15. Конец бертильонажа. Дактилоскопия на пути в Новый Свет

15. Конец бертильонажа. Дактилоскопия на пути в Новый Свет

Безусловно, можно назвать человеческой трагедией, когда изобретатель, достижение которого едва только завоевало мир, чувствует, что есть уже новое открытие, которое сводит на нет все его успехи. Именно такая судьба ожидала Альфонса Бертильона в тот момент, когда дактилоскопия уже глубоко укоренилась в Англии.

Кто-нибудь другой, может быть, и проявил бы такт и не только понял, но и приветствовал бы прогрессивное явление, тем более что его роль и имя и без того стали достоянием истории. Бертильон был и остается человеком, проложившим науке путь в криминалистику. Он был и остается создателем криминалистической фотографии и первой в мире криминалистической лаборатории. Но его упрямому характеру не хватало благоразумия. Перед глазами Бертильона рушились позиции, которые, казалось бы, в победоносном марше завоевала себе его система измерений.

Он бы еще мог пережить, что от его системы отказались Аргентина и другие страны Южной Америки. Но вот дактилоскопия Генри проникла через Англию в европейские бастионы бертильонажа. Уже в 1902 году отпал Будапешт, и в Венгрии антропометрия уступила место дактилоскопии. В том же году, начиная с Вены, дактилоскопию стали вводить в Австрии. Правда, прошло еще несколько лет, прежде чем антропометрия перекочевала в архив, но было уже ясно, что она пройденный этап. В том же 1902 году Дания перешла на систему Генри. За ней последовала Испания, где по вине системы Бертильона наблюдалось много судебных ошибок. Морис Аквилера, профессор анатомии в Мадриде, получил задание усовершенствовать испанскую систему идентификации. В Женеве, где был оборудован лучший в Швейцарии антропометрический кабинет, еще некоторое время производились измерения, но параллельно регистрировались также отпечатки большого и указательного пальцев левой руки и большого, указательного, среднего и безымянного пальцев правой руки. Вскоре возникли картотеки отпечатков пальцев в Аарау, Базеле, Женеве, Люцерне и Цюрихе.

В Германии переход к дактилоскопии возглавил Дрезден; его решительный шеф полиции (ставший впоследствии полицей-президентом Германии) Кёттинг в 1895 году своим примером способствовал быстрому распространению антропометрии по всей стране.

Как раз в это время студент юридического факультета в Мюнхене Роберт Гейндл, который впоследствии стал выдающейся личностью в германской криминалистике, случайно прочитал в одном английском журнале статью о работе Генри в Индии. Он написал в Калькутту, попросил ознакомить его с основами дактилоскопии и, как только получил ответ, послал в полицию всех крупных немецких городов подробные меморандумы. В них он предлагал отказаться от бертильонажа и обратиться к дактилоскопии.

Кёттинг усиленно пропагандировал дактилоскопию, для чего использовал представившуюся ему возможность на выставке в Дрездене. В одном из павильонов была изображена группа людей в натуральную величину, которая снимала отпечатки пальцев. Гейндл назвал эту группу впоследствии «надгробным памятником антропометрии». Когда во время работы выставки удалось арестовать вора, который украл сладости и оставил отпечатки своих липких от сахара пальцев, общественный интерес к дактилоскопии значительно возрос.

Уже 24 октября 1903 года по всей Саксонии ввели дактилоскопию. В том же году были организованы дактилоскопические картотеки в Гамбурге и Берлине. В Баварии первым был Нюрнберг. А в Мюнхене дактилоскопию ввели лишь спустя два года, пока несколько дел об убийствах не доказали несовершенство существующей системы идентификации. После этого Гейндл получил задание оборудовать первый дактилоскопический кабинет в баварской столице.

