Φ.В. Кондратьев, Ю.Д. Криворучко, Г.А. Фастовцов, М.М. Хадикова Особенности клинико-дифференциальной диагностики патологического аффекта в судебно-психиатрической практике[16]

Аффекты и их влияние на поведение людей всегда привлекали внимание исследователей. Состояния, имеющие судебно-психиатрическое значение, возникают в результате сильного волнения, страстей, гнева и сопровождаются агрессивным поведением. В разное время они назывались по-разному: душевное замешательство, умоисступление, гневное беспамятство, болезненная вспыльчивость, скоропреходящее неистовство, патологический и физиологический аффект, реакция короткого замыкания.

Р. Крафт-Эбинг в 1868 г. впервые ввел понятие патологического аффекта, при этом он подчеркивал его психопатологическую сущность и справедливо указывал, что речь идет «о скоропреходящем помешательстве, к проявлению которого аффект является только ближайшим конечным поводом». Отличительными признаками патологического аффекта Р. Крафт-Эбинг считал глубокое расстройство или «совершенное исчезновение самосознания» с вытекающей отсюда «смутностью», отрывочностью или полной утратой воспоминаний. В.П. Сербский также отмечал, что главным клиническим свойством патологического аффекта является расстройство или помрачение сознания, которое обусловливает «полную невменяемость лица». Определение патологического аффекта с момента описания его Р. Крафт-Эбингом мало изменилось.

В отечественной судебно-психиатрической литературе 20—30-х годов патологический аффект диагностировался широко с расширительной экскульпацией. Однако в результате многочисленных исследований, проводимых на протяжении десятилетий в основном судебными психиатрами, границы диагностики патологического аффекта были достаточно сужены (Введенский, 1947; Лунц, 1955; Морозов, 1977–1988; Доброгаева, 1989; Печерникова 1998; Дмитриева и соавт., 2004; и др.). В современном понимании отечественных судебных психиатров патологический аффект – это кратковременное психотическое состояние, протекающее в форме взрыва, с внезапным появлением на фоне аффективного напряжения, связанного с психотравмирующим поводом, болезненного нарушения сознания с дезориентировкой в окружающем, искаженным восприятием в виде расстройства схемы тела, гиперакузией, психосенсорных расстройств, дереализации, иллюзорных нарушений в аспекте доминирующих переживаний, но в отрыве от действительности, с агрессивными действиями в виде двигательных автоматизмов с характерными для аффективного взрыва вегетативными вазомоторными реакциями, с последующим критически наступающим истощением физических и психических сил или терминальным сном. Это состояние может длиться от нескольких минут до одного часа. Одним из условий, способствующих возникновению патологического аффекта, является почва в виде резидуально-органических, иногда не резко выраженных нарушений и наличие дополнительных экзогенных факторов (физическое и психическое переутомление, дефицит сна, алкогольное опьянение, психогении и пр.). В возникновении патологического аффекта условно можно выделить три периода: подготовительный, кульминационный и исходный, которые определяются и при физиологическом аффекте, однако клинические проявления последнего не достигают психотического уровня.

Одной из наиболее сложных дифференциально-диагностических проблем в судебно-психиатрической клинике является отграничение патологического аффекта от физиологического, что влечет за собой вынесение качественно различных экспертных заключений. Примером развития патологического аффекта может служить следующий клинический случай.

Военнослужащий Я., 27 лет, обвинялся в совершении умышленного убийства. По данному делу он был уже дважды освидетельствован и направлен судом на повторную экспертизу. Из анамнеза известно, что наследственность психическими заболеваниями не отягощена. Раннее и последующее психофизическое развитие протекало в соответствии с нормой. Формировался «легким» по характеру, с ним можно было быстро найти общий язык. Предпочитал спокойные игры, стремился к общению с другими детьми. Обучение в общеобразовательной школе начал с 7 лет, успевал по всем предметам на «отлично». Преподаватели в школе отзывались о нем только с положительной стороны как об эрудированном, вежливом, справедливом, дисциплинированном, уравновешенном ученике. С первого класса он принимал активное участие в общественной жизни школы. Неоднократно был победителем олимпиад по математике, физике, немецкому языку. Мать сообщила, что ее сын всегда был послушным, спокойным, общительным, необидчивым, в конфликтных ситуациях вел себя уравновешенно, обдуманно. Соседи по дому и школьные друзья подчеркивали, что Я. не были присущи злобность, мстительность, любые эмоционально-негативные ситуации он переносил спокойно. Алкогольные напитки употреблял с 17 лет «очень редко, предпочитая легкие сорта пива». Крепкие алкогольные напитки в течение жизни употреблял 4–5 раз, и это всегда «сопровождалось плохим самочувствием».

