И. С. Козлов, Ф.С. Сафуанов, Ю.В. Казакова Диагностика аффекта: причины назначения повторных экспертиз[19]

Несмотря на большое количество работ, посвященных вопросам экспертной оценки аффективных реакций у обвиняемых (Печерникова, 1998; Шипшин, 2000; Дмитриева, Макушкин, 2004), до сих пор отмечаются значительные трудности при дифференциальной диагностике эмоциональных состояний, возникающих в ответ на противоправное поведение потерпевшего.

Основные сложности в экспертной оценке подобных состояний обусловлены рядом причин.

– Сочетанием в аффективном деликте «нормально-психологических» и «патопсихологических» механизмов у лиц с акцентуациями характера и с пограничными формами психической патологии (Печерникова, Остришко, Гульдан, 1983).

– Недоучетом психологических механизмов возникновения и развития эмоциональных реакций и переоценкой со стороны психологов-экспертов роли формальной диагностики аффекта по внешним феноменологическим критериям.

– Отсутствием всестороннего и глубокого анализа всей объективной информации, содержащейся в уголовном деле, вследствие чего возникает избирательность при отборе материала, подкрепляющего вывод эксперта.

Анализируемый в данной статье случай интересен тем, что проведенной в стационаре ГНЦ ССП им. В.П. Сербского комплексной судебной психолого-психиатрической экспертизе (КСППЭ) в отношении Ш., обвиняемой в убийстве своего мужа, предшествовали три экспертизы, которые пришли к выводу, что подэкспертная в момент совершения инкриминируемого ей деяния находилась в состоянии аффекта. Во всех трех случаях суд не соглашался с подобными заключениями и назначал повторные экспертизы.

Как следует из материалов уголовного дела, обвиняемая Ш., 28 лет, вечером на своей даче во время ссоры с мужем нанесла ему ножевое ранение, от которого тот скончался. Причиной смерти потерпевшего, находившегося в легкой степени алкогольного опьянения, явилось проникающее колото-резаное ранение груди слева. При медицинском освидетельствовании Ш. каких-либо телесных повреждений на ее теле обнаружено не было.

Из материалов уголовного дела следует, что Ш. с мужем и еще две супружеские пары находились на даче. Когда все сели за стол, Ш. ушла спать. Муж был этим недоволен, и у них возникла ссора. Обидевшись на мужа, Ш. долгое время, пока все были за столом, просидела в автомобиле, слушая музыку. Через несколько часов она присоединилась к застолью, но муж начал придираться к ней, выгонять из-за стола, затем ударил ее два раза по лицу. В ответ Ш. ударила его в грудь ножом. После случившегося Ш., по показаниям свидетелей, была взволнована, просила прощения у потерпевшего, хотела осмотреть его рану, пыталась оказать первую помощь, выкинула нож в туалет, просила соседа, чтобы он отвез ее к мужу, который к этому времени был уже госпитализирован в больницу.

Из материалов уголовного дела известно, что конфликты в семье Ш. случались достаточно часто. Однако роль потерпевшего и подэкспертной в инициации и развитии конфликтных ситуаций, по мнению свидетелей, неоднозначна. Так, свидетели со стороны потерпевшего утверждают, что конфликты в семье провоцировала сама Ш., даже самый незначительный повод мог послужить причиной к их возникновению, но наиболее часто ссоры возникали на почве ревности, так как, по мнению свидетелей, подэкспертная очень вспыльчива, легко возбудима, надменна и ревнива. С их слов также известно, что Ш. неоднократно угрожала мужу, грозила перерезать себе вены, если он уйдет от нее, говорила, что сначала зарежет дочь, а потом лишит жизни себя. Вместе с тем Ш. неоднократно угрожала и мужу, заявляла, что убьет и его. В то же время свидетели со стороны подэкспертной, наоборот, считали инициатором конфликтов потерпевшего.

В своих первых показаниях Ш. поясняет: мужу не понравилось то, что она не обращает на него внимания, поэтому он начал нецензурно выражаться, избивать ее, ударил шесть раз по лицу, ткнул ее лицом в тарелку с отходами. Через некоторое время он снова стал оскорблять ее, после чего ударил рукой в лоб. В это время подэкспертная увидела нож и, пытаясь отпугнуть мужа, нанесла ему один удар, куда попала – пояснить не смогла. Увидев, что у мужа из груди идет кровь, попыталась помочь, но он стал прогонять ее. После того как его увезли в больницу, подэкспертная выкинула нож в туалет, а затем побежала к соседу, просила отвезти ее в больницу, но он отказал.