Разумеется, то тут, то там еще раздавались возражения. Прежде всего, можно было услышать утверждение, что вряд ли отпечаток пальцев станет ценным средством идентификации, так как уголовный элемент найдет способ изменять папиллярные линии на своих пальцах. Подобные аргументы исчезли лишь после того, как практическими опытами было доказано, что на регенерирующей после тяжелых ожогов огнем, кипятком или кислотой коже кончиков пальцев восстанавливаются прежние папиллярные линии.

Гейндл имел обыкновение демонстрировать бородавку на кончике одного из своих пальцев. Даже на бородавке отчетливо были видны папиллярные линии.

Тем временем уже во всей Европе отказались от антропометрии. В Бельгии дорогу дактилоскопии проложил доктор Штокис. Развитию дактилоскопии послужил арест бельгийского анархиста, которого в 1904 году выдали отпечатки пальцев, оставленные им на анонимных письмах. Еще более впечатляющим было разоблачение преступника, который вскоре после убийства своей жены, чувствуя угрызения совести, проник в морг, чтобы попросить прощения у покойницы. В морге он оставил отпечатки пальцев. В Норвегии в 1906 году город Кристиансанн возглавил введение дактилоскопии. В Швеции она появилась в апреле того же года. В Италии, несмотря на свою длительную приверженность к бертильонажу и «устному портрету», за дактилоскопию выступил профессор Оттоленги. Россия во всех крупных тюрьмах оборудовала дактилоскопические кабинеты к 30 декабря 1906 года. В министерстве внутренних дел в Санкт-Петербурге возник центр дактилоскопической картотеки, а в октябре 1912 года суд присяжных русской столицы осудил первого убийцу, выявленного при помощи отпечатков пальцев, которые он оставил на куске дерева. В конце концов, кроме Монако и Люксембурга, осталась еще одна страна, сохранявшая верность антропометрии. Это была Румыния.

Бертильонаж процветал лишь во Франции, в стране, где он появился, и которой он принес славу пионера в создании научной криминалистики. То, что в Европе отказались от антропометрии, многими политическими и научными кругами в Париже воспринималось не только как поражение Бертильона. В эти годы, когда национализм во Франции (впрочем, как и в Германии и России) достиг своего наивысшего развития, отказ от бертильонажа воспринимался как оскорбление нации. С этих позиций Бертильон упорно отстаивал антропометрию.

Останется тайной, до каких пор Бертильон серьезно верил в то, что «маленькое пятнышко», как он называл отпечатки пальцев, никогда не станет надежным средством идентификации.

Когда Ф. Гальтон предложил ему испытать дактилоскопию, он отнесся к предложению несерьезно и возразил, что снятие отпечатков пальцев, мол, слишком сложно для полицейских служащих и поэтому практически неосуществимо. (К трудностям он относил также очистку пальцев от краски, применяемой при снятии отпечатков пальцев.) В 1893 году он писал в своем учебнике по антропометрии: «Несомненно, узоры папиллярных линий кожи не так четко отличаются друг от друга, чтобы их можно было использовать для регистрации». С 1894 года он все же тайком стал снимать отпечатки некоторых пальцев на карточки своей картотеки в качестве «особых примет», а именно отпечатки большого, указательного, среднего и безымянного пальцев правой руки. Он не мог не придавать определенного значения отпечаткам пальцев, обнаруживаемым на местах преступлений, и пытался упомянутым образом возместить недостаток своей системы идентификации, который даже он не мог отрицать. Бертильон считал иронией судьбы, когда в 1902 году именно ему пришлось стать участником расследования первого убийства на континенте, раскрытого путем случайной проверки отпечатков пальцев, изъятых с места преступления.

Довольно неохотно 17 октября 1902 года Бертильон отправился по просьбе следователя Жолио на улицу Фобур Сан Оноре, в дом № 157, чтобы сфотографировать место происшествия. Ни Жолио, ни участвовавшие в расследовании криминалисты сначала и не думали об отпечатках пальцев. Их интересовала лишь фотография места происшествия.

