3.1. Генетика человека и его права

Приведенные примеры, анализ современного законодательства в области регулирования репродуктивных технологий, этические дискуссии показали, что логическим продолжением, а точнее, некоей тенью за всем этим стоит желание улучшить человеческую породу. Стремление создать совершенного человека получило новый толчок благодаря достижениям в области генетики и медицины. Однако проблема продолжения потомства регулировалась с момента осознания человеком собственного «Я». До возникновения государства мы находим зачатки такого регулирования в табуировании вступления в сексуальную связь с «отщепенцами» рода, в различных социальных запретах. По сути это являлось своеобразной социальной евгеникой, поскольку, получив проклятие от рода или будучи из него изгнанным, человек тем самым лишался права на свое биологическое продолжение. Не зная законы генетики, человек регулировал качество социума в биологическом плане с помощью реагирования на уже появляющееся потомство (например, убийства новорожденных с явными признаками уродства). Такие обычаи существовали в Спарте, Древнем Риме, азиатских государствах. Некоторые негативные качества личности могли проявиться спустя некоторое время, когда человек, как правило, совершал уголовное преступление. Поэтому применение смертной казни к таким лицам рассматривалось отчасти как исправление природы человека. Применение наказаний ко всем членам семьи преступника имело соответственно логическое оправдание. В этом случае, обрекая на уничтожение всех прямых потомков, государство ликвидировало фактически генетическую линию преступника. Подобные нормы присутствовали и в законодательстве Европы и России. Как писал А. Ф. Кистяковский (выше об этом уже говорилось), английская юриспруденция «изобрела для оправдания такого варварского обычая свой аргумент, известный под именем порчи крови (corruption du sang); этим термином она выражала то убеждение, что преступники передают своим детям кровь в испорченном виде, а вместе с испорченной кровью и свою преступность»[402]. Благочестивая Европа в последующем лишь заменила смертоубийство изгнанием либо пожизненным заключением. Аналогичные нормы сохранялись в ряде европейских государств до середины XIX в. Вопросам наследственности в криминологии уделял значительное внимание Ч. Ломброзо, отмечавший по данному поводу: «…неудивительно, что ребенок не может устоять против преступного искушения, являющегося ему порой в самых обольстительных формах, когда он видит на каждом шагу только дурные примеры со стороны своих родителей или окружающих, заведующих его воспитанием»[403]. Исходя из этого, некоторые государства ввели принудительную стерилизацию в связи с душевной болезнью и за рецидив некоторых преступлений.

Другой способ установления гигиенических правил в области человеческого размножения представлял собой жесткий контроль за сферой сексуальных отношений. Он мог идти как от государства, так и от иных общественных институтов, проводивших общую политику в границах всего государства. При этом архаизмы человеческого мышления наслаивались на законодательные установления. Сексуальные комплексы нередко становились проводником в области государственной политики. Примерами могут служить существовавшие представления о нечистой женской сущности. Так, право первой брачной ночи родилось отнюдь не из-за сексуальных притязаний барона по отношению к нижестоящим вассалам. Первобытный страх пред девственной плевой известен многим народам. Считалось, что мужчина, разорвавший ее, берет на себя первородный грех. Поэтому, чтобы муж не нес на себе такое клеймо всю супружескую жизнь, право на вступление в интимную связь передавалось сюзерену (jus primae noctis – право первой ночи). Подобный обычай характерен не только для древней и средневековой Европы, он встречается и у народов Африки, Азии, Австралии, Полинезии и наблюдался исследователями в XIX и XX в. Отчасти евгеническими правилами можно назвать подчинение социального разделения представлениям о том, что профессиональные способности передаются по наследству. Еще Платон, рисуя картину идеального государства, проводил грань между группами людей, выделяя ремесленников, стражей и философов. «Все вы друг другу родственники, но большей частью рождаете себе подобных, хотя все же бывает, что от золота родится серебряное потомство, а от серебра – золотое; то же и в остальных случаях»[404].