После школы Я. поступил в военно-инженерный университет, где за период обучения также проявил себя с положительной стороны, учился на «отлично», был исполнительным, трудолюбивым, настойчивым, тяготы военной службы переносил легко. По окончании университета в 1999 г. проходил службу в инженерно-саперной части. С 21.02.00 г. по 04.06.00 г. Я. исполнял служебные обязанности по проведению контртеррористической операции в Чеченской республике, где лично разминировал и уничтожил более 8 тысяч взрывоопасных предметов, за что награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени. В целом на службе он «качественно выполнял поставленные задачи, проявлял инициативу, быстро ориентировался и умело действовал в сложной обстановке».

Из медицинской документации известно, что с 10.11.99 г. по 19.11.99 г. Я. находился на стационарном лечении в связи с «закрытой черепно-мозговой травмой и сотрясением головного мозга». После выписки в течение полугода у него отмечались нечастые головные боли, нарушения сна. В последующем за медицинской помощью он обращался по поводу «респираторных заболеваний», «остеохондроза поясничного отдела позвоночника без нарушения функции». На учете у нарколога, психиатра Я. не состоял.

Как следует из материалов уголовного дела, 15.05.03 г. Я., находясь в состоянии алкогольного опьянения, в ходе ссоры нанес Ш. многочисленные ножевые ранения, в результате которых тот скончался на месте происшествия. Согласно заключению судебно-медицинской экспертизы, причиной смерти Ш. явилась «Сочетанная травма острым предметом головы, шеи, туловища и конечностей. Множественные колото-резаные раны головы, шеи, туловища, проникающие в полость черепа, перикарда, левую плевральную и брюшную полости с повреждением лобной доли слева, общей сонной артерии справа, множественными повреждениями левого легкого, сердца, аорты, печени и желудка. Множественные резаные раны головы, шеи, правого предплечья и левой кисти. Две колотые раны на ладонной поверхности ногтевой фаланги большого пальца слева. Алкоголь в крови и моче 3,62 % и 4,2 % соответственно».

Я. на допросе 16.05.03 г. (2 ч. 00 мин. – 6 ч. 30 мин), показал, что в 19 часов он пошел в общежитие к своему приятелю, где находились знакомые ему сослуживцы, которые употребляли спиртные напитки. Он присоединился к ним и выпил примерно 150 г водки. В ходе застолья Ш. быстро опьянел и начал оскорблять Я., затем стал требовать выяснить отношения в драке. Чтобы «как-то смягчить обстановку», Я. предложил Ш. «побороться на руках и определить, кто сильнее». После того как Ш. проиграл, он разозлился еще более и продолжил оскорбления в адрес Я. Поэтому, опасаясь, что не сдержится, Я. вышел на улицу, но Ш., шатаясь, последовал за ним. По словам Я., он «это все видел и реальной какой-либо угрозы от него не воспринимал». Однако Ш., продолжая оскорблять, обхватил его сзади, и они упали на землю. Я. освободился от захвата и, поднявшись, пошел вперед. Пройдя примерно пять шагов, услышал, как Ш. начал вставать и вновь оскорблять его. На этом допросе Я. показал, что «все это он проигнорировал, хотя и было очень обидно слышать оскорбления в свой адрес». Далее Я. отошел к забору, приподнял куртку, чтобы достать нож левой рукой, нож висел с левой стороны на боку. При этом он пояснил в своих показаниях: «Я специально повернулся к нему спиной и, приподнимая куртку, сделал вид, что хочу в туалет». В это время Ш. снова на него набросился. Ожидая этого, Я. выхватил левой рукой нож из чехла и нанес ему встречный удар. Затем развернулся, перехватил нож левой рукой и нанес им не менее 20 ударов в грудь Ш., при этом «удары я наносил намеренно». После того как Ш. упал, нанес ему не менее 10 ударов по туловищу. Указывал, что «отходил к забору специально для того, чтобы применить нож». После происшедшего очень испугался и «попытался Ш. откачать». Затем оттащил подальше от дороги труп, боясь, что его кто-нибудь обнаружит. После этого сразу же побежал в свое общежитие, где встретил дежурного вахтера, которой показал нож и газовый пистолет и сказал, что убил человека. «Я не знал, что нужно было делать, мне было страшно, так как боялся ответственности за содеянное».

