменяемым (неполная возможность сознательной регуляции своего поведения); 3) констатация у него эмоционального напряжения, «оказавшего влияние на его поведение». Эти варианты отличаются не только дифференцированной трактовкой юридического критерия, но и своими принципиально различающимися правовыми последствиями:

– квалификация правонарушения соответствующими статьями (ст. ст. 107, 113 УК РФ), предусматривающими иные санкции при первом варианте экспертных решений;

– при втором варианте – смягчающее вину обстоятельство в соответствии со складывающейся судебной практикой (имеющаяся в этом случае информация весьма противоречива и недостаточна);

– отсутствие практически каких-либо правовых последствий при констатации возможного «влияния эмоционального состояния на поведение».

Что же касается заключения об ограниченной вменяемости, то эта самостоятельная правовая категория не может сосуществовать с квалификацией состояния субъекта в рамках физиологического аффекта, однако для его обоснования приемлемы результаты психологического исследования.

Приведенное наблюдение свидетельствует о необходимости разработки адекватных методик экспертизы аффективных состояний, интеграции возможностей патопсихологического и психопатологического методов исследования с учетом ст. 22 УК РФ.