Социальная евгеника, существовавшая на данном этапе развития общества, не могла строиться на глубоких познаниях медицины. Поэтому постановка рождаемости под контроль могла идти только по одному пути – упорядочиванию процесса размножения. Таким регулятором стал институт брака, который приобретал форму легализации сексуальных отношений. Очень последовательна логика ортодоксальных учений на проявления сексуальности в человеческом поведении. Секс – это зло, для того чтобы его смягчить, необходимо упорядочить с помощью социального института – брака. В подобном случае человек не просто делает свой самостоятельный выбор, он выполняет свой долг перед собой, обществом, государством. При согласии с такой догматикой супружеские отношения становятся публичными и принимают характер обязанности. При этом личный характер отодвигается на второй план, делается акцент на внешней форме, что вызывает соответственно уголовную ответственность за прелюбодеяния, гласное разбирательство внутрисемейных конфликтов, поражение в правах незаконнорожденного потомства, особые условия вступления в брак и т. д. Семья, называясь ячейкой общества, приобретает социальную значимость, но не в смысле ее охраны со стороны публичных институтов от внешних посягательств, а в смысле ее подчинения общим интересам. Юриспруденция средневековья была в этой части более честной. Трактаты не скрывали этих нормативно устанавливаемых целей и задач, ставящихся перед семьей. Современная юриспруденция, особенно российская, стыдливо забывая, что сексуальные отношения вытекают из природы человека и присущи ему, прячется от самой постановки вопроса – пределы воздействия объективного права на сексуальность человека.

Контролируя институт брака, можно манипулировать рождаемостью. Но для установления эффективности контроля необходимо было сделать так, чтобы биологический процесс размножения происходил только через социальный – сам брак. Исходя из этого, устанавливались жесткие, а порой и жестокие, правила, направленные на сведение к минимуму внебрачных сексуальных контактов. Таковые если и допускались обществом, но без последствий – рождения ребенка. Тем самым семья становилась одним из самых пристальных объектов государственного управления. Исторических примеров, подтверждающих данный вывод, можно привести бесчисленное множество. Кстати, следует упомянуть и уже цитировавшегося Платона. В своем труде «Государство» он приводит диалог, основа которого строится на том, что человек применительно к животным занимается сохранением ценных пород, их разведением, уничтожая бесполезное потомство, проводя выбраковку. Вывод прост: «…вытекает, что лучшие мужчины должны большей частью соединяться с лучшими женщинами, а худшие, напротив, с самыми худшими и что потомство лучших мужчин и женщин следует воспитывать, а потомство худших – нет, раз наше стадо должно быть самым отборным»[405]. Монтескье также приводит в пример «прекрасный обычай самнитов» распределения женщин: «Там собирали всех молодых людей и оценивали их достоинства. Тот, кого объявляли самым лучшим, брал себе в жены любую девицу, какую хотел; следующий за ним по достоинству делал такой же выбор и т. д.»