2.6. Право на искусственное оплодотворение и имплантацию эмбриона

Как было сказано выше, право на продолжение самого себя через свое потомство можно рассматривать сквозь призму содержания основного права – права на жизнь. При этом не всегда бывает достаточно инициативы двух людей разного пола. Вступление в интимную связь, направленную на зачатие ребенка, может и не привести к ожидаемому результату. Причины могут быть различными. Часть из них может быть устранена без медицинского вмешательства с течением времени. Часть – обусловлена биологическими особенностями организма того или иного партнера. В этом случае медицина говорит о бесплодии. Процент бесплодных пар с развитием технического оснащения человечества, как это не странно, увеличивается. По оценкам ВОЗ, в развитых странах он достигает 20 %. Если в прошлом проблема бесплодия разрешалась достаточно быстро, это служило основанием для развода, то в современном обществе пары стремятся преодолеть ее с помощью медицинского вмешательства. Одним из таких способов считается искусственное оплодотворение. Еще 28 июля 1885 г. Ж. Жерар представил Парижскому медицинскому факультету диссертацию на тему «Вклад в историю искусственного оплодотворения», основанную на собственной практике (600 случаев внутрисемейного осеменения)[328]. Однако и Ж. Жерар не был первооткрывателем искусственного оплодотворения. В конце XVIII в. аббат Спалланцани провел искусственное оплодотворение собаки. В 1799 г. У. Хантер первым опробовал этот метод на человеке, оплодотворив женщину спермой ее мужа, имевшего дефект полового члена. В 1883 г. суд города Бордо вынес решение по делу между доктором де Лажартром и одной из его пациенток, подвергшейся искусственному осеменению, отклонив претензии доктора на получение гонорара: «Искусственное осеменение противно законам природы, может представлять настоящую социальную опасность, а потому во имя поддержания достоинства брака надлежит воспрепятствовать переносу подобных методов из области Науки в область Практики… Этот метод выступает посредником между мужем и женой, применяющим искусственные средства, что противно естественному порядку вещей»[329]. Но во всех этих случаях зачатие происходило в самой полости матки, метод заключался лишь в инъекциях спермы.

25 июля 1978 г. в Англии родилась Луиза Браун – первый ребенок[330], зачатый без традиционного соития мужчины и женщины методом in vitro (FIVETE – fecondation in vitro et transfert embryonnaire). В настоящее время число таким образом зачатых и рожденных дошло до десятков тысяч. Данный метод «заключается в получении из яичника женщины одной или нескольких яйцеклеток, ее (их) осеменении спермой мужа в лабораторных условиях и перенесении спустя два дня в матку матери»[331]. Более подробная характеристика выглядит следующим образом: «При помощи искусственной стимуляции яичника (например, при помощи хломифена цитрата) вызывается овуляция с возникновением большого количества яйцеклеток, которые затем изымаются и оплодотворяются искусственным путем. Изъятие яйцеклеток производится при помощи лапароскопии или трансвагинальной пункции. Яйцеклетка, высаженная в питательную среду, помещается в большое скопление сперматозоидов, и с этого момента можно наблюдать различные фазы оплодотворения in vitro. Для пересадки в полость матки избираются эмбрионы, развитые до состояния 4–8 клеток, что соответствует 48-часовой инкубации in vitro. Пересаживают только от 3 до 4 эмбрионов. Остальные, называемые “сверхчислом”, замораживают для того, чтобы в случае неудачи повторить весь процесс. По желанию родителей сохраняемые таким способом эмбрионы могут быть употреблены и для вызова последующих беременностей»[332]. Столь подробное описание необходимо, чтобы даже неискушенный в медицинских проблемах репродукции читатель мог оценить степень значимости этических проблем при данной методике, решения которых требуют от юриспруденции. Суть их такова: Допустимо ли разрешать такую методику серьезного вмешательства в здоровье женщины? Соотносимо ли причинение вреда здоровью с ожидаемым результатом? Не будет ли убийством уничтожение «лишних» эмбрионов? Что делать с «лишними» эмбрионами? Могут ли они быть объектом промышленного производства и купли-продажи? Следует по порядку рассмотреть каждый из этих вопросов.

