Дело рабочих Коншинской фабрики

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Дело рабочих Коншинской фабрики

   По данному делу было привлечено к судебной ответственности несколько десятков человек -- рабочих Коншинской фабрики г. Серпухова. Обвиняемым вменялось в вину участие в экономической стачке, призывы к приостановлению работы на соседней (Коштановской) фабрике, участие в разгроме ряда квартир высших фабричных служащих и в нанесении побоев...

   Фактически обстоятельства настоящего "дела" таковы. Изнуренные непосильным трудом на фабрике, притеснениями со стороны фабриканта и его служащих, повседневными штрафами и т. д., рабочие Коншинской фабрики организовали стачку и предъявили управляющему требования о сокращении рабочего дня, повышении заработной платы, улучшении условий быта. Эти требования рабочих были отвергнуты, после чего они прекратили, работу и организовали массовое шествие к управлению фабрикой. Вызванные из Серпухова отряды конных казаков, как говорится в одном из сообщений в печати по данному делу, "восстановили порядок обычными мерами". Группа арестованных казаками рабочих и была предана суду. Дело рассматривалось в Московской судебной палате 10--12 декабря 1897 г.

* * *

   Как старший по возрасту между говорившими в защиту подсудимых товарищами, я осторожнее всех. Моя недлинная речь будет посвящена просьбе о снисходительном отношении к обвиняемым, если вы не разделите доводов, оспаривающих правильность законной оценки предполагаемых событий.

   К этому прибавлю и просьбу, вызываемую особенными чертами этого дела.

   Время, которое вы отдадите вниманию к моему слову,-- это лучшее употребление его.

   Когда на скамье сидят 40 человек, для которых сегодня поставлен роковой вопрос: быть ли и чувствовать себя завтра свободными, окруженными своими близкими, или утро встретит их картинами тюремной жизни, представлениями о безлюдных пустынях и, может быть, о зараженном миазмами воздухе отдаленных стран ссылки,-- лишний потраченный час судейского времени -- ваш долг, даже если бы слово мое оказалось излишним и несодержательным.

   Пусть, если не суждено им избавиться от тяжелых кар, они уйдут с сознанием, что здесь их считают не за зараженный гурт, с которым расправляются средствами, рекомендуемыми ветеринарией и санитарами, а за людей, во имя которых здесь собрано это почтенное судилище, в защиту которых здесь велением закона допущено и слушается представительство защиты.

   Особенный состав присутствия, установленный законом для данных дел, внушает мне смелую мысль воспользоваться благами, из того истекающими.

   Простите, что хочу я внести не мир, а меч в сердце коллегии в минуту, когда она должна будет обсуждать дело. Я хочу говорить о тех условиях, которым должны быть верны представители сословий, когда начинается высказывание мнений по делу.

   У вас, господа коронные судьи, масса опыта,-- не к вам слово мое: не напоминать вам, а учиться у вас должны мы, младшие служители правосудия. Вы выработали для себя Строго установленные приемы, точно колеи на широкой дороге, по которой гладко и ровно идет к цели судейское мышление.

   Но законодатель ввел в состав ваш общественный элемент, конечно, не для подсчета голосов и внешнего декорума.

   Вносится слово живой действительности, не исключенной в отвлеченный термин. Вносится непосредственность бытовых отношений, составляющих самую душу изучаемого дела. И вот я прошу носителей этого непосредственного миропонимания не выезжать колесами в соблазняющие своей прямолинейностью колеи судейского опыта, а всеми силами отстаивать житейское значение фактов дела.

   Есть у настоящего дела громадный недочет,-- люди жизни его понимают.

   Совершено деяние беззаконное и нетерпимое,-- преступником была толпа.

   А судят не толпу, а несколько десятков лиц, замеченных в толпе.

   Это тоже своего рода толпа, но уже другая, маленькая: ту образовали массовые инстинкты, эту -- следователи, обвинители.

   Заразительность толпы продолжает действовать. Помня, что проступки совершены толпой, мы и здесь мало говорим об отдельных лицах, а все сказуемые, наиболее хлестко вырисовывающие буйство и движения массы,-- приписываем толпе, скопищу, а не отдельным лицам.

   А судим отдельных лиц: толпа, как толпа,-- ушла.

   Подумайте над этим явлением.

   Толпа -- это фактически существующее юридическое лицо. Гражданские законы не дают ей никаких прав, но 14 и 15-й томы делают ей честь, внося ее имя на свои страницы.

   В первом -- толпе советуется расходиться по приглашению городовых и чинно, держась правой стороны, чтобы не мешать друг другу, идти к своим домам (ст. 113, т. XIV Свода Законов).