В показаниях от того же числа, 16.05.03 г. (в период с 19 ч. 38 мин. до 20 ч. 46 мин.), Я. добавил, что из-за поведения Ш. (а именно: «Ш. вел себя агрессивно, ему не нравилось, что я старше по званию, он оскорблял меня») он вышел из общежития и пошел домой. Ш. догнал его на улице, и завязалась драка. От удара Я. упал, после чего поднялся, отошел в сторону от дороги и повернулся к Ш. спиной, «пытаясь спровоцировать его нападение на меня». Почувствовав, что Ш. подходит к нему, он выхватил левой рукой нож и «нанес им удар назад, не оборачиваясь, куда был нанесен первый удар, он не видел». После удара Ш. якобы отскочил, а количество нанесенных ударов Я. не помнил, «удары наносил преимущественно в корпус», перетаскивал ли он труп, также не помнил.

На допросе 22.05.03 г. Я. пояснил, что после полученного им удара в пах он поднялся и отошел в сторону, повернувшись спиной. Ш. подошел к нему со стороны спины и обхватил его рукой за шею. Почувствовав, что Ш. подходит к нему сзади, он выхватил левой рукой нож и «нанес удар назад, не оборачиваясь». После этого он развернулся к Ш. лицом, но тот, отшатнувшись, вновь попытался наброситься. В этот момент Я. «почувствовал ярость, сильную злобу на него», поэтому начал наносить множественные частые удары в тело Ш., но куда именно наносил удары, не помнил.

На допросе 4.07.03 г. Я. сообщил, что около общежития Ш. догнал его, оскорблял нецензурной бранью, после чего завязалась драка. После драки Я. отошел в противоположную сторону, отвернувшись, предполагая, что Ш., «увидев меня со спины, захочет напасть на меня». При этом нащупал рукой на левом боку нож, будучи готов применить его. Ш., подойдя сзади, молча обхватил его рукой за шею. Тогда Я. выхватил левой рукой нож и нанес им удар назад, не оборачиваясь. Ш. отшатнулся и вновь направился на него, «в этот момент почувствовал желание убить его, и я начал наносить множественные частые удары, которые приходились в грудь и живот». Количество ударов не помнил, пояснил, что был очень испуган.

Рассматривая показания Я. в динамике, можно заметить, что, начиная с его объяснения 22.05.03 г., в них появляются высказывания, отражающие его эмоциональное состояние в момент правонарушения: показания 22.05.03 г. – «у меня была ярость и злоба», показания 04.07.03 г. – «я очень испугался». В то же время в приведенных выше показаниях Я. объяснение его действия (отошел с дороги к забору), имеющее принципиальное значение для понимания мотивации криминальной ситуации, а также возникновения последующей эмоциональной реакции, носит противоречивый и взаимоисключающий характер. Противоречия в показаниях Я. 16.05., 22.05. и 4.07. 2003 г. объясняются им в ходе судебного заседания 1.08.03 г., что будет показано ниже.

Дежурная по общежитию и дневальный показали, что 16.05.03 г., около 00 часов 30 минут, в дверь общежития стали сильно стучать. Открыв дверь, они увидели Я., который находился «в возбужденном состоянии и в состоянии алкогольного опьянения», глаза у него были расширены, таким его «никогда еще не видели», был в «шоковом состоянии». Войдя в коридор, Я. сразу же сказал, что «убил человека», «он хотел меня убить, но я его опередил», постоянно повторял: «надо его закопать». «Вел себя странно, было ощущение, что никого не слышит, кроме себя», и казалось, «он сам не верил в произошедшее». Он то доставал из-под обмундирования «нож, который был в крови» и газовый пистолет, то убирал их под куртку. При этом он был сильно взволнован и нервничал, на ногах он стоял твердо, но шатался, говорил четко и ясно, изо рта чувствовался запах спиртного.

16.05.03 г. (4 часа 10 минут) Я. прошел медицинское освидетельствование, где в контакт вступал, в месте и времени был ориентирован. При передвижении отмечалось некоторое нарушение координации. Зрачки глаз были несколько расширены, на свет реагировали, реакция обоих глаз – содружественная. Был поставлен диагноз: «Алкогольное опьянение крайне тяжелой степени. Ушиб в левой заушной области, ссадины правого коленного сустава». При СМЭ констатированы ссадины на подбородке, правом коленном суставе, верхнем отделе спины слева, передней поверхности правой голени.

