Определение четвертое

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Определение четвертое

Собственное признаниe почитается судебным доказательством лишь в том случае, когда оно было дано вполне добровольно.

Основания

Собственное признание, regina probationum, королева доказательств, тогда, однако, может быть признано судебным доказательством, сила которого, впрочем, оценивается по свободному внутреннему убеждению, когда оно дано вполне свободно и добровольно.

История процессуального добывания собственного признания путем пытки сначала физической в старом инквизиционном процессе, а позже нравственной за ним последовавшем, несколько смягченном следственном процессе, не может быть нами здесь изложена, без выхода из границ нашей книги. История пытки как средства добывания собственного признания есть достаточно известная, печальная страница из истории уголовного правосудия. Атавистически, в виде возмутительного, преступного злоупотребления властью, быть может, встречается иногда пытка физическая и в настоящее время, в каких-нибудь мрачных подпольях полуазиатских государств. Нельзя поручиться, чтобы и в настоящее время у отсталых и темных народов не встречались тупые и жестокие люди, которые не прочь были бы от возвращения к пытке физической как к средству добывания собственного признания и вообще истины в уголовном суде. В истории человечества ни за что поручиться нельзя.

Но подобные желании едва ли могут укорениться в настоящее время. Говорим едва ли, потому что некоторые виды физической пытки, только в несколько более приличной форме, существуют и в современном правосудии, так как тюремное заключение может быть осуществляемо и весьма часто осуществляется на деле такими способами, что, несомненно, представляет род физической пытки. Мы уже не говорим о том, что современное правосудие вообще еще не очистилось от приемов нравственной пытки на основе физических тягостей способов лишения свободы. Как бы то ни было, официально пытка у нас в Poccии отменена лишь при императоре Александре I Указом 1801 г. сентября 27. Не можем себе отказать в удовольствии привести этот Указ в подлинных выражениях его: "С крайним огорчением дошло до сведения моего, что, по случаю частых пожаров в городе Казани, взят был по подозрению в зажигательстве один тамошний гражданин под стражу, был допрошен и не признался, но пытками и мучением исторгнуто у него признание, и он предан суду. В течение суда везде, где было можно, он, отрицаясь от вынужденного признания, утверждал свою невинность; но жестокость и предубеждение не вняли его гласу осудили на казнь. В средине казни и даже по совершении оной, тогда, как не имел он уже причин искать во лжи спасения, он призывал всенародно Бога во свидетели своей невинности и в сем признании умер. Жестокость, толико вопиющая, злоупотребление власти, столь притеснительное, и нарушение законов в предмете толико важном и существенном, заставило Меня во всей подробности удостовериться на самом месте сего происшествия в истине оного, и на сей конец отправил Я в Казань флигель-адъютанта Моего, полковника Албедиля, чтобы с известным Мне его беспристрастием он обнаружил все дела сего обстоятельства. Донесение его, на очевидных доказательствах основанное, к истинному сожалению Моему, не только утвердило сведения, до Меня дошедшие, но и удостоверило, что не в первый раз допущены тамошним правительством таковые бесчеловечные и противозаконные меры. Препровождая при сем в оригинале донесение сие и все доказательства, на коих оно основано, повелеваю Правительствующему Сенату немедленно войти в рассмотрение его; всех, кои окажутся виновными в сем деле по злоупотреблению власти как в главном управлении, так и в исполнении оного, по отступлению в порядке производства и ревизии следствия и суда и по неуважению его гласности и его явных следов преступления, судить по всей строгости и нелицеприятности закона и в отрешении подсудимых от должностей, поступая по точной силе оного, на места, зависящие от утверждения Моего, представить кандидатов, прочие же наполнить достойными чиновниками по установленному порядку. Правительствующий Сенат, зная всю важность сего злоупотребления, и до какой степени оно противно самым первым основаниям правосудия и притеснительно всем правам гражданским, не оставить при сем случае сделать повсеместно по всей Империи наистрожайшие подтверждения, чтобы нигде, ни под каким видом ни в низших, ни в высших правительствах и судах, никто не дерзал ни делать, ни допускать, ни исполнять никаких истязаний под страхом неминуемого и строгого наказания; чтобы присутственные места, коим законом предоставлена ревизия уголовных дел, в основание своих суждений и приговоров полагали личное обвиняемых пред судом сознание, что в течение следствия не были они подвержены каким-либо пристрастным допросам, и чтобы, наконец, самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народной".