Допрошенная в качестве обвиняемой Ш. в основном подтвердила свои ранние показания. При этом уточнила, что после того, как потерпевший со словами «Сука, убью!» двинулся на нее, Ш. схватила нож, а муж сам наткнулся на него, и она почувствовала, как нож легко вошел ему в грудь.

При проверке показаний на месте происшествия Ш. дала аналогичные пояснения.

На амбулаторной судебно-психиатрической экспертизе Ш. заявила, что уже не помнит сам момент удара. Комиссия пришла к заключению, что Ш. обнаруживает признаки акцентуации характера. В период, относящийся к инкриминируемому ей деянию, у нее не было временного психического расстройства; она могла осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими.

В последующем в отношении Ш. была проведена судебно-психологическая экспертиза. Подэкспертная пояснила психологам, что муж неоднократно избивал ее и своего ребенка, выгонял ее из дома, мог унизить в присутствии знакомых, и не только словами. В результате этого она постоянно испытывала внутреннее напряжение, так как боялась очередных унижений. Сообщила, что не спала перед случившимся два дня. На даче сказала мужу, что хочет пойти спать, на что последний отреагировал грубо, вспылил, выразился нецензурно. По словам Ш., ей стало неприятно, обидно. После этого конфликта она ушла спать. Проснулась от громкой музыки, вышла из дома и попросила мужа сделать музыку потише, в ответ на это он сделал неприличный жест. Тогда Ш. подошла к машине и выключила магнитолу. Муж начал ругаться, после чего ушел, а подэкспертная осталась в машине, так как боялась, что потерпевший снова начнет ругаться. Однако через некоторое время все-таки подошла к столу. Сначала все сидели и разговаривали, но неожиданно потерпевший начал нецензурно браниться, затем ударил Ш. ладонью по лицу. Она сильно испугалась, так как решила, что муж может ее убить. Утверждала, что дальнейшие события в точности воспроизвести не может. Помнит, как замахнулась ножом, а в это время потерпевший налетел всем телом на нож. Следующее, что помнит, как подняла футболку у потерпевшего и увидела у него порез на левой стороне груди, только после этого начала понимать, что произошло. Вспомнила, что в какой-то момент почувствовала своей рукой грудь мужа, осознала, что его тело «навалилось» на нож. Потом помнит, как нож выпал. Затем началось «помутнение в голове», не знала, что делать.

Психологи-эксперты пришли к выводу, что Ш. находилась длительное время в межличностной конфликтной ситуации, которая блокировала базовые потребности подэкспертной в защите и уважении и оказывала на нее мощное стрессовое воздействие. Вместе с тем в силу своих личностных особенностей подэкспертная не могла самостоятельно справиться с этой ситуацией, вследствие чего испытывала острое состояние фрустрации, что, в свою очередь, усугубляло стрессовые переживания. Этот замкнутый круг на протяжении длительного времени в условиях непрекращающегося конфликта приводил к постоянному росту эмоционального напряжения. Используемые подэкспертной копинг-стратегии для снижения интенсивности переживаний оказались неэффективными. Поэтому к моменту правонарушения уровень эмоционального напряжения у подэкспертной оказался очень высоким, что значительно снизило порог возникновения реакции возбуждения. В результате поведение потерпевшего, которое не носило выраженного агрессивного характера, внезапно для подэкспертной вызвало у нее аффективную вспышку. На пике эмоционального возбуждения у нее отмечались выраженные нарушения произвольной деятельности, которые проявлялись в частичном сужении сознания, фрагментарности восприятия, резком снижении прогностических функций, контроля над поведением и эмоциями, что детерминировало выбор агрессивного способа поведения как субъективно последнего и единственно возможного из создавшейся конфликтной ситуации. Также у подэкспертной отмечались контрастная смена чувств после осознания содеянного и астенические проявления. На основании изложенного эксперты заключили, что Ш. находилась в состоянии аффекта.

В последующем были проведены амбулаторная и стационарная КСППЭ, которые пришли к аналогичным выводам и фактически повторили аргументацию, содержащуюся в заключении судебно-психологической экспертизы.

Суд не согласился со всеми тремя заключениями экспертов-психологов и назначил повторную стационарную КСППЭ, которая была проведена в ГНЦ ССП им. В.П. Сербского.