К искусственному оплодотворению обращаются те женщины, которые не страдают каким-либо серьезными заболеваниями (влекущими вероятный летальный исход), да и само искусственное оплодотворение вряд ли можно назвать методом лечения. Поэтому принципы соизмеримости причинения вреда здоровью в целях спасения жизни пациента в этом случае не применимы. Побудительным мотивом обращения за соответствующей услугой выступает только желание иметь ребенка. Соответственно может ли такое желание служить оправданием всему тому, что совершается в последующем для достижения поставленной цели. Врачи указывают на сопутствующие негативные последствия. В результате гормональной стимуляции могут развиться серьезные заболевания: кисты, гипертрофия яичников, увеличивается риск внематочной беременности. Большинству женщин даже в случае успеха рожать приходится с кесаревым сечением. Увеличивается риск недоношенности ребенка и его перинатальной смерти, а также рождения детей с врожденными дефектами. Даже ярые поборники искусственного оплодотворения признают, что процент рождения живых младенцев колеблется от 5 до 20 % в зависимости от клиник, его проводящих. Причем есть такие клиники, которые ни разу не добились успешного результата[333]. Вызывает сомнение и первопричина искусственного оплодотворения – стерильность и бесплодие. Во-первых, сама операция не излечивает, а лишь обходит указанные причины. Во-вторых, врачи нередко указывают, что при обращении пары часто испытывают лишь трудности в зачатии. Это подтверждается большим процентом зачатий естественным путем после неудавшихся искусственных попыток. В-третьих, основными клиентами клиник в США являются пары[334], которые ранее сознательно проводили операцию по медицинской стерилизации в контрацептивных целях. В-четвертых, нередкими становятся обращения пар, уже имеющих собственных детей. Приведенные обстоятельства показывают, что часто происходит излишняя драматизация бесплодия, которая на самом деле используется в спекулятивных целях. Как отмечает Л. Вандлак, слишком «велики социопрофессиональные ставки, восторги от возможности научно управлять размножением, а также экономические, политические и социодемографические интересы, связанные с этими методами. Поэтому было бы наивно думать, что развитие FIV и производных методов можно легко контролировать при наличии ясного коллективного осознания важности, так сказать, «экологии размножения»[335]. Действительно, первоначально основным побудителем медицинских экспериментов была трагедия невозможности продолжить свой род. Но сейчас дискуссии идут совсем по другому руслу. Должны ли обладать правом на искусственное оплодотворение гомосексуальные пары, как наладить производство эмбрионов для лечения некоторых заболеваний? О бесплодии говорить уже как-то неактуально.

Как говорилось выше, чтобы увеличить процент успешности операции, производят стимуляцию яичников и заготовку большего количества эмбрионов, чем это необходимо для зачатия одного ребенка. Отсюда риск многоплодной беременности, результатом которой является так называемый селективный аборт. Неиспользованные эмбрионы также в последующем либо криоконсервируются, либо уничтожаются. Но даже при криоконсервации эмбрионы не находятся на вечном хранении. Так, французское законодательство предусматривает 5-летний срок хранения, после чего происходит их уничтожение. Как отмечает Ж. Судо, «метод, призванный “дать жизнь”, в конце концов вызывает смерть»[336]. Обсуждается такой путь решения проблемы, как усыновление эмбриона. Российское законодательство не предусматривает данной возможности, так как усыновление возможно только по отношению к родившемуся человеку. Следует отметить, что использование эмбрионов для лечения некоторых заболеваний порождает искушение налаживания их промышленного производства. Тем более что еще с 1988 г. компания АВС в Кембридже предлагает свои услуги по «поставке яйцеклеток»[337]. Одновременно возникает вопрос, кто вообще наделен правом определять судьбу эмбрионов. Наиболее остро он поднимается при последующем разводе супругов. Должно ли быть соглашение? Будет ли вообще иметь юридическую силу какое-либо соглашение? Первооткрывателями такого рода тяжбы стали Мэри Сью Дэвис и ее бывший муж Дж. Дэвис, потребовавшие от суда определить, кто вправе решать судьбу замороженных эмбрионов, полученных из их гамет[338]. О. А. Хазова считает: «В результате применения методов вспомогательной репродукции создаются совершенно иные условия осуществления мужчиной и женщиной своих репродуктивных прав, совершенно иные условия решения вопроса об отцовстве и материнстве. В отношении эмбриона, созданного “по заказу” бесплодной пары, до тех пор, пока он находится вне тела женщины, каждый из будущих родителей должен быть наделен абсолютно равными правами, и, возможно, это единственная ситуация, когда женщина не должна иметь преимущественных прав в отношении ее будущего ребенка по сравнению с ее мужем (или партнером)»[339]. Несмотря на доводы, что нет убийства человека (как такового его еще нет, а значит, и нет субъекта права), многие специалисты задаются таким вопросом, а не приведет ли это в конечном счете к промышленному производству людей для технических целей. Подобные опасения, конечно, не должны служить окончательным и бесповоротным приговором науке, но они обусловливают особый подход к урегулированию данных правоотношений.