27.06.2003 г. экспертами С-й областной клинической психиатрической больницы Я. была проведена амбулаторная судебная комплексная нарколого-психолого-психиатрическая экспертиза, где он рассказал, что после того, как он направился домой, Ш. вышел за ним следом, и снова возникла словесная перепалка. Успокаивая его, предложил даже переночевать в своей комнате, «но Ш. не унимался». Тогда он отвернулся и направился домой, но Ш. подскочил сзади, ударил испытуемого ногой в пах, начал душить. Они оба упали. Ш. его немного придушил и 2 раза ударил головой о землю. Испытуемому удалось встать, и он пошел в сторону от Ш., но тот снова набросился сзади и схватил испытуемого за шею. Тогда испытуемый выхватил нож и ударил его. Ш. отскочил от испытуемого и с криком «Убью!» кинулся на испытуемого. Очень испугавшись, Я. стал наносить потерпевшему частые удары ножом. Количество ударов и место их нанесения не помнит. Когда потерпевший упал, то испытуемый испытал ужас, слабость, усталость и упал сам рядом с потерпевшим. Лежал минут 5—10, а потом пошел в общежитие. Экспертная комиссия пришла к заключению, что во время совершения деяния Я. находился в состоянии простого (не патологического) алкогольного опьянения. Он мог осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими в период инкриминируемого ему правонарушения. Присущие ему индивидуально-психологические особенности (тенденция к избеганию конфликтов, вдумчивость, общительность, некоторая демонстративность и склонность к рисовке) в анализируемой ситуации не оказывали существенного влияния на его поведение.

В ходе судебного заседания 01.08.03 г. Я. показал, что когда Ш. начал его оскорблять, предлагал выйти в коридор разобраться, он отказался и предложил ему померяться силой на руках. Когда же Я. пошел домой, Ш. догнал его и, продолжая оскорблять, ударил его сзади ногой в пах и обхватил руками, после чего они вместе упали, некоторое время боролись. Я. предложил Ш. разойтись, но тот настаивал, чтобы они пошли продолжать выпивать. Я. отошел с дороги на газон и встал спиной к Ш., но тот снова набросился, обхватив его шею руками, и начал душить. Я. правой рукой пытался убрать от шеи руку Ш., а левой достал нож и ударил его, «бил часто и сильно», потом они упали. «Я потерял сознание на некоторое время», затем очнулся, встал и сразу пошел в общежитие рассказать о содеянном.

В ходе судебного заседания, как показано выше, Я. дал однозначное объяснение своему действию – отошел с дороги на газон, чтобы разойтись с Ш. мирно, без драки (в первых показаниях Я. объяснение мотивации данного поступка носило противоречивый, недостаточно четкий характер).

Во время судебного расследования Я. также пояснил свое эмоциональное состояние в момент правонарушения, в его показаниях прослеживается динамика эмоционального состояния с возникновением сильного страха за собственную жизнь, а именно: когда Ш. догнал Я., то «злобы на него не было, было скорее безразличие к нему (Ш.)». После того как Ш. обхватил горло Я., он испытал боль и «испугался, что Ш. убьет его», тогда выхватил нож и нанес удар. Затем развернулся и, «насколько помню», увидел, как Ш. надвигается на него. Испугался еще больше, ударил его в корпус, «а он продолжал двигаться на меня, я даже подумал, что он может меня убить, и стал наносить ему удары ножом». Потом они вместе упали, «отчего – я не знаю», «я ощутил усталость, страх и потерял сознание». После того как Я. очнулся, он пытался Ш. «откачать», «но уже было поздно».

На данном судебном заседании Я. пояснил и противоречивость своих первых показаний, которые давал в таком состоянии, когда не мог сосредоточиться на вопросах и в связи с этим соглашался с версиями следственных органов. Я. объяснил противоречивость своих первых показаний «шоковым состоянием», в котором «не мог точно все помнить».

24.09.03 г. Я. была проведена повторная комплексная судебная психолого-нарколого-психиатрическая экспертиза в зале суда. В психическом состоянии экспертами отмечено, что его настроение ситуационно снижено, рассказывая о ситуации, связанной с правонарушением, сдерживал слезы. В беседе при уточнении данных им противоречивых по делу показаний извиняется, говорит, что «ответил не подумав, а на самом деле этого и не было», или: «я же хотел помочь следствию, со всем соглашался, в противном случае меня могли арестовать». Достаточно последовательно восстанавливал события, предшествующие правонарушению. Объяснял, что в комнате оказался после приглашения, «думал, немного выпьем, пообщаемся, поговорим о событиях в Чечне». Не скрывал, что некоторые высказывания Ш. были достаточно обидными, «раз пять называл меня капитанишкой», при этом «один раз даже разозлился на него», но не хотел ссориться, «тот же был очень пьяным».