Анализ материалов уголовного дела и данных этого клинико-психологического исследования показал, что на протяжении длительного времени, около трех лет, в семье Ш. существовала конфликтная ситуация, однако к кумуляции эмоционального напряжения это не привело. Накоплению эмоционального напряжения препятствовали личностные особенности подэкспертной: повышенная склонность к вытеснению, выраженная стеничность и импульсивность в поведении, неспособность к рефлексии прошлого опыта, а также регулярная разрядка возникавшего напряжения в виде скандалов в семье. Непосредственно перед правонарушением у Ш. сколько-нибудь значимо выраженного эмоционального напряжения не отмечалось, о чем свидетельствуют показания сестры подэкспертной, ее матери и подруги: за 1–2 недели до правонарушения Ш. вела себя как обычно, «признаков депрессии, отчаяния, подавленности, болезненного реагирования на происходящее, психологической напряженности, раздражительности, странностей в поведении и нежелания жить, а также переживаний относительно безысходности (из сложившейся ситуации)» эти свидетели у подэкспертной не наблюдали. Отсутствие эмоционального напряжения подтверждают и собственные показания Ш.: «за 1–2 недели до правонарушения депрессии не было, было, наоборот, хорошее настроение».

В день правонарушения, в период, непосредственно предшествующий правонарушению (когда Ш. находилась в машине), ведущими ее переживаниями были обида на мужа и жалость к себе, которые на протяжении длительного времени (около 3–4 часов) только усиливались по механизму самовзвинчивания, что исключает субъективную внезапность аффективного взрыва. Из психологической беседы и материалов уголовного дела выяснилось, что поведение потерпевшего в ситуации, непосредственно предшествовавшей инкриминируемому Ш. деянию, не воспринималось ею как необычное. Вместе с тем эмоциональная реакция Ш. в момент правонарушения не сопровождались частичным сужением сознания: согласно полным и четким первым трем ее показаниям, она помнит реплики мужа, свои телесные ощущения (почувствовала, как нож легко вошел в его тело), свои поведенческие реакции (как взяла нож, как замахнулась), помнит четкую локализацию раны. Не выявляются и выраженные нарушения произвольной регуляции деятельности, о чем свидетельствуют показания очевидцев: был сохранный речевой контакт с потерпевшим и с очевидцами событий; сразу после удара Ш. сказала, что сделала это специально; на вопрос одного из свидетелей ответила, что «ударила ножом». Последняя стадия эмоциональной реакции также не соответствует динамике протекания аффекта, так как характеризуется не психофизической астенией, а целым рядом целенаправленных действий на фоне эмоционального возбуждения, которое сохранялось длительный период после деликта.

Таким образом, эксперты-психологи Центра пришли к заключению, что Ш. в момент совершения инкриминируемого ей деяния не находилась в состоянии аффекта. Об этом свидетельствовали отсутствие типичной для аффекта трехфазной динамики возникновения и течения эмоциональных реакций, отсутствие значимых признаков аффективного взрыва (частичное сужение сознания, выраженные нарушения произвольной регуляции своих действий), постаффективной астении.

Проанализируем причины разногласий в экспертных выводах последней КСППЭ (отрицающей наличие состояния аффекта у обвиняемой) и трех предыдущих (которые считали, что подэкспертная находилась в состоянии аффекта).

На наш взгляд, заключения предыдущих судебных экспертиз основываются на анализе только феноменологии динамики эмоциональной реакции обвиняемой, они глубоко не исследовали, во-первых, индивидуально-психологические особенности подэкспертной, во-вторых, психологические механизмы возникновения и динамики эмоциональной реакции.

Кроме того, очевиден недостаточный учет имевшихся в распоряжении экспертов материалов уголовного дела и преимущественное использование при формулировке экспертного вывода данных, почерпнутых из личной беседы экспертов с обвиняемой.

Если проигнорировать эти значимые моменты, то в приведенных выше заключениях выводы и их обоснования выглядят формально правильными и убедительными, так как в целом соответствуют феноменологическим критериям определения аффекта. Поэтому остановимся на упущенных психологами важных деталях, которые кардинально меняют суть экспертного анализа.

