§ 1. История уголовного законодательства России об уголовной ответственности за преступления против правосудия

Изучение законодательных памятников свидетельствует о том, что интересы правосудия были предметом уголовно-правовой охраны на самых ранних этапах существования российского государства.

В Русской Правде и княжеских уставах, первых законодательных актах Древней Руси, формулировались правовые нормы, которые можно рассматривать как прообраз некоторых современных составов преступлений против правосудия. Бесспорно, что эти правовые источники несли в себе правовую идеологию феодальных общественных отношений, а также религиозные воззрения, включающие в себя не только каноны христианской веры, но и языческие взгляды на мир.

Изучение исторических источников приводит к выводу о том, что важнейшей ценностью в правосудии во все времена являлась «правда», т. е. то, что «существует в действительности, соответствует реальному положению вещей»[235]. Из этого следует, что «ложь» в правосудии всегда имела высокую степень общественной опасности, так как создавала угрозу принятия неправосудного решения. Не случайно в первых памятниках древнерусского законодательства изначально формулировалась уголовная ответственность за «безосновательное обвинение в убийстве» или «клеветническое обвинение в незаконном сожительстве, зелейничестве или еретичестве»[236], что являлось прототипом современного ложного доноса. Первоначально ответственность за ложное обвинение для доносчика была достаточно незначительна и по традиции первых славянских законодательных актов выражалась в денежной компенсации.

В последующих правовых актах ложный донос по степени общественной опасности и государственному реагированию приравнивался к «татьбе», «разбою», «душегубству» (краже, разбою, убийству) и предусматривал суровое наказание. Например, ст. 8 Судебника 1497 г. формулировала ответственность за «ябедничество» (ложный донос с целью обвинения и привлечения к ответственности невиновного), которое каралось смертной казнью[237].

Не оставались без уголовно-правовой защиты и иные интересы правосудия. Например, в Новгородской судной грамоте ст. 6 запрещала под страхом наказания «наводить наводки», т. е. побуждать толпу к нападению на суд либо на противоположную сторону. Статья устанавливала наказания за эти действия, совершенные против членов суда и докладчиков. Размер наказания (штрафа) зависел от сословного положения виновного.

Псковская судная грамота предусматривала ответственность за самовольное и насильственное вторжение в судебное помещение, нанесение ударов «подвернику» – специальному должностному лицу, следившему за порядком в помещении суда. Устанавливалось и наказание за подобные действия: заключение виновного в колодки, штраф в пользу князя в размере 1 рубля и «подвернику – 10 денег».

В ст. 19 Судебника 1497 г. предусматривалась возможность отмены неправильного решения судьи и повторного рассмотрения дела. Впервые закреплялась ответственность за нарушение порядка судопроизводства лицами, его осуществлявшими (ст. 33, 35, 36 Судебника)[238]. Однако законодательного разграничения «неправого суда» и судебной ошибки еще нет. Поэтому не устанавливается ответственность судей за вынесение ими неправосудного решения.

Дальнейшее развитие правовые нормы, защищающие интересы правосудия, получили с принятием Судебника 1550 г. Уголовно-правовая охрана правосудия развивалась в двух взаимосвязанных направлениях: с одной стороны, эта деятельность защищалась от посягательств со стороны лиц, осуществляющих функции представителя власти в сфере правосудия; с другой стороны, формулировался круг преступных деяний, которые могли быть совершены против указанных лиц.

В данном законодательном акте сохраняется без изменений декларация Судебника 1497 г. о запрещении посулов и необходимости справедливого суда (ст. 1). Впервые предусматривается уголовная ответственность судей за вынесение неправильного решения в результате получения посулы (взятки – ст. 3). Устанавливается ответственность за фальсификацию (подлог) судебных документов, совершенных за взятку. Наказание в отношении высших должностных лиц судебной системы определял глава государства. Для более низких чинов судебного аппарата ответственность закреплялась Судебником. Например, согласно ст. 4, дьяк, составивший за взятку подложный протокол судебного заседания либо неправильно записавший показания сторон или свидетелей, подвергался штрафу в виде половины суммы иска, а также подлежал тюремному заключению. Другую половину возмещал боярин, который, будучи высшим должностным лицом, должен был следить за своим подчиненным.

Закреплялась наказуемость за лжесвидетельство, ложный донос, злостную клевету (ябедничество) с целью осуждения невиновного, в том числе за ложное обвинение судей в умышленном неправосудии. При этом ложный донос в отношении судей наказывался строже, чем умышленное неправосудие, что способствовало ограничению потока челобитных (жалоб). Лжесвидетель, помимо возмещения потерпевшему причиненного ущерба, подвергался торговой казни.