В опустошенном салоне зубного врача по имени Ало был обнаружен труп его слуги Жозефа Райбеля. Взломанными оказались письменный стол и стеклянный шкаф. Но пропажа была столь незначительной, что сразу возникала мысль об инсценировке ограбления с целью сокрытия других мотивов убийства. Как бы там ни было, но во время фотографирования Бертильон наткнулся на осколок стекла, на котором отчетливо виднелись жирные отпечатки пальцев (большого, указательного, среднего и безымянного). Взяв это стекло с собой в лабораторию, Бертильон и не думал об идентификации при помощи отпечатков пальцев. Его заинтересовало, каким способом можно лучше всего сфотографировать такие отпечатки. В конце концов, он сфотографировал стекло на темном фоне при электрическом освещении.

Когда же перед ним лежали снимки, на которых отчетливо была видна каждая папиллярная линия, ему захотелось сравнить отпечатки с имевшимися в его картотеке. Может быть, это была своеобразная игра с врагом детища всей его жизни? Может быть. Но не было ни малейшей надежды найти отпечатки пальцев убийцы на немногих антропометрических карточках, снабженных также отпечатками пальцев. Так как карточки были систематизированы не по отпечаткам пальцев, а по размерам тела, то Бертильону и нескольким сотрудникам пришлось несколько дней сравнивать одну карточку за другой с отпечатками пальцев, найденными на месте происшествия. При этом произошло неожиданное: они нашли отпечатки пальцев, полностью совпадавшие с отпечатками, найденными на месте преступления. Будто сама судьба толкала Бертильона на путь дактилоскопии. Только большой, указательный, средний и безымянный пальцы правой руки имелись на карточках Бертильона. И убийца оставил на стекле отпечатки именно этих пальцев! Они принадлежали рецидивисту Генри Леону Шефферу. Через некоторое время Шеффер явился в марсельскую полицию с повинной и дал подробные показания.

В сообщении Бертильона об этой находке не говорилось, что он осознал значение отпечатков пальцев. Правда, он указал на «убедительное совпадение отпечатков в ряде пунктов…», но отметил, что не обнаружил решающих совпадений, а к правильному результату пришел благодаря счастливой (но и вероломной) случайности.

Дело Шеффера словно в насмешку породило во Франции легенду, будто Бертильон — автор открытия особенностей отпечатков пальцев, о котором во всем мире столько говорят. Бертильон вышел из себя, когда один парижский карикатурист изобразил его человеком, повсюду ищущим отпечатки пальцев.

Дело Шеффера было для Бертильона нежелательным эпизодом, не повлиявшим на его взгляды. Безрассудно отказывался он слушать советы некоторых просвещенных и благожелательных к нему французов, таких, как доктор Лакассань и доктор Локар, о которых мы еще будем говорить как о судебных медиках и пионерах криминалистики. Доктор Локар уже несколько лет проводил эксперименты с отпечатками пальцев в Лионе. Он подверг себя тяжелым испытаниям, обжигая свои пальцы раскаленным металлом и маслом, чтобы доказать неизменяемость узоров папиллярных линий. Ученик доктора Лакассаня, Форжо, разработал отличные химические и физические методы, позволяющие более отчетливо фиксировать отпечатки пальцев на месте преступления. Для Бертильона отпечатки пальцев по-прежнему оставались лишь терпимым приложением к антропометрии, пока 1911 год не привел его к поражению, которое потрясло бы любого другого на его месте. Но его ничто не тронуло.

22 августа 1911 года парижские газеты опубликовали сообщение, которое в глазах многих французов выглядело как весть о национальной катастрофе. Накануне из салона Карре в Лувре исчезло всемирно известное произведение Леонардо да Винчи портрет Моны Лизы (считается, что это портрет супруги богатого флорентийца Франческо Джокондо, и называют его «Джоконда»). Сначала пытались найти безобидные объяснения случившемуся (будто бы картину отнесли к фотографу), но вскоре дирекция музея вынуждена была объявить, что уникальное произведение искусства, гордость Лувра, украдено.