Изглажено ли? В этом жуткий вопрос современности. Собственное признание тогда только может считаться судебным доказательством, когда оно дано вполне добровольно. Это качество ставилось необходимым условием sine qua non сознания уже у юристов-практиков следственного процесса. Стивен так говорит о добровольности собственного признания: "No confession is deemed to de voluntary if it appears to the judge to have been caused by any inducement, threat, or promise, proceeding from a person in authority and having reference to the charge against the accused person, whether addressed to him directly or brought to his knowledge indirectly", т. е. "собственное признание не может считаться добровольным, если лицо, имеющее законную власть, вызвало его внушением, угрозою или обещанием лицу, обвиняемому в преступлениях, сделанными непосредственно или же посредственно". Понятно, что судья должен признать, чти указанные внушение, угроза и обещание могли подать обвиняемому разумное основание предполагать, что, сделав признание, он достигнет известной выгоды или избегнет зла в процессе, против него наряженном.

Далее, по английской теории доказательств собственное признание, сделанное после того, как впечатление от обещания, угрозы или внушения как незаконных средств, примененных в деле, было устранено, считается добровольным (a confession is deemed voluntari if in the opinion of the judge it is shown to have been made after the complete removal of the impression produced by any inducement, threat or promise which would otherwise rende it involuntary). Конечно, в жизни не так-то легко с точностью определить, что считать внушением, угрозою или обещанием, и в английской практики мы находим много противоречивых толкований. Основным началом при решении казуистических вопросов здесь должна служить та совокупность жизненных условий, среди которых сделаны были внушения, обещания или угрозы. Что в ином случае было бы внушением, в другой обстановке может представиться малозначащею фразою. Фраза, обращенная к обвиняемому: "Самое лучшее и самое безопасное для вас говорить только правду", может считаться и содержащею обещание, и самою шаблонною, обыденною, обыкновенным напоминанием говорить правду. В суде председатель часто говорит свидетелям: "Нарушение присяжного обещания говорить правду влечет строгое уголовное наказание". Эта фраза иногда имеет вид угрозы, а иногда вид обыкновенного напоминания.

Учение о добровольности собственного признания приводит последовательно к вопросу о постановке в процессе способа допроса подсудимого. Допрос обвиняемого есть необыкновенно важное судебное действие, имеющее решающее влияние на весь ход дела. В строго обвинительном процессе нет допроса обвиняемого. Ему говорят, что он не обязан отвечать на вопросы, но что все, им сказанное, будет записано в протокол и приводиться против него. Несколько замутило чистоту английского процесса, не знавшего допроса подсудимого, ведение изложенного нами допроса подсудимого в качестве свидетеля, на основании Criminal Evidence Act 1898 г., о котором мы говорили выше. В следственно-обвинительном процессе, а именно в худшем его образце, во французском, допрос подсудимого имеет отталкивающий характер борьбы всесильного, инквизиторски спокойного председателя с затравленным, сбитым с толку подсудимым. Настоящая игра кошки с мышонком, в которой олимпийский французский президент нещадно громит подсудимого с высоты своей бюрократической нравственности. В нашем уголовном судопроизводстве допрос по Уставу уголовного судопроизводства поставлен правильно. Собственно, его нет. Творцы Судебных Уставов руководствовались и разумными, и гуманными началами, вполне отвечающими задачам суда, занятого исследованием материальной истины. На предварительном следствии (ст. 404) предлагаемые обвиняемому вопросы должны быть кратки и ясны. Следователь не должен домогаться сознания обвиняемого ни обещаниями, ни ухищрениями, ни угрозами или тому подобными вымогательствами (ст. 405). Если обвиняемый откажется отвечать на данные ему вопросы, то следователь, отметив о том в протоколе, изыскивает другие законные средства к открытию истины (ст. 406). Устав уголовного судопроизводства принимает меры к тому, чтобы множеством допросов не пытать обвиняемого: "К повторению допросов судебный следователь не должен прибегать без особой к тому надобности" (ст. 412). Конечно, это не больше как pium desiderium[103], но ведь нельзя же и запретить безусловно следователю повторить допрос, так как в этом может быть надобность, открывшаяся вследствие каких-либо новых обстоятельств, уже по окончании первого допроса. На следствии судебном подсудимого, не признающего своей вины, допросу не подвергают, но дают ему право предоставлять объяснения в свое оправдание (ст. 683).

Признавшемуся подсудимому предлагаются вопросы для того, чтобы проверить собственное признание (ст. 680). Из приведенных положений нашего Устава уголовного судопроизводства видно, что допущенный у нас вид допроса, пустивший глубокие корни в сознание общества, может составить гордость каждого уголовного процесса. Вследствие такой постановки общий характер нашего судебного заседания производит отрадное впечатление беспристрастия и объективности, великой школы правды, человечности и снисхождения к падшему. Конечно, судебные карьеристы, которых немало на Руси, постарались занести в наш суд ухватки французских президентов, но это ни к чему не приведет, пока присяжные будут стоять на страже естественной, человеческой справедливости.