В указанный исторический период практически не формулировались правовые нормы, предусматривающие ответственность за неисполнение судебных актов. Исключением может служить ст. 55 Судебника 1550 г., которая предусматривала меры воздействия на лицо, обязанное уплатить нанесенный истцу убыток. Стимулирующие исполнение судебного решения меры заключались в том, что лицо выдавалось «на правеж до искупа», а если решение не исполнялось даже после «правежа», ответчик отдавался истцу «головою… до искупа», т. е. в холопы до уплаты или отработки нанесенных убытков[239].

Соборное уложение 1649 г. характеризуется двумя направлениями развития уголовного законодательства России в сфере борьбы с посягательствами против правосудия: 1) увеличением числа составов посягательств на интересы правосудия; 2) стремлением законодателя консолидировать данные составы преступлений в одном разделе (главе) законодательного акта.

Разработчики Уложения в главе 10 «О суде» сконцентрировали ряд правовых норм, так или иначе охраняющих интересы правосудия. Например, предусматривалась строгая ответственность в случае ложного доноса в «великом государевом деле и измене», т. е. наиболее тяжких государственных преступлениях. «Изветчик» (доносчик) подвергался тому же наказанию, которое должен был понести оговоренный (ст. 17); аналогичная ответственность предусматривалась за ложное обвинение военнослужащего (ст. 31), ложный донос на судью (ст. 106), ложные показания свидетелей (ст.162–166). Из сказанного можно сделать вывод о том, что ложь при осуществлении судопроизводства, от кого бы из участников процесса она ни исходила, признавалась, во-первых, собственно посягательством на интересы правосудия и, во-вторых, наиболее опасным и распространенным преступлением.

Следует отметить, что в данном историческом памятнике значительное развитие получили как нормы, защищающие собственно судопроизводство, так и нормы, предусматривающие ответственность за различного рода посягательства на участников процесса. При этом виновные несли двойную ответственность: за неправомерные действия против другого лица и за нарушение порядка в суде.

Вместе с тем формулировались нормы, предусматривающие ответственность судьи любого ранга (вплоть до боярина) за вынесение несправедливого (не по закону, не по суду) приговора в отношении какой-либо из тяжущихся сторон по мотивам вражды или дружбы к одной из них или за «посул» (взятку). Совершение такого деяния расценивалось как преступление и влекло наказание в зависимости от чина судьи (ст. 5, 6, 7, 8, 9 Уложения)[240].

Защита интересов правосудия в период правления Петра I носила противоречивый характер. Лжеприсяга и лжесвидетельство продолжали относиться к тяжким преступлениям. За лживую присягу полагалось отсечение двух пальцев, публичное покаяние в церкви, изгнание из земли или каторга. Если лживая присяга причиняла кому-то больший вред, наказание могло быть и более суровым вплоть до смертной казни. Клятвопреступник больше никогда не мог выступать в качестве свидетеля (арт. 196–198, ст. 17 «Краткого изображения процессов или судебных тяжеб»). Однако в связи с заменой состязательного суда формой официального расследования (инквизиционного процесса) лучшим доказательством стало считаться признание, а пытка – законным способом его получения.

К самостоятельному преступлению в сфере правосудия было отнесено недоносительство, которое каралось в той же мере, что и исполнение преступления. Донос при Петре I становился безусловной обязанностью лица, которому стало известно о подготавливаемом преступлении, так или иначе затрагивающем казенные интересы. В связи с этим, отмечают исследователи, проблеме усиления уголовной ответственности за ложные доносы в петровском законодательстве придавалось особое значение[241].

Развитие пенитенциарной системы потребовало формулирования мер уголовной репрессии за неисполнение судебного решения, в частности, за побег с каторги или из тюрьмы, а также за сопротивление различным судейским служителям, палачам и профосам при исполнении ими служебных обязанностей. Например, арт. 207 говорит о наказании судейских должностных лиц и профоса, которые по небрежности или в нарушение указа отпустят переданного им преступника.

При Николае I систематизация российского законодательства наиболее успешно была проведена в области уголовного права и завершилась принятием Уложения о наказаниях уголовных и исправительных от 15 августа 1845 г., которое справедливо оценивается как положительное и прогрессивное событие в законотворчестве России.

Уложение содержало главы, объединяющие правовые нормы об ответственности за посягательство на интересы правосудия. В главе пятой раздела пятого, поименованного «О неправосудии», были объединены наиболее существенные посягательства на интересы правосудия со стороны представителей государственных органов, непосредственно принимающих решение по уголовным или гражданским делам или осуществляющих надзор за правильностью и законностью их вынесения (ст. 394–400). Продолжая исторические традиции в формулировании данных уголовно-правовых норм, в Уложении «неправосудие» подразделяется на умышленное и неосторожное деяния.