1. Эксперты отмечают, что подэкспертная находилась в длительной психотравмирующей ситуации. Однако роль каждого участника, в особенности самой подэкспертной, в сложившейся конфликтной ситуации экспертами установлена не была. Свидетельские показания делятся на две группы. Свидетели со стороны подэкспертной причиной всех конфликтов считают потерпевшего, а свидетели со стороны потерпевшего, более многочисленная группа, утверждают, что инициатором скандалов всегда была сама подэкспертная. Кроме того, практически все свидетели заявляют, что конфликты в семье Ш. возникали «на пустом месте». При проведении всех экспертиз эксперты-психиатры пришли к заключению, что подэкспертная обнаруживает акцентуацию характера (среди личностных особенностей у нее наиболее ярко выделяются две: демонстративность и стеничность). Это свидетельствует о том, что у подэкспертной существовал расширенный круг аффектогенных стимулов, облегчающих возникновение выраженных эмоциональных вспышек, и позволяет сделать вывод, что частые конфликты, возникающие между супругами, с учетом психологических особенностей Ш. не давали ей возможности накопить выраженное эмоциональное напряжение.

2. Эксперты односторонне охарактеризовали личность обвиняемой. Так, отмечая у Ш. эмоциональную лабильность (нервно-психическую неустойчивость), психологи акцентировали внимание только на легкости возникновения тревожно-депрессивных состояний, игнорируя целый ряд показаний, в которых говорится, что подэкспертная раздражительна и вспыльчива. Однако именно эти ее личностные особенности препятствовали накоплению эмоционального напряжения.

3. Не раскрываются в предыдущих экспертизах и типичные способы реагирования Ш. на стресс в трудных жизненных ситуациях. Существует целый ряд свидетельских показаний, в которых отмечается, что во время конфликтов, зачастую спровоцированных самой подэкспертной, она неоднократно проявляла агрессию в отношении мужа (даже кидала в него ножницы), была жестока со своим ребенком, а также не один раз при ссорах с мужем демонстративно угрожала убить себя, свою дочь и самого потерпевшего. Очевидно, что вербальные и физические агрессивные реакции являются привычным способом личностного реагирования Ш. в конфликтных ситуациях.

4. Необходимо особо остановиться на качественной стороне динамики развития эмоциональной реакции подэкспертной в момент правонарушения. Ведущим переживанием в начале конфликтной ситуации, по показаниям самой подэкспертной, был не страх, а обида на мужа. Рост эмоционального напряжения у нее произошел именно тогда, когда она находилась одна в машине и не испытывала на себе психотравмирующего влияния внешних стимулов. Данный вывод основывается на том, что, во-первых, к моменту правонарушения подэкспертная не обнаруживала сколько-нибудь значимо выраженного эмоционального напряжения, а во-вторых, скорость и интенсивность ее эмоциональной реакции не соответствовали силе внешних воздействий со стороны потерпевшего. Кроме того, следует отметить, что источниками конфликта были и потерпевший, и сама Ш. Подэкспертная не только не стремилась сгладить остроту конфликта, но, напротив, сама активно участвовала в его развитии. Рост эмоционального напряжения у Ш. в сложившейся ситуации, таким образом, был во многом обусловлен поведением самой подэкспертной и происходил по механизму самовзвинчивания.

5. Кроме того, в заключениях предыдущих экспертных комиссий отмечается недоучет используемого материала, когда для обоснования своих диагностических гипотез психологи опирались только на ту информацию, которая согласовывалась с их предположениями и выводами, игнорируя объективные данные, содержащиеся в материалах уголовного дела.

Таким образом, «механическое» использование при диагностике юридически значимых аффектов только феноменологических признаков эмоциональных реакций, без глубокого анализа психологических механизмов возникновения и динамики психического состояния, а также без всестороннего изучения всех имеющихся в распоряжении эксперта-психолога данных может приводить к экспертным ошибкам и, как следствие, к повторным экспертизам.

Литература

Печерникова Т.П. Судебно-психиатрическая экспертиза лиц, совершивших правонарушения в состоянии аффекта // Современное уголовное законодательство и судебная психиатрия: Пособие для врачей. – М., 1998. – С. 71–81.

Печерникова Т.П., Гульдан В.В., Остришко В.В. Особенности экспертной оценки аффективных реакций у психически здоровых и психопатических личностей: Методические рекомендации. – М., 1983.

Судебно-психологические экспертные критерии диагностики аффекта у обвиняемого: Пособие для врачей / Под ред. Т.Б. Дмитриевой, Е.В. Макушкина. – М., 2004.

Шипшин C.C. Ретроспективная диагностика психического состояния в судебно-психологической экспертизе: Методическое пособие. – Ростов-на-Дону, 2000.