Чтобы подчеркнуть невероятность какого-либо события, в Париже одно время даже говорили: «Это то же самое, что украсть портрет Моны Лизы». Похищение картины превратилось на некоторое время в политический скандал. Дело дошло до абсурднейших обвинений, жалоб, предположений. Так, подозревали германского императора Вильгельма II в том, что он организовал кражу, чтобы отомстить Франции. Немецкие газеты, такие, как «Берлинер локальанцайгер», платили той же монетой, когда они писали: «Кража «Джоконды» не что иное, как прием французского правительства с целью ввести в заблуждение население путем германо-французского кризиса».

Вся французская полиция была на ногах, все границы и порты строжайше контролировались.

На место преступления прибыли министр внутренних дел, генеральный прокурор Лескувье, президент полиции Лепин, шеф Сюртэ Амар и Бертильон. Картина оказалась снятой со стены вместе с рамой. Сама рама лежала на боковой лестнице, которой пользовались только работники Лувра и мастеровые. Казалось невероятным, как вору удалось пронести мимо сторожей картину.

Проверке подвергались сотни подозреваемых. Проверяли даже психиатрические клиники, потому что там находились больные, выдававшие себя за любовников Моны Лизы. Даже художники подозревались в этой краже. Но вдруг пришло известие: Бертильон нашел отпечаток человеческого пальца, оставленного на стекле музейной витрины.

Это была правда.

Бертильон действительно нашел отпечаток пальца. Казалось, будто повторяется история с Шеффером, происшедшая в 1902 году. Но история не повторилась. Первые надежды, связанные с Бертильоном и отпечатком пальца, оказались напрасными. Дактилоскопическая проверка многочисленных подозреваемых не дала результатов. Тогда об отпечатке пальца перестали говорить, и Сюртэ, подгоняемая возмущением общественности и всеобщим волнением, бросалась то по одному следу, то по другому, а результатом ее усилий были лишь издевательские насмешки.

2 декабря 1913 года, спустя почти 28 месяцев после кражи, один неизвестный, назвавшийся Леонардом, предложил флорентийскому антиквару Альфредо Гери купить у него портрет Моны Лизы. Неизвестный заявил, что он преследует только одну цель: вернуть Италии произведение искусства, украденное Наполеоном (что не соответствует истине). Через некоторое время он сам лично появился во Флоренции с картиной. Когда его арестовали, он раскрыл тайну кражи, что вызвало новый скандал, который, достигни он ушей французской общественности, должен был бы подорвать все еще чрезвычайно глубокую веру в Бертильона.

«Леонард» сам украл картину. Его настоящее имя Винченцо Перруджиа. Он итальянец и 1911 году работал некоторое время в Лувре маляром.

В тот роковой понедельник 1911 года, когда пропал портрет Моны Лизы, он посетил в Лувре рабочих-маляров. Музей в этот день был закрыт, но сторожа знали Перруджиа и впустили его. Никто о нем больше и не вспомнил. Некоторое время он спокойно ждал, находясь один в салоне Карре, затем снял со стены картину вместе с рамой, прошел на боковую лестницу, вынул картину из рамы и спрятал ее под одеждой. Так он и прошел мимо сторожей, а затем спрятал картину под кроватью своей жалкой комнатушки на улице Госпиталя Сан-Луи, где она пролежала два года, пока не улеглась буря общественного возмущения.