[406]. Немало их и в современном мире. Можно привести решение Верховного суда Ирландии по делу О'B v. S, по которому рассматривалось право на наследственное имущество со стороны незаконнорожденных детей. Суд согласился, «что нормы о наследовании при отсутствии завещания, хотя и являются дискриминационными, оправданы как надлежащее средство для выполнения государством своей обязанности защищать “семью” согласно другой статье Конституции. Суд подчеркнул, что “семья”, упомянутая в Конституции, – это “семья, основанная на браке”»[407]. Конституция Италии содержит нормы, соединяющие понятия «семья» и «брак»: «Республика признает права семьи как естественного союза, основанного на браке. Брак покоится на моральном и юридическом равенстве супругов в пределах, установленных законом для обеспечения единства семьи» (ст. 29)[408]. Дискриминация по отношению к незаконнорожденным детям практиковалась большинством европейских государств до середины XX столетия. Упомянув ирландское право, можно добавить, что согласно ему по отношению к такой категории детей права отца ограничиваются вопросами воспитания и общения. Имеется поражение наследственных прав, налоговый режим для них менее благоприятен. Если сравнивать примеры из истории с современными законодательными установлениями, то трудно заметить их единство. Действительно, что объединяет распределение невест по достоинству мужчин и налоговые ограничения незаконнорожденных детей? Объединяет же цель – селекция. В Средние века остракизм по отношению к незаконнорожденным прямо объяснялся гигиенической чистотой крови: «байстрюки» несут во всей своей судьбе отпечаток природы акта (во блуде), благодаря которому они были зачаты. Исходя из этой предпосылки, и выстраивались различные модели правового регулирования, направленные на воспроизводство, в первую очередь, здорового потомства. Отсюда распределение невест, отсюда поражение в правах незаконнорожденных детей. Девственность невесты как условие действительности брака также рассматривается многими учеными с позиции генетической гигиены как способ избежания телегонии («теле» – осуществление на расстоянии, «гония» – рождение). Еще О. Вейнингер приводил пример, когда первый половой партнер оказывает генетическое влияние на все последующее потомство. Основанием послужили опыты по скрещиванию зебры и лошади. Опыты не удались, но каково было удивление, когда лошадь, отпущенная в общее стадо, родила полосатого жеребенка. Французский биолог Ф. Ле-Дантек, изучавший процесс телегонии, пришел к выводу, что он имеет место и среди людей, причем в еще более яркой форме, чем у животных. В Советском Союзе такими примерами служили «постфестивальные» роды, когда спустя несколько лет после международных мероприятий у белых супругов рождались темнокожие дети[409]. Отчасти отголоском политики государства, направленной на укрепление семьи запретительными мерами, можно назвать нормы, предусматривающие ответственность для супруга, благодаря виновным действиям которого распадается брак. Европейский Суд в своем решении по делу F. v. Switzerland от 18 декабря 1987 г. рассмотрел нормы швейцарского права, устанавливающие трехлетний запрет на вступление в повторный брак после третьего развода, ставшего результатом его супружеской неверности. Суд отклонил доводы Швейцарии о том, что такой закон необходим для защиты возможных будущих супругов, сделав вывод, что данная мера затрагивает саму суть права вступать в брак, тем самым нарушая нормы Европейской конвенции о защите прав человека[410].