   Второй -- грозит толпе карами закона.

   Толпа -- стихия, ничего общего не имеющая с отдельными лицами, в нее вошедшими.

   Толпа -- здание, лица -- кирпичи. Из одних и тех же кирпичей созидается и храм богу и тюрьма -- жилище отверженных. Пред первым вы склоняете колена, от второй бежите с ужасом.

   Но разрушьте тюрьму, и кирпичи, оставшиеся целыми от разрушения, могут пойти на храмоздательство, не отражая отталкивающих черт их прошлого назначения...

   Как ни тяжело, но с толпой мыслимо одно правосудие -- воздействие силой, пока она не рассеется. С толпой говорят залпами и любезничают штыком и нагайкой: против стихии нет другого средства.

   Толпа сама чудовище. Она не говорит и не плачет, а галдит и мычит. Она страшна, даже когда одушевлена добром. Она задавит, не останавливаясь, идет ли разрушать, или спешит встретить святыню народного почитания.

   Так живое страшилище, спасая, внушит страх, когда оно, по-своему нежничая, звуками и движениями сзывает к себе своих детенышей.

   Быть в толпе еще не значит быть носителем ее инстинктов. В толпе богомольцев всегда ютятся и карманники. Применяя земные методы обвинения находящихся в толпе, вы впустите в рай вместе с пилигримами воров по профессии.

   Толпа заражает, лица, в нее входящие, заражаются. Бить их -- это все равно, что бороться с эпидемией, бичуя больных.

   Только рассмотрением улик, выясняющих намерения и поступки отдельных участников толпы, вы выполните требование закона, и кара ваша обрушится на лиц не за бытие в толпе, а за ношение в себе первичных, заразных миазм, превратившихся в эпидемию, по законам, подмеченным изучающими психологию масс.

   Здесь вам доказывали, что не было стачки.

   А если была?

   Тогда выступает вопрос о целях стачки.

   Доказано, что часть требований была законна и удовлетворена. Доказывали, что и все требования были законны, в том числе и спорный вопрос о прекращении работ перед праздниками ко времени церковного богослужения.

   Я же допускаю, что последнее требование не было законно. Я допускаю, что базарные инстинкты взяли верх над духовными, и уже давно заповедь о посвящении субботы богу (хотя бы со всенощного бдения) отменена другой, гласящей, что суббота -- время чистки машин на фабриках.

   Спорить не будем против законности господствующего инстинкта, но не откажем виноватым в снисхождении за увлечение святыми, но отживающими в сознании хозяев идеалами.

   Скажем только, что они жестоко ошибаются, урывая время: у осатаневшего от недельного труда рабочего.

   Церковь -- это место подъема духа у забитого жизнью, возрождение нравственных заповедей, самосознания и любви.

   Там он слышит, что и он человек, что перед богом несть эллин или иудей, что перед ним царь и раб в равном достоинстве, что церковь не делит людей на ранги и сословия, а знает лишь сокрушенных и смиренных, алчущих и жаждущих правды, труждающихся и озлобленных, всех вкупе помощи божьей требующих.

   Входя туда обозленным, труженик выходит освеженным умом и сердцем.

   Хотите сделать из народа зверей -- не напоминайте ему про божью правду; хотите видеть работника-человека -- не разлучайте его с великою школой Христовой.

   Обвинение вменяет в вину изобличенным подсудимым их тоску по церкви. В надежде, что вы в этой тоске найдете основание к снисхождению, я перехожу к другому моменту дела.

   Отгоняемые от церкви, они, преданные страсти, разбивают кабаки. И за кабак их влекут к еще строжайшему ответу.

   Остановимся.

   Буйство было. Но относить это буйство к беспорядкам скопищем, направленным против порядка управления, -- несогласно с требованием закона. Вам это доказывали, и я вычеркнул из моей памяти все, что хотел сказать по этому предмету.

   Добавлю одно: закон, ст. 269 Уложения,-- закон новый, но мотивы к нему выяснены весьма подробно. Закон этот целиком взят из нового Уложения.

   Вам, вероятно, присланы, как высшему суду местности, для заключений работы комиссии по Уложению. Там, во 2-м томе, под ст. ст. 82 83 вы найдете исчерпывающую вопрос аргументацию за наказуемость скопищ особливыми карами лишь в исключительных, статьей перечисленных, случаях; там приведено ценное мнение светила французской юриспруденции Heii о границах общеопасного и просто буйного массового беспорядка. Прочитайте эти: страницы.

   Вас поразит дерзость буянов, вторгающихся в чужие помещения, и хозяйничанье их за чужим вином.