Рассказывал, как около 23 часов стал собираться, «утром надо было в наряд», быстро со всеми попрощался и ушел. На улице его нагнал Ш., «ругался, предлагал подраться, размахивал руками, демонстрировал, как боксируют», тут же «предлагал выпить». Пройдя 5–6 метров, Ш., находясь за его спиной, пнул ногой его в пах, а затем обхватил на уровне груди. Они оба упали, Ш. постоянно ругался, выражаясь нецензурно, «мы обменялись двумя ударами, затем я встал». Вновь подчеркивал, что стремился избежать драки – «я отошел, оправил форму», «не думал, что тот вновь начнет». Описывал, как некоторое время спустя Ш. опять набросился сзади, схватил за горло, «больно сдавил кадык», «мелькнула мысль – все, теперь он меня убьет», «мне надо было обороняться, я выхватил нож и ударил им назад, наотмашь левой рукой». Вспоминал, как развернулся к потерпевшему лицом, говорил, что «с этого периода помнятся его страшные, дикие глаза, ярость на лице», описывал перенесенные страх, испуг, боль, тревогу, отчаяние.

Дальнейшее плохо помнил, ссылаясь на нечеткость, фрагментарность восприятия: «помню, как три или пять раз ударил его, но куда – не знаю». При уточнениях терялся, «сколько раз ударил – не знаю, я помню только два-три начальных удара», «видел только его яркое лицо и свою руку». Отмечал необычную тишину в тот момент, «если бы появился какой-нибудь звук, то я бы воспринял его в два раза сильнее и резче». Периодически ссылался на материалы уголовного дела, начинал оправдываться: «не знаю, почему у него оказалось так много повреждений, столько ударов я никогда бы нанести не смог», но, поправляясь, замечал: «а больше и некому». Говорил, что в тот период в голове «отсутствовали мысли», «голова была пустой». Дальнейшие обстоятельства не помнил, очнулся рядом с телом Ш., предполагал, что искал пульс на кисти у трупа. Считал, что до этого «отключился на 5—10 минут», на уточняющий вопрос отвечал, что «возможно, отключался и на более длительный промежуток времени», «даже на час». Рассказывал, что и последующие свои поступки помнит нечетко, «тело, ноги, руки были не мои, как ватные». Предполагал, что вытер туалетной бумагой нож, т. к. в деле об этом написано. Описывал, как постепенно приходил в себя, «события помню как вспышки», пришел в общежитие, рассказал о случившемся, но ему сначала вахтер не поверила. Уверял, что не помнит своих предложений окружающим закопать труп, «я повторял только – я убил!».

Отмечалось в целом последовательное мышление, но иногда – его дезорганизация, в суждениях выявлялись противоречивость и некоторая непоследовательность. Критика к содеянному была достаточная. Экспертная комиссия пришла к заключению, что Я. каким-либо хроническим психическим расстройством не страдал. В период инкриминируемого деяния у него развилось временное болезненное расстройство психики в форме острой реакции на стресс, которое лишало способности осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими в период инкриминируемого ему деяния.

С учетом противоречий данных по делу заключений судьей была назначена стационарная комплексная нарколого-психолого-психиатрическая экспертиза.