Начиная с первых памятников права (Законы Ману, Хаммурапи), репродуктивные процессы рассматривались как одни из важнейших для правового регулирования. Особенностью было отношение к самой женщине, которая выступала как средство удовлетворения репродуктивных запросов мужчины. Налицо сугубо функциональный подход: выполнять «сексуальную службу», рождать детей, заниматься хозяйством. Связь между мужчиной и женщиной не могла рассматриваться как сугубо частное дело, поскольку подоплекой отчасти были имущественные вопросы распределения наследства. Не допускалось, чтобы на него могли претендовать дети, рожденные вне брака. Это объяснимо. Древний человек не мог произвести генетический тест на определение родства. Если допустить внебрачных детей к разделу наследства, то как доказать, что данный ребенок является родным для мужчины. Исходя из этого, устанавливалась жесткая очередность при принятии наследства. Древний Египет пошел еще дальше: в целях недопущения раздела имущества и споров между наследниками там поощрялись внутрисемейные браки – между братом и сестрой. Собственность, таким образом, «не уходила» за пределы семьи.

Обычное право много внимания уделяет подбору супруга (супруги). По мнению Бань Гу, есть «пять случаев, когда не женятся на девушке: из преступной семьи не берут, из семьи мятежника не берут, из семьи, где есть осужденные, не берут, из семьи, где есть наследственные болезни, не берут, взрослую девушку в состоянии траура – не берут»[411]. Памятник индийской культуры Камасутра также подробно содержит перечень качеств, которым должны отвечать желающие вступить в брак: «…когда мужчина, по завершении обучения, выбирает невесту, он должен знать, что она девственница, моложе его по крайней мере на три года, из приличной семьи и ее родители, опытные попечители, еще живы, а образ их жизни заслуживает одобрения. Она должна иметь многочисленных родственников, как по отцовской, так и по материнской линии, и заботиться о них. Должна обладать красотой и воспитанностью, здравомыслием, пропорциональными формами, иметь хорошие зубы, ногти, глаза, волосы, уши и груди и не жаловаться на здоровье. Разумеется, мужчина также должен обладать теми же качествами, которые он ожидает от своей невесты»[412]. Понятно, что при таких требованиях к новобрачным отбором невест и женихов должны заниматься посторонние люди, чьи мысли не отвлечены страстью. Соответственно эти обязанности возлагались в некоторых странах на родителей, в других странах производилась как бы санкционирование брака – семьей, общиной, церковным служителем и т. д. Логика законодателя исходила из этой предпосылки. Иные лица, обязанные осуществлять опеку за молодыми, устраивали брак. «Требование согласия родителей основано на их власти, т. е. на их праве собственности. Кроме того, оно основано на их любви и разуме, а также на неразумии детей, невежественных по причине их молодости и легко поддающихся опьянению страстей»[413], – писал Монтескье. Так, в Древней Вавилонии брак был практически сделкой, сторонами в которой выступали, прежде всего, родители (по крайней мере, со стороны невесты). Католицизм предусматривает помолвку как прелюдию к браку. Освящая брак, церковь санкционирует его. Канонические правила предписывают провести исследование в целях недопущения нарушения установленных запретов. Наиболее яркую форму государственного одобрения брака можно наблюдать в государстве инков: «Все мужчины, достигшие определенного возраста, обязаны были вступать в брак. Раз в год каждую деревню для этого посещал особый чиновник, проводивший публичную церемонию заключения брака, в которой обязаны были участвовать все, достигшие в этом году брачного возраста»[414]. Мнение брачующихся не испрашивалось, а неповиновение каралось смертью. Современное законодательство также исходит из того, что вступление в брак получает санкцию от государства путем его регистрации. Ведь в условиях демократического режима вступление в брак не является неограниченным правом. Законодательство той или иной страны устанавливает перечень оснований, при возникновении которых органы ЗАГС откажут в регистрации брака. Ю. Семенов указывает: «Никто, вероятно, не будет спорить с тем, что половые и брачные отношения далеко не одно и то же. Половые отношения могут существовать и существуют и без брачных. Брачные отношения, включая в себя половые, никогда к ним не сводятся. Брак есть определенная социальная организация отношений между полами. Он предполагает наличие определенных, признанных обществом прав и обязанностей между связанными им сторонами. Там, где социальная санкция отношений между полами отсутствует, они не являются браком и в том случае, если имеют долговременный характер»[415]. Стремление соединить половые отношения и брачные – главная забота государства в семейной политике. Половые отношения должны протекать только в рамках брачных. Процесс размножения законен только в браке. При этом само брачное состояние рассматривалось как обязанность гражданина перед обществом: «Брачное состояние – подлинный, требуемый природой способ существования взрослого человека того и другого пола. Только в этом союзе раскрываются все его способности»[416]. Лишь брак давал право на вступление в интимную связь между мужчиной и женщиной, объявлял монополию на сексуальный контакт; лишь брачные узы обусловливали появление социально одобряемого потомства. По крайней мере, никто не будет спорить, что даже современное право проводит четкую разницу между брачными отношениями и сожительством[417]. Как точно подметил М. Фуко, брак «стал более общим как практика, более публичным как институт, более частным как образ жизни, гораздо теснее сплачивающий супружескую чету и тем самым эффективно выделяющий ее из поля всех иных социальных связей»[418]. Благодаря браку, можно было распространять публичность на саму сексуальность, произвести ее «юридификацию». Привлекала и эффективность этого института, поскольку через регулирование брака можно было манипулировать совершенно разными сторонами жизни. Через сексуальность проявляется вся человеческая жизнь, она преломляется как сквозь призму. Поэтому, регулируя ее, можно сублимировать человеческую энергию в том или ином направлении.