   Да, перед чужою дверью чувство деликатности и врожденное признание святости чужого очага сдерживают всякого человека с непреступно направленной или неиспорченной совестью.

   Но в том-то и беда, что здесь для этого чувства не было места.

   Разбивались кабаки, ютящиеся около той же фабрики, где жили обвиняемые. А что такое кабак в жизни большинства наших фабричных?

   Это его клуб, его кабинет. Здесь он оставляет весь свой заработок, остающийся от необходимых домашних затрат. Кабацкая выручка -- это склад, где сложены и трудовые деньги, и здоровье, и свободное время рабочего.

   Кабак построен около фабрики, чтобы своим видом, запахом смущать и напоминать о себе рабочему. Кабаку нужны не трезвые и сдержанные: его друзья -- буйные и безвольные гуляки. Для этих последних он не чужой дом, а самое настоящее пребывание, свой угол, свой правовой домицилиум, где ищет рабочего, уклонившегося от работы, надзиратель, где сыщут его и власти, находящие нужным задержать его.

   А если так, то не вмените в особый признак злостности буйство пьяного рабочего в кабаке, где все, от чайной чашки до последней капли одуряющего спирта, есть кристаллизация его беспросветного невежества и его непосильного труда.

   Судя этих людей, вы должны, по требованию закона и справедливости, принять во внимание нравственные качества их, как ту силу, которая противостоит преступным соблазнам всякого рода.

   Посмотрим же, какова эта сила и среди каких условий возникает и растет она.

   Вечный визг махового колеса, адский шум машины и пыхтение паровика, передающего свою силу десятку тысяч станков, около которых ютятся как мало значащие винтики рабочие люди...

   Титаническая сила -- машина, блестит чистотой и изяществом своих частей, к ней прикованы забота и любовь домовладыки; и только они, легко заменимые в случае порчи, винтики, чужды любви и внимания.

   Это ли условие подъема личности.

   Выйдем из фабрики...

   Кое-где виднеется церковь, одна-две школы, а ближе и дальше -- десятки кабаков и притонов разгула.

   Это ли здоровое условие нравственного роста.

   Есть кое-где шкаф с книгами, а фабрика окружена десятками подвалов с хмельным, все заботы утоляющим вином.

   Это ли классический путь к душевному оздоровлению рабочего, надорванного всеми внутренностями от бесконечно однообразного служения машине.

   Пожалеем его. Не будем прилагать к нему не ради правды, а ради соображений неправового свойства мерку, удобную для наших сил.

   Нас воспитывают с пеленок в понятии добра, нас блюдут свободные от повседневного труда зоркие очи родителей, к нам приставлены пестуны. Вся наша жизненная дорога, несмотря на запас сил и умение различать вещи, обставлена барьерами за счет нашего достатка, благодаря которым мы и сонные не свалимся в пучину и рассеянные идем автоматически по прямой и торной дороге.

   А у них не то.

   Обессиленные физическим трудом, с обмершими от бездействия духовными силами, они, тем не менее, сами должны искать путь и находить признаки правого и неправого направления.

   Справедливо ли требовать от них той выдержки, какую мы носим в наших грудях...

   Чудные часы предстоит пережить вам, господа судьи. Вы можете при свете милосердия и закона избавить от кар неповинного и ослабить узы несчастных, виноватых не столько злой волей, сколько нерадостными условиями своей жизни.

   Будьте снисходительны!

   Правда, не велика разница для рабочего между неволей по закону и неволей нужды, приковывающей всю его жизнь, все его духовные интересы к станку, бесстрастно трепещущему перед его глазами. Но все же эти люди, куда бы вы ни послали их, -- к станку или в тюрьмы и ссылку, услышав в вашем приговоре голос, осторожный в признании вины и свободный в приложении милости, исполнятся чувства нравственного удовлетворения.

   Они увидят, что великое благо страны -- суд равный для всех -- коснулось и их, пасынков природы; что и им, воздавая по заслугам, судейская совесть сотворила написанное народу милосердие, внушенное русскому правосудию с высоты первовластия.

   И пусть из их груди, чуткой ко всякой правде, им дарованной, дорожащей всякою крупицей внимания со стороны вашей, вырвутся благодарные клики, обращенные к тому, чьим именем творится суд на Руси, клики, какие, правда, по иным побуждениям вырывались из груди гладиаторов Рима: "Vive, Caesar, mozituri te salutant!" {Виват, Цезарь, побежденные тебя приветствуют (лат.).}.

* * *

   Все подсудимые были осуждены в соответствии с обвинением, сформулированным в обвинительном заключении.