При обследовании в ГНЦ ССП им. В.П. Сербского со стороны внутренних органов патологии не установлено. <…> Заключение невролога: «Умеренно выраженные органические изменения центральной нервной системы неясного генеза, возможно, последствия патологии раннего периода развития. Вегетативная дисфункция». Психическое состояние. Сознание ясное. Ориентирован правильно. Цель экспертизы понимает верно. Контакту доступен. Анамнестические сведения сообщает последовательно, подробно. В беседе вежлив, внимательно выслушивает вопросы, однако легко соглашается с мнением собеседников, с некоторыми суждениями, а также сведениями, изложенными в материалах уголовного дела, даже если они не в его пользу. Отвечает достаточно откровенно, однако отдельные его высказывания несколько облегчены, что сочетается с неустойчивостью фона настроения, отдельными инфантильными высказываниями и поведенческими проявлениями, раздражительностью, носящими ситуационный характер. Единичные эмоциональные проявления отличаются некоторой внеконтекстностью, так, он периодически улыбается вне связи с темой беседы. На предложенные вопросы обследуемый отвечает в плане темы, но недостаточно четко и последовательно, при этом в отдельных случаях фиксируется на несущественных деталях. О правонарушении рассказывает достаточно подробно, при этом ссылается на запамятование отдельных моментов правонарушения, однако прослеживается общая стратегия поведения обследуемого в ситуации правонарушения, заключающаяся в стремлении избежать эскалации конфликта, агрессивных действий. Несовпадения в показаниях на следствии объясняет «желанием помочь следствию», а также своим «угнетенным состоянием». Фон настроения снижен, при вопросах о правонарушении заметно волнуется, на глазах – слезы, говорит: «не могу поверить, что убил человека». Склонен обвинять себя в содеянном, переживает, что «совершил убийство человека». Рассказывая о правонарушении, часто сообщает сведения, о которых узнал в ходе следствия, но сам о них не помнит. О правонарушении сообщил, что пришел в комнату, ожидая увидеть своего знакомого, пообщаться с ним, поговорить о чеченских событиях. Выпил сначала 100–150 мл водки, затем около 200 мл крепленого вина «Кавказ». В ходе распития алкогольных напитков Ш. «сильно» опьянел, стал конфликтным, пытался поссориться с одним из сослуживцев, из-за чего тот ушел домой. Тогда Ш. стал оскорблять его, «называл меня капитанишкой», говорил обидные слова, но подэкспертный не хотел ссориться, «тот же был очень пьяным». Рассказывает, что после предложения Ш. выйти на улицу, чтобы разобраться, сам предложил «борьбу на руках – армрестлинг». Я. выиграл поединок, что еще больше разозлило Ш., поэтому Я. сказал ему, что тот сильнее и он готов признать перед ним свое поражение. Помнит, как около 23 часов стал собираться, «утром надо было в наряд», быстро со всеми попрощался и ушел. Рассказывает, как на улице его догнал Ш., «ругался, предлагал подраться, размахивал руками, демонстрировал, как боксируют», тут же «предлагал выпить». На его предложение отказался, пригласил его к себе в общежитие – «проспаться», но Ш. продолжал провоцировать драку. Когда подэкспертный пошел домой, Ш. догнал его и обхватил сзади, в процессе борьбы они упали на землю, и он потребовал, чтобы Ш. прекратил его оскорблять. Поднявшись, он отошел в сторону, чтобы уступить дорогу Ш., и стал поправлять свою одежду, стряхивать с нее грязь. Ш., находясь за спиной, пнул его ногой в пах, а затем обхватил на уровне груди, другой рукой схватил за горло, «больно сдавил кадык», когда перед глазами «все поплыло», ощутил слабость в теле, «мелькнула мысль – все, теперь он меня убьет», тогда выхватил нож и ударил им назад, наотмашь левой рукой. Помнит, как развернулся к потерпевшему лицом, говорит, что «с этого периода помнятся его страшные, дикие глаза, ярость на лице», с удивлением говорит, что Ш. тогда показался ему «здоровым, выше ростом». Полагал, что после удара Ш. упадет или прекратит нападать на него, но «совсем не ожидал, что он продолжит борьбу», «он был как раненый зверь». От этого он испытал сильный страх, испуг, ужас, последняя мысль, которую он помнил, когда Ш. «навис» над ним с занесенным над его головой кулаком: «вот теперь мне не выжить».

Последующих событий не сообщает, ссылается на запамятование. При уточнениях теряется, «сколько раз ударил – не знаю», «видел только его яркое лицо». Говорит, что помнит как отдельный кадр – «рука с ножом и чье-то плечо». Отмечает необычную тишину в тот момент, «если бы появился какой-нибудь звук, то я бы воспринял его в два раза сильнее и резче». Вспоминает, что в тот период в голове «отсутствовали мысли», «голова была пустой». Дальнейшие обстоятельства, по его словам, «не помнит», очнулся рядом с телом Ш., говорит: «у меня такое чувство, что я рядом с ним спал», но сомневается: «не могу утверждать». Дальнейшие события воспроизводит фрагментарно: «кажется, искал у трупа пульс». Считает, что «отключился возле трупа на 5– 10 минут, а по расчетам минут на 30 выходит». Рассказывает, что и последующие свои поступки помнит нечетко, тело, ноги, руки были не мои, как ватные. Предполагает, что вытер туалетной бумагой нож, т. к. в деле об этом написано, но уверенно сказать об этом не может. В голове крутилась одна мысль, постоянно ее повторял – «я убил человека», при этом не верил в это, «были непонятные мне ужас, страх». Вновь воспоминания как сменяющиеся слайды, кадры, «как вспышки»: «иду по дороге», «стучу в дверь общежития». Помнит, что пришел в общежитие, рассказал о случившемся, но ему сначала вахтер не поверила. Уверяет, что не помнит своих предложений окружающим закопать труп, «я повторял только – я убил!», «была какая-то растерянность, не мог поверить в то, что произошло, не понимал почему». В настоящее время переживает о содеянном, не имеет четких планов на будущее. В отделении спокоен, малообщителен, много времени уделяет чтению литературы. Мышление в целом последовательное, суждения с легковесностью, конкретностью.