Изначально установление правил вступления в брак отчасти касалось введения норм генетической гигиены. Запрещение кровосмешения – один из наиболее часто приводимых примеров. Способность вступления в брак для мужчин в Древнем Риме устанавливалась путем осмотра[419]. Но сам процесс нормирования семейных отношений пронизан регулированием рождения социально одобряемого потомства. Наказание за внебрачные сексуальные связи, поражение в правах «байстрюков», отношение к браку как к договору между родителями, следящими за подбором ребенку полового партнера и т. д. Ведь таким путем государство осуществляло особый контроль вопросов продолжения нации. Не вдаваясь в дискуссию, насколько это научно обоснованно, следует признать, что именно такая цель ставилась и ставится сейчас перед закреплением формально-атрибутивных правил в семейном праве: «Защита семьи неразрывно связана с планированием воспроизводства населения, т. е. с регулированием рождаемости, разработкой эффективной демографической политики в соответствии с социально-экономическими потребностями»[420]. Государство никогда не отказывалось от попыток влезть в самое интимное место человека – его внутренний мир. Одним из таких способов является нормирование семейной жизни. По мере увеличения количества людей такая задача наталкивалась на все большие трудности. В рамках небольшого общества или по отношению к ограниченному кругу лиц это делать достаточно несложно (примером служат общинные правила и регулирование семейной жизни царских особ). И в том, и в другом случае семейная жизнь носила в себе характер публичной службы.

Давление, которое оказывает брак на характер супружеских отношений, для многих является причиной отсутствия регистрации отношений. Постоянное сожительство без оформления брака стало настолько распространенным явлением, что обусловило скептическое отношение к самому институту. Размытость супружеского союза дало повод Олвину Тоффлеру предложить семью как разновидность услуги для наемных работников, предоставляемых работодателем: «…переезжающие с места на место администраторы крупных фирм перестанут возить с собой семьи, если продвижение по службе потребует их перевода в другое место. Новые семьи, таким образом, должны стать “предполагаемыми” удобствами для продвигающегося по службе администратора. Вместо того, чтобы найти ему подходящий дом, компания должна будет подыскать подходящее семейное окружение – жену и детей, похожих на прежних, которых он оставил»[421].

Современное общество может позволить себе эксплуатировать последние достижения медицины в части регулирования демографических процессов. Программа «Геном человека» с каждым днем дарит нам все новые и новые открытия, что расширяет возможности человека не только в познании своей биологической сущности, но и в регулировании репродуктивных вопросов с помощью права.

Еще в XIX в. во Франции высказывалось предложение выдавать молодым людям свидетельство о праве вступать в брак, в котором бы после медицинской проверки ставилась отметка «bon pour le mariage» – «годен для брака»[422]. Тем самым мог быть предусмотрен отказ в регистрации брака по медицинским показаниям. Указом Петра I для дворян обязательным условием вступления в брак было изучение математики[423]. Это установление имело две цели: заставить дворянство обучаться «заморским» наукам, а также создать условия для воспроизводства потомства более высокого интеллектуального уровня. В СССР такая идея, хотя и не находила официального закрепления, была достаточно популярна. В. Чередниченко в 1989 г. обосновал это следующим образом: «Считается: если юноша и девушка любят друг друга и решаются на брак, негуманно им запрещать. Пусть так, но и рожать детей при отрицательной рекомендации иммунологов, специалистов по генной наследственности вряд ли гуманно. Ибо что получается на практике? Молодые люди вполне законным способом плодят на свет калек, которые, если они только в своем уме, живут, весь свой век неимоверно мучаясь, страдая и проклиная родителей. А те зачастую с легким сердцем избавляются от своего чада, передавая его в руки государства… Думаю, что пришло время рядом с таким понятием, как “любовь”, вспоминать другое – ДОЛГ»[424]. В коллективной работе «Право и защита семьи государством» указывалось на приоритет демографической политики – нацеленность не столько на рост численности населения, сколько на его качество. Приводился пример из болгарского права, предусматривающего обязательность предоставления при заключении брака медицинского свидетельства. Установлен список заболеваний, которые медицинские учреждения должны учитывать при выдаче документа. Если существует угроза для здоровья только супруга (не потомства), брак возможен, но с согласия информированного об этом препятствии другого супруга[425]. Проблема видится в соотношении публичного и частного в регулировании семейных отношений. Следует согласиться с мнением А. М. Нечаевой: «Беспрепятственное осуществление личных брачно-семейных прав гражданина либо лица, стремящегося приобрести тот или иной брачно-семейный статус, выходит за рамки интересов отдельной личности»[426]. Это утверждение не подвергается сомнению. Все дело в том, где та черта, за которой личное усмотрение должно подчиняться общественному усмотрению. Когда в столь интимной сфере государство должно отказаться от принципа неприкосновенности частной жизни, вмешаться во внутренние дела семьи и определить ту или иную публичную модель поведения? Установление границы определит степень демократичности общества и государства.

