Определение двадцать второе

Определение двадцать второе

Опытные признаки достоверности свидетельских показаний состоят в том знании особенностей людей разного рода, которое в практической жизни и в суде дает возможность человеку, видавшему много на своем веку, различать правдивого человека от лжеца; основательного от легкомысленного; себялюбца от добряка; честного от мошенника; быстрого от осторожного; жестокого от жалостливого; блудника от семьянина; женщины семейной от пустой, светской дамы; девушку, чистую в помыслах, от карьеристки и проститутки в душе; старого чиновника-взяточника от неоплута, высоко над головою при своих проделках размахивающего красным или белым знаменем народного трибуна.

Основания

Каждый из поживших на свете имеет свой архив казуистики, при помощи которого он ориентируется в жизни между людьми, различая их психологию не по какой-то интуиции, а на основании богатого знания разных сторон человеческого бытия. Опытные признаки, на основании которых судья, посидевший в уголовном зале, быстро соображает, с кем, в подсудимом и свидетелях, он имеет дело, дает ему возможность разобраться в людях для определения их достоверности. Знание людей недаром считается в жизни важною наукою, медленно приобретаемою, шаг за шагом, с непременною платою за всякое знание, платою, состоящею или в личном труде, или же в личных потерях и страданиях. Материалы этой трудной науки, именуемой "знанием людей", переходят и в литературу, и в науку, находя в ней систематическую обработку и классификацию. Конечно, это эмпирический материал, но его достоинство заключается в том, что он внимательно и постепенно приобретаемый материал, сохраняющийся в памяти в виде образов и событий. Это не книжная казуистика, переходящая из рук в руки, часто с нарастанием или с утечкою, а живая летопись образов, происшествий, событий. Вот этот-то материал казауистики жизни и составляет тот драгоценный справочник, который перелистывает в своей памяти опытный судья, когда ему нужно разобраться в свидетельских показаниях. И величайшее достоинство суда присяжных состоит в том, что он соединяет в себе массу самого разностороннего знания жизни во всех ее уголках. Пред этим несравненным качеством суда присяжных меркнут все его недостатки, все возражения против этого учреждения. Ничто на свете не может заменить этого великого достоинства присяжного суда. Суд присяжных, это солнце, на котором, может быть, и можно найти пятна, но от которого получается и весь свет, и все тепло в уголовном суде. Эти двенадцать пар глаз, видевших жизнь со всех ее сторон, и составляют самое усовершенствованное орудие, посредством которого часто действительно раскрывают внутреннюю сущность и происшествий, и людей. К этому нужно прибавить, что драматичность производства в уголовном суде ставит и подсудимых, и свидетелей в разные положения, обнаруживающие психологические признаки, раскрывающие характеры, чувства, думы участвующих лиц. В суде как бы опять переживается драма, и в этом новом переживании исторгаются у людей секреты, глубоко запрятанные, проявляющиеся если не в признаниях, то в невольном выражении ощущений, над которым не властны самые испытанные лицемеры и лицедеи. Все может человек спрятать в тайниках души, но нельзя вполне овладеть выражением лица, глаз, всей фигуры, и даже величайшее умение прятать свою душу находит своего предателя в особой печати на лице у человека, искусившегося в умении скрывать свои чувства, мысли и ощущения. Печать лицемерия отличается необыкновенною точностью, выпуклостью рисунка. Выражение лица и слово человеческое всегда были и будут изобличителями, как бы искусно ни обращались с ними. И первый преступник, Каин, таким же словом ответил, увертываясь, каким отвечает и нынешний убийца. И сказал Господь Каину: "Где брат твой Авель?" Он сказал: "Не знаю; разве я сторож брату моему?"

Благодаря A. Ф. Кони[113] мы введены во внутреннюю лабораторию души судьи, оценивающего свидетельское показание. Указав на процессуальные условия добытия свидетельского показания, Кони говорит: "Только пройдя это, так сказать, предохранительное испытание для соблюдения внешней достоверности, показание свидетеля предъявляется суду. Но и здесь, с одной стороны, свидетель вполне ограждается от тревоги и смущения разрешением ему не отвечать на вопросы, клонящиеся к его собственному обвинению, а, с другой показание его относительно полноты и точности содержания подвергается тщательной проверке путем выяснения встреченных в нем противоречий с прежним показанием и, в особенности, путем перекрестного допроса. Данное в этих условиях, полученное и обработанное таким образом свидетельское показание поступает в материалы, подлежащие судейскому рассмотрению и оценке. Над ним начинается работа логических сопоставлений и выводов, психологического анализа, юридического навыка и житейского опыта, и оно укладывается, как кусок мозаики, как составная часть в картину виновности или невиновности подсудимого. Несомненно, что критический анализ судьи должен быть направлен во все стороны этого показателя, определяя последовательно его относимость к делу как доказательства его пригодность для того или другого вывода, его полноту, правдоподобность, искренность и, наконец, достоверность". Но как бы тщательно ни была процессуальная, логическая, психологическая и житейская проверка свидетельского показания, оно все-таки может нам представляться подозрительным по различным причинам. Мы оставляем в стороне причины, лежащие в мотивах свидетеля, в его личных интересах или в его отношениях к участвующим в деле людям. Берем только его способности восприятия и воспроизведения воспринятого. Мы требуем от свидетеля механического фотографического снимка, он же нам дает лишь рисунок от руки.