То, что вор не встретил никаких трудностей, было позором для охраны Лувра. Еще большим позором явилось то, что вора не могли так долго разыскать. Выяснилось также, что Перруджиа бездельник и психопат, которого в предшествовавшие краже годы неоднократно арестовывала французская полиция. Последний раз его арестовали в 1909 году за покушение ограбить проститутку. Тогда, согласно установленной Бертильоном в 1894 году схеме, у него были сняты отпечатки некоторых пальцев. Они в качестве «особых примет» помещались на антропометрической карточке Перруджиа. Но так как в 1911 году количество снабженных отпечатками пальцев антропометрических карточек было слишком велико, чтобы их можно было просмотреть, как это сделали в случае с Шеффером, то Бертильон оказался не в состоянии провести сравнение отпечатков пальцев, обнаруженных на месте преступления, с имевшимися у него дактилоскопическими данными. Кража, которую можно было раскрыть в течение нескольких часов, почти два года оставалась непостижимой тайной.

Лепин, опасавшийся новой вспышки упреков, которыми полицию буквально забросали после кражи портрета Моны Лизы, провел основательную реорганизацию системы идентификации. Он, заявлявший, что его целью является создание популярности парижской полиции у населения, ничего так не опасался, как упреков. Их он опасался даже больше, чем мысли об утрате национальной славы о Бертильоне. Но пока он взвешивал свое решение, выяснилось, что Бертильон смертельно болен. Лепин решил подождать. К старым болезням Бертильона, болезням желудка и кишечника, к его тяжелым мигреням в 1913 году присоединились еще и другие недуги, вызывавшие опасения, — общая слабость и понижение температуры. Его постоянно знобило, и даже когда печи раскаляли докрасна, Бертильон кутался в пледы. Когда он стал слепнуть, врачи уже не сомневались, что у него белокровие. Предчувствие скорой кончины делало для больного поражение антропометрии еще более невыносимым. Он чувствовал, что его смерть будет означать также конец антропометрии во Франции.

В 1913 году судьба уготовила ему встречу, которая вывела его из себя. Секретарь передал Бертильону визитную карточку желавшего поговорить с ним человека. Это была одна из тех «веселеньких» визитных карточек с множеством завитушек, которые столь распространены в Южной Америке. Имя, стоявшее в этих завитушках, было Жуан Вучетич.

Лицо Бертильона потеряло последние краски. Вучетич! Человек, который 17 лет назад нанес первый удар бертильонажу! Вучетич, который в 1901 году произнес оскорбительные для Бертильона слова: «Я могу вас заверить, что с 1891 по 1895 год, когда мы использовали антропометрическую систему, мы, несмотря на все усилия, не могли с уверенностью установить тождество личности!» В озлобленном Бертильоне зародилось подозрение, что Вучетич не случайно посетил его именно в этот мрачный 1913 год, посетил, чтобы насладиться его поражением и своим триумфом. И он посмел появиться у его дверей! Вучетич желает быть принятым! Бертильон заставил Вучетича ждать, надеясь этим оскорбить его, ждать до тех пор, пока он не научится уважать Бертильона. Затем он подошел к двери, ведущей на лестницу, и открыл ее дрожащей рукой. Вучетич, ничего не подозревая, пошел ему навстречу и протянул для приветствия руку. Но Бертильон окинул его взглядом, полным ледяного презрения. Затем он выдавил из себя: «Сударь, вы пытались сделать мне уйму гадостей» — и захлопнул перед носом Вучетича дверь. Может быть, Бертильон сдержался бы, если бы знал, что человека, молча покидавшего Дворец юстиции, ждет большое разочарование в жизни.

В этот день в Париже Вучетич еще был твердо уверен в своей судьбе. Не за горами, казалось, был день осуществления его мечты о дактилоскопировании всего населения Аргентины.

В 1911 году правительство провинции Буэнос-Айрес издало закон № 8129 — закон о регистрации всего взрослого населения. В основу регистрации предусматривалось положить систему отпечатков пальцев, и Вучетич получил задание оборудовать регистратуру. В начале 1913 года задание было выполнено. Испытывая удовлетворение от сделанного, он решил совершить путешествие в Европу, Северную Америку и Восточную Азию, чтобы стать свидетелем того, о чем он раньше узнавал лишь из газет и журналов, свидетелем успешного развития дактилоскопии. Безусловно, его интересовало также, как далеко распространилась его слава.