При экспериментально-психологическом исследовании темп работы у Я. над тестами достаточно быстрый, но перед окончанием обнаруживаются признаки утомления, что обследуемый субъективно не отмечает, гиперкомпенсаторно отрицает. Отмечаются высокая мотивация достижения, стремление выполнить задания как можно лучше. С целью сохранения самоуважения и самооценки отдельные неверные решения, на которые обращает внимание экспериментатор, испытуемый не исправляет, эмоционально настаивает на их правильности, употребляя расхожие штампы типа «первая мысль – самая верная».

Механическое запоминание достаточно развито, опосредованное воспроизведение также высокое. Ассоциативные образы в целом отражают содержание и эмоциональный подтекст слов-стимулов, при этом отмечается сочетание двух противоречивых тенденций – обстоятельности в изображении отдельных образов и фрагментарности отдельных рисунков, а также использование адекватных символических изображений. Пояснения к отдельным образам недостаточно четкие («Глухая старушка – мордочка старушки с ушами разного размера, разный размер для того, чтобы обратить внимание именно на ухо»). Вербальные ассоциации неравномерны по семантическому уровню продуцируемых ответов – ответы достаточно высокого уровня (существительные соседствуют с прилагательными и глаголами вне зависимости от сложности стимульного понятия, что сочетается с использованием речевых штампов).

Исследование мыслительной сферы выявило в целом достаточный интеллектуальный уровень. Обследуемый выделяет основные классификационные категории, оперирует абстрактными понятиями, способен к обобщению, сравнению с использованием практически значимых признаков категориального и функционального уровня. Однако в единичных случаях выявляется аморфность умозаключений с использованием второстепенных, малозначимых признаков предметов. Например, общее между пчелой и вентилятором испытуемый видит в том, что «от них обоих идут волны ветра» или «ось и оса похожи двумя одинаковыми буквами, обе земного происхождения, реально осязаемые». При способности к передаче условного смысла пословиц в отдельных случаях испытуемый продуцирует излишне обобщенные трактовки. Последовательность событий испытуемый в целом устанавливает самостоятельно верно.

В личностной сфере у него выявляются дисгармоничное сочетание стремления доминировать в межличностных отношениях с ориентацией на ценность собственного социального статуса, гиперкомпенсаторная потребность в лидерстве с некоторой переоценкой собственных достижений и возможностей, способность к самостоятельным решениям и принятием ответственности, следование конвенциальным нормам с тенденцией к избеганию конфликтных ситуаций, недостаточной уверенностью в собственных силах, чувствительностью к замечаниям и внешним оценкам. При достаточной способности к контролю за собственными эмоциональными проявлениями и высказываниями, рационализме оценок случившегося в ходе экспериментально-психологического исследования обнаруживаются ослабление контролирующих механизмов, некоторые черты неустойчивости в поведении.

Анализируя клинический случай, следует сделать вывод, что Я. каким-либо хроническим расстройством не страдал ранее и не страдает таковым в настоящее время. В период инкриминируемого ему деяния у Я. на фоне субъективно сильного психотравмирующего события в виде угрозы его жизни, при массивной алкогольной интоксикации развилось временное болезненное расстройство психики в форме психогенной острой реакции на стресс (F43.0, по МКБ-10), или патологического аффекта, согласно взглядам отечественных судебных психиатров. На это указывают сведения о внезапном изменении в тот период его психического состояния с утратой критики, суженностью сознания, фрагментарностью восприятия (помнит отрывочно, как меняющиеся слайды, вспышки в голове), внезапно возникшим психомоторным возбуждением с автоматизированностью, стереотипностью агрессивных действий в отношении потерпевшего, его дезориентировкой в окружающем (помнит, что драка была на тропинке, а как очутился возле забора, где пришел в себя, – не помнит), нарушениями восприятия («потерпевший казался больше, чем на самом деле», «запомнилось его искаженное лицо»), выраженным аффектом страха, нарушением связности мышления (ощущал в голове пустоту, крутилась лишь одна мысль: «я убил»), а также данные о внезапном окончании указанного психотического состояния с наступлением постпсихотической физической астении, сном, частичным запамятыванием периода инкриминируемого ему деяния с последующим чувством отчуждения содеянного, деперсонализационно-дереализационными переживаниями («ватность» тела, нереальность событий, отстраненность от них), в дальнейшем нелепым, неадекватным, гиперактивным поведением (предлагал вахтеру закопать труп, хаотично доставал и прятал пистолет, нож).

Указанное временное болезненное расстройство психики лишало Я. способности осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий в период инкриминируемого ему деяния. Я. не мог понимать и осознавать тот момент, когда прекратится посягательство на него со стороны потерпевшего. В настоящее время по своему психическому состоянию он может осознавать фактический характер своих действий и руководить ими, правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для дела, и давать о них показания. В применении к нему принудительных мер медицинского характера Я. не нуждается, т. к. перенесенное им болезненное состояние психики не имеет тенденции к спонтанному повторению, не требует профилактического лечения, он не представляет социальной опасности для себя или других лиц.