Аналогичная точка зрения была высказана и в современной российской юридической науке: в частности, М. И. Ковалевым было предложено установить законодательный запрет на вступление в брак между генетически несовместимыми людьми, при этом ввести возможность заведения генетического паспорта: «Представляется, что в области генетики наследственное право, или точнее право на наследственность, является в большей мере публичным, чем частным. Преходящие, субъективные интересы, личные причуды, необузданность либо бесхарактерность, равно как и беспечность разных людей, не могут быть положены в основу концептуального решения вопроса о генетической наследственности как неограниченном индивидуальном праве родителей в отношении будущего потомства. Человечество заинтересовано в сохранении и улучшении своего генофонда и должно иметь для этого в своем распоряжении достаточные правовые средства»[427].

В 1999 г. журнал «Законность» обозначил дискуссию, выпустив в свет статью М. Селезнева «Правовые аспекты генетической гигиены»[428]. Сложившаяся демографическая ситуация, по мнению автора, оправдывает ряд мер: запрет на вступление в брак между генетически несовместимыми людьми, стерилизацию асоциального элемента, формирование информационных банков генетических паспортов граждан – «Конечно, каждый появившийся на свет человек имеет право на жизнь и нормальное существование. Но насколько неограниченной свободой он должен обладать? Ведь тот, кто нездоров и ущербен физически и духовно, не имеет права увековечивать свое страдание в своих детях. Там, где чувство ответственности перед обществом отсутствует, государство обязано должным образом вмешиваться в это мнимое “право” личности»[429]. Действительно, нельзя не согласиться с автором, что наследственность определяет линию поведения человека. Пожалуй, самым «железобетонным» основанием позиции М. Селезнева станет родословная семьи Джефа Юга, родившегося в конце XVIII в. в штате Нью-Йорк. Джеф Юг вел распутный образ жизни, имел множество детей от разных женщин, зачатых в большинстве случаев в пьяном виде. До настоящего времени собраны подробные сведения о 709 потомках. Из них:

– 106 бродяг;

– 181 проститутка;

– 142 нищих;

– 64 родились и никогда не покидали дом призрения;

– 376 преступников;

– 37 убийц[430].

Такой «послужной» список сведет на нет множество аргументов о защите прав человека. Ведь в этом случае возникнет вопрос, а как защитить права тех людей, которые страдают от аналогичных предков. Не лучше ли осуществить ряд профилактических мер, связанных с недопущением генетически дефектного потомства, в том числе и стерилизацию.

Ответом М. Селезневу стала статья А. Васина «Права человека и призрак евгеники», в которой автор справедливо указывает, что запрет на вступление в брак для генетически неблагонадежных граждан не даст необходимого эффекта в силу того, что дети рождаются и в отсутствие брачных отношений: «Выходит, если быть до конца последовательными в проведении ограничительных мероприятий в сфере брачных отношений, государству придется не только вмешаться в процесс создания семьи, но и поставить под контроль интимную жизнь указанных категорий граждан»[431]. В последующем А. Васиным подробно рассматривается противоречие установления принудительной нравственности концепции естественных прав, международным нормам о правах человека, Конституции РФ.

В то же время проблема высококачественного потомства неумолимо дает о себе знать в современном обществе. В условиях малодетности современных семей, когда асоциальный элемент не задумывается над контролем над рождаемостью, мнение об установлении определенных ограничений становится все более актуальным. Нельзя не вспомнить и Ч. Дарвина: «…человек тщательно изучает особенности и родословную лошадей, скота и собак, прежде чем допустить их к себе. Но если он сам вступает в брак, то очень редко или же вообще не проявляет такой заботы… Причем посредством селекции он мог бы многое сделать не только для совершенствования телесной конституции своего потомства, но и для улучшения их интеллектуальных и моральных качеств»[432].