Вучетич отказался от положенной ему как государственному служащему пенсии взамен на единовременное пособие в сумме 25 000 песо, чтобы иметь возможность оплатить путевые расходы, и отправился в неведомое.

Он посетил Индию, Японию и Китай. С удовлетворением Вучетич констатировал, что его имя известно даже в Китае. Увенчанный славой и награжденный орденом, поехал он в Европу и в тот печальный день оказался перед дверью Бертильона с одним лишь желанием пожать руку человека, которого он лично глубоко уважал, хотя и не был его последователем.

Поведение Бертильона нанесло ему удар, который глубоко ранил его сердце. Покинув Европу, он вернулся домой. В январе 1915 года он вновь ступил на аргентинскую землю. Его охватило чувство радости, когда он узнал, что правительство Буэнос-Айреса уже приняло решение о всеобщей регистрации населения, основанной на дактилоскопии. Осуществлялась его заветнейшая мечта. Ему поручили представить проект, и 20 июля 1916 года, в день 58-летия Вучетича, парламент принял этот проект и распорядился о проведении его в жизнь.

Занятый исключительно мыслями о завершении дела всей своей жизни, Вучетич не обращал внимания на протесты общественности против регистрации. Аргументы не отличались от сегодняшних: «Жители Буэнос-Айреса, вы хотите подвергнуться регистрации, словно преступники?»

В мае 1917 года аргентинское правительство поставило провинцию Буэнос-Айрес под государственный надзор. 28 мая был отменен закон о создании генеральной регистратуры. Вучетичу запретили продолжать работу и приказали передать полиции все документы, аппараты и даже мебель его бюро. С жалованьем в 300 песо ежегодно он был сослан на родину его жены в город Долорес.

Преследуемый бедностью, Вучетич обратился за материальной помощью к правительствам южноамериканских государств, которые ввели его дактилоскопическую систему. Но он ничего не получил от них, кроме пространных ответов. Страдающий туберкулезом, он продолжал работать над своей книгой «Всеобщая история идентификации». Но в 1921 году в припадке ярости уничтожил рукопись. Разочарование и болезнь сопутствовали ему в последние годы жизни. Рак желудка окончательно доконал его, и 28 июня 1925 года Жуан Вучетич скончался.

После посещения Вучетичем Бертильона силы последнего стали быстро сдавать, но по привычке он продолжал ходить в свое бюро. С чувствительностью тяжелобольного человека Бертильон догадывался, что некоторые его сотрудники отказываются от антропометрии. Его раздражение выливалось в приступы ярости, которые еще больше ослабляли его. Когда ему стала грозить полная слепота, врачи прибегли к последнему в то время средству — переливанию крови. В 1913 году переливание крови считалось опаснейшей операцией. Сначала Бертильону стало значительно лучше. Исчезла утомляемость, температура стала нормальной, он стал лучше видеть и снова вернулся в бюро. Но выздоровление было кажущимся… Через три месяца все началось снова. И 13 февраля 1914 года Бертильон скончался.

Спустя несколько недель в Монако собралась Международная конференция полиции, которая лишь до некоторой степени оправдывала свое название. В ее работе принимали участие главным образом французские криминалисты, адвокаты и судьи. В те дни, накануне первой мировой войны, в националистическом угаре они не хотели слушать никого, кто пытался говорить на каком-либо другом языке, кроме французского. В центре обсуждения стоял вопрос об ускорении и упрощении розыска международных преступников-гастролеров. Когда при этом стали говорить о способе идентификации, слово взял сотрудник Бертильона, Дэвид, который в качестве международного способа идентификации предложил не антропометрию, а дактилоскопию.

Со смертью Бертильона ушла из жизни и его система измерений. Вместо нее по всей Европе, включая Францию, полицейским средством идентификации стала дактилоскопия.