В дискуссионном порядке можно допустить, что в момент совершения правонарушения Я. находился в состоянии физиологического аффекта, развившегося на фоне простого алкогольного опьянения. Об этом, казалось бы, свидетельствует трехфазная динамика протекания эмоциональной реакции: фаза накопления эмоционального напряжения с восприятием ситуации как безвыходной; фаза резкого, взрывного роста эмоционального возбуждения с субъективно неожиданной разрядкой эмоционального возбуждения на фоне суженного сознания с фрагментарным восприятием наиболее травмирующих моментов, а также снижением уровня регуляции поведения, о чем свидетельствует множественность стереотипных, несвойственных структуре личности Я. агрессивных действий; фаза глубокой психической и физической астении со специфическими феноменами выхода из данного эмоционального состояния с последующим, вслед за осознанием тяжести и непоправимости содеянного, развитием острой личностной реакции с признаками дезорганизации мыслительной деятельности и поведения. Вместе с тем это допущение противоречит вышеприведенной аргументации возникшего на фоне острой конфликтной ситуации кратковременного психотического состояния.

Отмечаемые в данном уголовном деле и в актах экспертиз некоторые расхождения в описаниях деталей инкриминируемого деяния с описаниями этого же события при последнем освидетельствовании достаточно часто встречаются при экспертизах «на момент деяния». Объяснения этих расхождений могут быть разные. Они могут зависеть от профессиональной квалификации следователя, производящего допрос (в том числе от его знаний судебной психиатрии, позволяющих выяснять необходимые для экспертов вопросы), от психического состояния допрашиваемого, от времени, прошедшего после самого деяния.

Возникшее у Я. после содеянного состояние с дезорганизацией мышления и резко сниженным фоном настроения оказало влияние на его способность давать показания на предварительном следствии. Это выразилось в неполноте показаний, отсутствии четкости в указании конкретной мотивации совершения определенных действий; в недостаточной вербализации при описании важных составляющих его состояния и особенностей его эмоциональных переживаний в исследуемой ситуации (в частности, в показаниях Я. не отражены испытанные им в момент неспровоцированного нападения Ш. болевые ощущения и состояние сильного удушья, переживания ужаса, страха за свою жизнь, а главное – расстройств восприятия), а также в разноречивых объяснениях на предварительном следствии своего защитного поведения с попытками совладать с конфликтной ситуацией, не нарушая просоциальных, адекватных морали, Уставу и Закону норм (именно отсутствием у Я. агрессивных намерений, желанием Я. предотвратить драку объясняется его действие: отошел к забору, предоставив Ш. возможность свободного продвижения).

Такая психологически объяснимая «разноречивость» показаний Я. не содержит признаков защитно-установочного поведения, наоборот, их наличие при целостном анализе показаний как раз и создает достаточную полноту картины, позволяющую дать ей аргументированную клиническую оценку.

Литература

Введенский П.Н. Проблема исключительных состояний в судебно-психиатрической клинике// Проблемы судебной психиатрии / Под ред. Ц.М. Файнберг. – М., 1947. – Вып. 6. – С. 331–335.

Доброгаева М.С. Кратковременные расстройства психической деятельности (исключительные состояния) в судебно-психиатрической клинике: Автореф. дис… д-ра мед. наук. – М., 1989.

Крафт-Эбинг Р. Судебная психопатология. – СПб., 1874.

Лунц Д.Р. Судебно-психиатрическая экспертиза исключительных состояний // Вопросы судебно-психиатрической экспертизы. – М., 1955. – С. 94–103.

Печерникова Т.П. Реакция короткого замыкания // Судебная психиатрия / Под ред. A.C. Дмитриева, Т.В. Клименко. – М.: Юристъ, 1998. – С. 353–354.

Судебная психиатрия: Руководство для врачей / Под ред. Г. В. Морозова. – М.: Медицина, 1988. – С. 340–353.

Судебно-психологические экспертные критерии диагностики аффекта у обвиняемого: Пособие для врачей / Под ред. Т.Б. Дмитриевой, Е.В. Макушкина. – М., 2004.

Фастовцов Г.А. Условные закономерности проявления боевого ПТСР в ситуации правонарушения // Механизмы стресса в экстремальных ситуациях: Сб. научн. трудов ГНИИИ ВМ МО по материалам 3-й Всероссийской конференции. – М., 2004.– С. 51–54.