Следует отметить, что проблема селекционного отбора заложена в различных общественных системах. Однако обращает на себя внимание, что в зависимости от уклада жизни, нравственных представлений, религиозных убеждений поведенческие стереотипы, направленные на развитие естественного отбора в общественном понимании, могут варьироваться. В одном социуме определенное поведение будет считаться безнравственным, нередко преступным, в другом – подобная модель поведения не просто одобряема, а поощряема, в том числе и со стороны государства. Насколько разнообразны стереотипы человеческого поведения, настолько разнообразны представления в обществе о человеческой природе. Нельзя говорить, что тот или иной человек высококачественный с точки зрения биологии, не оглядываясь на общественные представления о полезности-неполезности человека. Тысячу лет назад раб не мог быть равным свободному. Две тысячи лет назад человек со смуглой кожей считал себя выше светлого. Чернокожие повелевали империями, водили армии на завоевания территорий современной Европы. А белый индивид считался ущербным с биологической точки зрения. Житель Древней Эфиопии или Египта рассмеялся бы над тем, что его потомков будут продавать в рабство белые, которые еще будут собирать научные конгрессы, обсуждающие, насколько далеко ушел черный человек от обезьяны. Нельзя не привести слова Людвига фон Мизеса: «Превосходство или низкопородность людей можно установить только на основе личностных ценностных суждений, не поддающихся верификации или фальсификации. Евгеники ошибаются в том, что их кто-то призовет на роль селекционеров, решающих, что следует сохранить в человеческих особях. Они слишком недалеки, чтобы взвесить, какой выбор сделают люди на основе собственных ценностных суждений. В глазах нацистов “бестия со светлыми волосами” – самый совершенный экземпляр рода»[433]. Логически уязвимым местом, на которое обращают внимание очень многие ученые (в том числе и Людвиг фон Мизес), является следующее: родился ли бы, например, Бетховен, если бы законодательство запрещало появление детей в семьях алкоголиков?

Как говорилось выше, поскольку половые отношения рассматривались сквозь призму брачных, то и их регулирование четко проявлялось через запреты, устанавливаемые для вступающих в брак. Одним из первых выступал запрет на брак между представителями различных социальных слоев. Чтобы предотвратить такие внебрачные отношения, законодательство устанавливало либо применение репрессивных мер, либо лишение привилегий статуса. Так, в Древней Индии если шудра сожительствовал с женщиной из высшей касты, то он подлежал кастрации[434]. Согласно Салической правде свободная девушка, добровольно последовавшая за рабом, лишалась своей свободы[435]. Продолжением такой политики выступал запрет на межэтнические браки, существовавший в так называемых закрытых этносистемах, с целью предотвращения смешения народностей. Так, вестготфское уложение запрещало браки между вестготфами и галло-римлянами[436]. Чистоте арийской расы было подчинено законодательство фашистской Германии, основанное на убеждениях Адольфа Гитлера о недопустимости порчи крови: «Грехи против крови и расы являются самыми страшными грехами на этом свете. Нация, которая предается этим грехам, обречена»[437]. Принимая Нюрнбергские законы, фашисты руководствовались научным обоснованием, которое им дали генетики. Э. Фишер, идеолог расовой гигиены, утверждал: евреи не «низшие», они – другие. Евреи принадлежат к другому биологическому виду. Это оправдывало ту политику, курс на которую был взят Гитлером[438]. В США во многих штатах (более 15) долгое время существовали законы, запрещающие браки между белыми и черными. Окончательно точка сегрегационной практике была поставлена только в 1967 г. Верховным судом США по делу Лавинг против Виргинии (Loving v. Virginia). Двое жителей штата (белый мужчина и черная женщина) заключили брак в Вашингтоне, где не был установлен запрет на межрасовые браки. По возвращении в Виргинию их обвинили в нарушении законодательства штата и приговорили к одному году лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора на 25 лет с учетом, что они покинут штат и не вернутся до истечения указанного срока. В Верховном суде США представители властей штата настаивали на том, что умаления принципа равной защиты со стороны закона здесь нет, поскольку запрещение смешанных браков под угрозой наказания касается в одинаковой мере как черных, так и белых. Несмотря на указанную позицию, Суд признал: «…рассматриваемые законы базируются на расовых расслоениях, поэтому на практике они не устоят в аспекте принципа равной защиты со стороны закона и как таковые должны подвергнуться “наиболее жесткому исследованию” (“the most rigid scrutiny”). Власти штатов должны поэтому доказать, что вызывающие сомнения положения необходимы для достижения государством непреложной и одобряемой законом цели, а по этому делу такая цель отсутствует. Запрещение штата Виргиния, распространяющееся исключительно на смешанные браки с белыми, доказывает, что расовая сегрегация введена с целью сохранения превосходства белой расы»[439]. В 1973 г. была принята Конвенция о пресечении преступления апартеида и наказании за него. В ст. II Конвенции в понятие преступления апартеида было включено: «…любые меры, в том числе законодательного характера, направленные на разделение населения по расовому признаку посредством создания изолированных резерваций и гетто для членов расовой группы или групп, запрещение смешанных браков между членами различных расовых групп…».