Кроме судей исполнителями данного преступления признавались и другие участники процесса: секретарь суда, прокурор, в случае, если он умышленно отказывался от протеста на неправосудный приговор или решения либо от поддержания обвинения в судебном заседании без достаточных к тому оснований, если это привело к незаконному оправдательному приговору, а также генерал-губернатор, от которого дореформенный суд находился в зависимости (ст. 399, 400 Уложения).

Ряд уголовно-правовых норм, которые в той или иной мере охраняли интересы правосудия, были сформулированы в иных главах Уложения 1845 г. Например, физическая безопасность, честь и достоинство участников процесса специально уголовно-правовыми нормами не охранялись и в самостоятельную главу не выделялись. В этом законодательном акте был избран путь создания общих правовых норм, направленных на защиту представителей власти, вне зависимости от исполнения ими должностных обязанностей, а также иных граждан.

Прототипом правовой нормы, предусматривающей ответственность за уничтожение доказательства по делу, можно признать ст. 330 Уложения. Ответственность по ней наступала за похищение или истребление официальных бумаг или вещественных доказательств, произведенные с целью затруднить проведение следствия. Если документы, вещественные доказательства относились к преступлению, за которое закон устанавливал наиболее тяжкое наказание, коим являлось лишение всех прав состояния, то содеянное должно было рассматриваться как соучастие, пособничество совершению этого преступления, а не как самостоятельный состав преступления[242].

Группа правовых норм предусматривала ответственность за незаконное освобождение или побег заключенных и концентрировалась в главе «О взломе тюрем, уводе и побеге находящихся под стражею или надзором» (ст. 335–346 Уложения).

В Уложении впервые предусматривалась ответственность за незаконное применение мер процессуального принуждения, связанных с лишением свободы[243].

Ответственность за ложные доносы, ложные показания, лжеприсягу (ст. 258–262 Уложения) была сконцентрирована в главе пятой «О лжеприсяге», которая располагалась в разделе II Особенной части Уложения «О преступлениях против веры и нарушениях, ограждающих оную постановлений».

В Уголовном уложении 1903 г. также существовала глава «О противодействии правосудию». Однако ее содержание существенно отличалось от предыдущего законодательного акта и поэтому до конца не решило задачу объединения преступлений против правосудия в одну структурную часть. В данную главу в основном были помещены правовые нормы, предусматривающие ответственность за противодействие правосудию со стороны граждан. Значительную группу составляли уголовно-правовые нормы, предусматривающие ответственность за ложь в уголовном судопроизводстве: ложный донос, лжесвидетельство, подделка и предоставление суду ложного доказательства, лжеприсяга (ст. 156–158 Уложения). При разработке Уложения 1903 г. было признано нецелесообразным существовавшее в Уложении 1845 г. разделение «лжеприсяги» как преступления против веры и «лжесвидетельства» как преступления против общественного спокойствия и порядка. Это приводило к дублированию одних и тех же общественно опасных деяний и к нечеткости в формулировании составов.

Значительное место в исследуемой главе Уголовного уложения занимали составы, предусматривающие ответственность за укрывательство и недоносительство (ст. 162–169).

Уголовно-правовые нормы об ответственности за посягательства на интересы правосудия, совершаемые лицами по должности, в специальную главу в Уложении не выделялись, а формулировались в главе 37 «О преступных деяниях по службе государственной или общественной». Из этого следует закономерный вывод о том, что при достаточно высоком юридико-техническом уровне изложения уголовно-правового материала авторы Уголовного уложения по-прежнему не до конца разграничивали такие объекты, как правосудие и интересы государственной службы[244].

Таким образом, к 1917 г. российское уголовное законодательство содержало достаточно развитую систему правовых норм, способных обеспечить охрану правосудия от преступных посягательств. Эти правовые нормы еще не были консолидированы в единой главе уголовного закона, однако тенденции к такой консолидации были очевидны. Октябрьская революция прервала эволюционный процесс развития российского уголовного права. Поскольку происходила коренная ломка всех государственных и общественных институтов, это не могло не отразиться на законодательстве, в том числе и уголовном. Буквально в течение года пролетарское правительство запретило использование в правоприменительной практике ранее действовавшее законодательство. Декретом «Осуде» вновь созданным судам предписывалось руководствоваться декретами Рабоче-крестьянского правительства и социалистической совестью[245].

