Определение тринадцатое

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Определение тринадцатое

Обвинитель не должен преувеличивать значения имеющихся в деле доказательств.

Основания

Оценивая по тем или другим признакам силу представленных по делу доказательств, обвинитель не должен преувеличивать их значения. Такое преувеличение серьезная ошибка, каков бы ни был побудительный мотив его. Наш Устав уголовного судопроизводства в ст. 739 предусматривает подобную ошибку. В этой статье сказано: "Прокурор в обвинительной речи не должен ни представлять дело в одностороннем виде, извлекая из него только обстоятельства, уличающие подсудимого, ни преувеличивать значения имеющихся в деле доказательств и улик или важности рассматриваемого преступления"[63]. Преувеличение силы имеющихся доказательств может быть сделано двояким образом:

a) Обвинитель может указывать только на обвинительные доказательства, совершенно упуская из виду обстоятельства, ослабляющие представленные доказательства. Так, он может говорить только об обвинительном свидетельском показании, не упоминая о том, что на судебном следствии было и другое показание, ослабляющее то показание. Он может комбинировать обвинительные улики, не упоминая о том, что есть улики оправдания или противоулики. Он может целиком основываться на заключении одного эксперта, не обращая должного внимания на мнения других сведущих лиц. Действуя таким образом, умышленно или неумышленно, обвинитель отступает от настоящего своего призвания преследовать истину, а не партионную цель. Все подобные ошибки обвинителя уловимы; их можно указать ему, так как судебное следствие проходит пред судом и присяжными и составляет общий для всех источник, из которого черпаются сведения для решения дела.

б) Обвинитель может преувеличивать значение имеющихся доказательств в противность закону, который некоторым доказательствам сам косвенно придает меньшее значение. Так, по нашему Уставу уголовного судопроизводства не всем свидетелям дается присяга. Есть категории свидетелей, совсем не допускаемые к ней по требованию стороны. Как в том, так и в другом случае, бесприсяжное показание должно считаться по косвенному указанию закона как бы менее достоверным, чем показание, данное под гарантией присяги. Понятно, что обвинитель преувеличивает значение бесприсяжного показания, если он доказывает, что оно имеет такое же значение, как и присяжное. Мы, конечно, не желаем этим сказать, что бесприсяжное показание есть доказательство несовершенное, мы не намерены возвращаться к преданиям формальной теории доказательств; но что бесприсяжное показание стоит, по общему значению своему, ниже присяжного, в этом не может быть ни малейшего сомнения. Было бы странно слышать от обвинителя такую фразу: "Правда, что закон по отводу стороны не допускает потерпевшее лицо к присяге, но от того показание потерпевшего не стоит ниже показания присяжного свидетеля". Такое заявление, иногда действительно делаемое на суде обвинителем, неправильно по существу. Оценка силы показаний свидетелей принадлежит присяжным, по внутреннему убеждению их. Но из закона, определяющего процессуальные условия судебного следствия, вытекают известные признаки для оценки силы доказательств. Эти признаки являются предостережениями при определении веса доказательств. Не обращать на них внимания нельзя; это, во всяком случае, ошибка, могущая повлечь иногда неправильный приговор. Признаки достоверности доказательств, почерпаемые из закона, должны быть излагаемы присяжным, дабы им известно было, что даже при системе внутреннего убеждения законодатель различает более или менее достоверные (конечно, in abstractо) доказательства.

Мы здесь не касаемся других способов искусственного возвышения силы доказательств в глазах судей посредством возбуждения в последних различных страстей. Обращение к страстям есть очень обыкновенный прием ораторов. Было бы наивностью требовать от них, чтобы они не делали подобных обращений. Апелляция к страстям малообразованных людей есть такое годное орудие, от которого плутоватые ораторы едва ли могут отказаться. Возбуждая страсти судей, ораторы делают их, смотря по надобности, более требовательными или менее требовательными к доказательствам. Человек, возмущенный жестокостью преступления, скорее склонен к осуждению, чем к оправданию; в этом случае он делается, помимо даже сознания, менее осторожным и строгим в разборе доказательств. Вот почему Устав уголовного судопроизводства требует, чтобы обвинитель не преувеличивал важности рассматриваемого преступления. Но, допуская обращение к страстям как неизбежное зло в судебных состязаниях, мы можем требовать одного, чтобы в доказывании совершения преступления избегаемы были все ошибки, способные вводить в заблуждение. Мы имеем полное право требовать, чтобы доказывание индивидуального события не было основываемо на аналогиях, а только на обстоятельствах данного дела. Вообще все соображения, в виде аналогии, примеров, пословиц, когда они направлены к подкреплению доказательств факта прошлого события, к делу не относятся и ничего не доказывают. То, что дозволительно в научном изложении и даже доказывании какого-нибудь исторического события, совершенно недозволительно в суде при установлении прошлых фактов. Совершившееся преступление есть событие единичное, индивидуальное, которое только и может быть доказываемо ему свойственными и индивидуальными доказательствами. Обобщения и аналогии, даже только предрасполагающие слушателя к вере в то, что данное событие имело место, не должны быть допускаемы в доказывании. Доказывание прошлого события должно быть на суде просто, отчетливо и экономно на слова, как решение арифметической задачи. Точности математической достичь, конечно, нельзя; но процедура должна быть избавлена от посторонних и вредных примесей, не относящихся к делу. Доказывание прошлого события для установления его достоверности складывается из следующих элементов:

а) изложения имеющихся доказательств;

b) их анализа;

c) оценки их силы по известным признакам.

Все, выходящее из этих рамок, не может быть доводом при установлении фактов. Обязанность председателя наблюдать, чтобы при доказывании не приводились вещи, не могущие быть доказательствами. В ст. 611 Устава уголовного судопроизводства сказано: "Председатель суда управляет ходом судебного следствия, наблюдает за порядком объяснений и устраняет в прениях все, что не имеет прямого отношения к делу". Слово, на суде дается сторонам не для того, чтобы они излагали всякий вздор, какой им придет в голову. Нужно помнить, что участь подсудимого зависит от той ясности, с какою предлагаются присяжным доказательства. Истинное красноречие судебных ораторов заключается не в многословных излияниях, а в деловом разборе доказательств. Оратор, исполняющий эту задачу как следует, помогает суду и присяжным. Фразер, обращающий внимание не на дело, а на эффект от слов, увеличивает только трудности в процессе. Известный английский судья Стивен в своем новейшем труде, воздает хвалу английским адвокатам за их достойную и спокойную манеру ведения защиты на суде. Он говорит: "Только немного можно представить более сильных доказательств простоты английского вкуса в деле красноречия, чем тот крайне прозаический характер, которым отличаются судебные речи в защиту подсудимых. Даже в тех случаях, когда преступление выдается своими патетическими или драматическими обстоятельствами, адвокаты обеих сторон ведут дело с таким спокойствием, как если бы вопрос шел о взыскании по векселю. Такой способ заслуживает полного одобрения. Красноречие, в смысле взывания к чувствам, невозможно без большей или меньшей при этом дозы лжи, а неудачное покушение на страстное красноречие есть одна из самых презренных и смешных вещей, не говоря уже о том, что оно почти всегда пошло".

Этим мы заканчиваем изложение процессуальных ошибок в доказывании, не входя в рассмотрение ошибок, обыкновенно указываемых в логиках. Полагаем, что исследование чисто логических ошибок не входит в учение об уголовных доказательствах, так как устранение подобных ошибок есть обязанность общая для всякой умственной операции, в какой бы сфере она ни применялась. Процессуалист Китка, затронувший вопрос об ошибках в доказывании, занимается совсем не тем, чем он должен был бы заняться. Он ничего не говорит о чисто процессуальных ошибках, а дает только краткое изложение ошибок логических. Так, он отмечает следующие правила:

1) Не следует делать ошибку, известную в логике под названием petitio prinсipii, т. е. не следует предполагать доказанным то, что при помощи требуемого доказательства само еще нуждается в доказательстве. Например, А. обвиняется в воровстве. Он доказывает свое alibi, отсутствие от места совершения преступления и пребывание в другом месте, ссылаясь при этом на двух свидетелей В. и С. Но свидетели эти не видели А. в указанном им месте; следовательно, можно сделать заключение, что А. не был в том месте. Но такое заключение неверно, ибо В. и С. могли не видеть А., хотя он и мог там быть. Alibi не опровергнуто, так как показание В. и С. должно быть само доказано. Из их показания следует только, что они А. не видели; но отсюда не следует, что указанное alibi опровергнуто.

2) Не следует изменять цели доказательства (mutatio elenchi); например, свидетели видели В. с уворованными вещами у дома, где совершена была кража похожих вещей, и в то время, когда совершилось преступление. Такое свидетельское показание доказало бы только сходство вещей и еще то, что подсудимый нес эти вещи мимо дома, где совершена была кража, и в то время, когда преступление это случилось. Но все это еще не есть доказательство, что подсудимый совершил самую кражу.

3) Не следует делать ошибку, известную под названием orbis in demonstrando. Но эта ошибка многими признается тождественною с petitio principii.

4) Не следует делать прыжков в доказывании saltus in demonstrando: А. был на месте совершения преступления. Было бы прыжком в доказывании, если бы мы прибавили: "следовательно, он совершил самое преступление" ибо он мог там быть и по другой причине.

Заканчивая главу об ошибках в уголовном процессе, выскажем, что только введение защиты на предварительном следствии избавит суд от массы ошибок.