Смесью запрета на межсоциальные и межэтнические браки выступала политика советского государства, направленная на недопущение браков советских граждан с иностранцами. Председатель КГБ В. Федорчук 22 ноября 1982 г. направил в ЦК КПСС секретный документ «О браках деятелей советской культуры с иностранцами из капиталистических государств». В нем, в частности, указывалось: «По распространенным в среде творческой интеллигенции мнениям, наличие семейных связей с иностранцами нередко используется для получения за рубежом всяческих “благ”, совершения сделок, неминуемо приводит к пропаганде западного образа жизни и, с другой стороны, потенциально опасно возможностью утечки негативной информации за границу»[440]. Политика изоляционизма имела одновременно и биологическую направленность – недопущение «чужаков» в свою социальную группу. Общественные представления основывались на своем понимании чистоты крови, которому была подчинена практика сегрегации по социальному статусу или принадлежности к тому или иному этносу. Следует отметить, что понятие «этнос» шире понятия «нация». Запрет на межэтнические браки не всегда рассматривался как запрет на браки представителей различных национальностей. В эпоху средневековья объединяющей силой выступала религия, поэтому различия в вероисповедании служили причиной недопущения бракосочетания. По большинству канонических правил одним из условий легализации брака является единоверие супругов.

Табуирование половых отношений имело под собой серьезную основу. Во времена самоопределения народов главной чертой выступала самоидентификация, а в последующем самоутверждение, которое нередко сопровождалось этническими войнами. Война до полного уничтожения не могла не строиться на принципе «свой – чужой». Только такое разделение оправдывало тотальное уничтожение «чужих». В понимании древних это воспринималось не как ужас войны, а как нормальное самоутверждение собственного народа. Так, в войне с кимврами римский полководец Марий, разбив их войско, приказал уничтожить поголовно все племя (и женщин, и детей), приказав не брать пленных для продажи в рабство. Так, за один день народность была стерта с лица земли. Это объяснялось тем, что римляне ощущали биологический страх перед кимврами, вторжение которых внесло панику. Именно страх за свою этническую целостность побудил римлян в лице Мария уничтожить племя, за что ему было присвоено звание «Спаситель Отечества». Европа тогда не ужасалась такой жестокости, поскольку весь мир строился на аналогичных принципах – евгеническом отборе более сильного народа.

Прямой противоположностью можно считать терпимость, а иногда и поощрение межэтнических браков. На таких принципах строились взаимоотношения племен, населяющих территорию Древней Руси, и кочевых степняков. Терпимы были также византийцы. Обычай дарить на ночь свою супругу пришедшему издалека гостю характерен для малых народностей. Тем самым закладывалась генетическая вариативность, которая отсутствовала бы из-за близкородственных отношений внутри небольшой группы людей.