Процесс создания нового советского судебно-следственного аппарата и правовых норм по защите правосудия от преступных посягательств проходил практически одновременно. Первоначально правовые нормы об ответственности за посягательства на интересы социалистического правосудия формулировались чаще всего в тех нормативных актах, которые определяли правовое положение того или иного органа правосудия. Так, в постановлении Народного комиссариата юстиции «Об организации и действии местных народных судов» предусматривалась ответственность судей-заседателей за уклонение от государственной повинности по отправлению правосудия, а лица, виновные в нарушении Инструкции о производстве обысков и арестов, принятой в марте 1918 г., подвергались аресту до трех месяцев и высылке из г. Москвы. Декретом ВЦИК от 19 апреля 1919 г. «Олагерях принудительных работ» предусматривалась ответственность за побег, а Декретом СНК от 24 ноября 1921 г. вводилось уголовное наказание за заведомо ложные доносы[246].

Отказавшись при формировании нового социалистического уголовного права от исторического опыта дореволюционного российского уголовного законодательства, авторы УК РСФСР 1922 и 1926 гг. не выделяли преступления против правосудия в самостоятельную главу. Вместе с тем базовые положения уголовного законодательства России стали основой для советского уголовного законодательства в сфере охраны интересов правосудия. Данные составы преступлений были сформулированы в четырех главах УК РСФСР 1922 г.: «Контрреволюционные преступления», «Преступления против порядка управления», «Должностные преступления», «Преступления против жизни, здоровья и достоинства личности».

Основная проблема уголовно-правовой защиты интересов правосудия в этот период государственного развития заключалась в том, что в данной сфере, как ни в какой другой, проявилась двойственность, если не сказать, двуличие советской власти: показное провозглашение и отстаивание принципов законности в деятельности правоохранительных органов, с одной стороны, и попрание этой законности на практике – с другой. Причины такого явления на разных этапах развития государства были различными. В первые годы это объяснялось необходимостью борьбы с классовыми врагами, затем повлиял культ личности руководителя советского государства, позднее – отстаивание политических догм советской власти. Такая двойственность проявлялась как в несоблюдении основополагающих принципов права при построении уголовных и уголовно-процессуальных норм, так и в дальнейшем грубом отступлении от уже принятых правовых норм, в том числе и в сфере правосудия.

УК РСФСР 1960 г. впервые объединил правовые нормы, предусматривавшие ответственность за посягательства на интересы правосудия, в самостоятельную главу, которая состояла из 15 составов (ст. 176–190). Прежде всего были сформулированы составы (ст. 176–179 УК), представляющие, по мнению законодателя, наибольшую опасность для интересов правосудия. Данные преступные деяния совершались должностными лицами органов правосудия.

Далее располагались составы преступлений (ст. 180–185, 189–190 УК), предусматривающие ответственность граждан за неисполнение обязанности оказывать содействие отправлению правосудия либо за противодействие правосудию.

Третьей значительной группой были составы преступлений (ст. 186–188 УК), предусматривающие ответственность лиц, осужденных или подвергнувшихся иному виду уголовно-правового принуждения.

Правовые нормы о преступлениях против правосудия не были застывшей догмой и на протяжении более чем тридцатилетнего действия УК РСФСР 1960 г. видоизменялись и совершенствовались. Так, 11 марта 1977 г. УК РСФСР был дополнен ст. 188¹, вводившей уголовную ответственность за уклонение от отбывания наказания в виде лишения свободы. Позднее были приняты правовые нормы, предусматривающие ответственность за неисполнение приговора суда о лишении права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью (ст. 188² УК); злостное неповиновение требованиям администрации исправительно-трудового учреждения (ст. 188³ УК); незаконную передачу запрещенных предметов лицам, содержащимся в ИТУ, следственных изоляторах, воспитательно-трудовых учреждениях, лечебно-трудовых и воспитательно-трудовых профилакториях (ст. 188⁴ УК).

Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 11 декабря 1989 г. в УК РСФСР были включены нормы, предусматривающие уголовную ответственность за вмешательство в разрешение судебных дел (ст. 176¹), угрозу или насильственные действия в отношении судьи, должностного лица правоохранительного или контролирующего органа и их близких родственников (ст. 176²), оскорбление судьи, народного или присяжного заседателя (ст. 176³).

В то же время изменение исторических реалий потребовало исключения уголовной ответственности за побег из места ссылки или из лечебно-трудового профилактория (ст. 186 УК), самовольное возвращение высланного в места, запрещенные для проживания (ст. 187 УК)[247].

Уголовный кодекс РФ 1996 г. воспринял идею концентрации всех посягательств на интересы правосудия в единой главе, которая получила дальнейшее развитие. В действующем уголовном законе содержатся уже 23 статьи, предусматривающие ответственность за преступления против правосудия.