Еще одним обстоятельством, заставляющим серьезно задуматься, является дороговизна операции при небольшом проценте ее эффективности. Врачей нередко обвиняют в меркантильности. При этом указывается на неэффективность использования денежных средств. «Вопрос о двойном стандарте в подходе к человеческой жизни встает еще острее, если проанализировать ситуацию в здравоохранении на уровне всей планеты: если на «севере» любой ценой, не считаясь с расходами, идут на биотехнологическое производство потомства, то на «юге» ежедневно и буквально без всякой надежды на спасение погибают 40 тыс. детей. Тем более, что биомедицина используется не против какого-либо заболевания, а лишь во имя стремления родить, признаваемого «правом», «жизненным императивом» и даже «медицинским показанием»[340].

Производными от искусственного оплодотворения in vitro являются такие вспомогательные методы репродукции, как донорство яйцеклетки, пересадка зародышей. В первом случае происходит процедура, аналогичная донорству спермы, только объектом донорства выступает яйцеклетка. Донорская яйцеклетка оплодотворяется, а затем пересаживается реципиенту. Этические проблемы состоят в том, что реципиент фактически вынашивает неродное дитя. Отсутствует биологическое родство, хотя процесс рождения происходит по-настоящему. Тем самым медицина разделила процесс рождения и свойство биологического родства. Несмотря на это, родившийся ребенок считается родным не для донора яйцеклетки, а для лица, его родившего.

Пересадка зародышей «состоит в использовании спермы мужа для искусственного оплодотворения женщины, которая не является его женой. Через пять дней, т. е. на самой ранней стадии имплантации, зародыш извлекают из матки донора и переносят в матку жены. Если зародыш успешно имплантируется в матку жены, то обычно возникает нормальная беременность»[341]. Данный метод вызывает наибольшие споры. Действительно, в оплодотворении донора присутствует элемент биологической эксплуатации. Женщина обезличена, потребность возникает даже не в ней, а только в ее матке. При этом присутствует риск гибели зародыша. Несмотря на то, что операция не ведется с уже сформировавшимся организмом, вульгарный биологизм по отношению к человеческой материи отнюдь не приведет человечество к счастливому будущему.

Советское законодательство замалчивало данный вопрос. Только 22 мая 1990 г. в Основы законодательства Союза ССР и союзных республик о браке и семье были внесены изменения: «Муж, давший согласие на искусственное оплодотворение своей жены с помощью донора, записывается отцом рожденного ею ребенка и не вправе оспаривать произведенную запись» (ст. 17). Тем самым косвенно было признано искусственное оплодотворение как явление. Однако право реагировало только на случившуюся ситуацию, когда собственно искусственное оплодотворение уже состоялось. Речь шла только о последствиях, причем применительно только к установлению отцовства. Сама процедура, порядок ее проведения, обязательства донора и т. д. подчинялись правовому режиму медицинского вмешательства, потому как законодательство о здравоохранении того времени каких-либо дополнительных норм не содержало. Из подзаконных актов существовал только Приказ Минздрава СССР «О расширении опыта по применению метода искусственной инсеминации спермой донора по медицинским показаниям» от 13 мая 1987 г. № 669, который определял порядок искусственного оплодотворения методом in vivo. Этим Приказом были утверждены Перечень учреждений здравоохранения для проведения репродуктивных технологий, Инструктивно-методические рекомендации по применению метода искусственной инсеминации женщин. В соответствии с данным Приказом определялся перечень медицинских показаний для искусственного оплодотворения (для мужа, жены, супружеской пары), разрешалось использовать донорский материал. Вопрос о проведении искусственной инсеминации женщины решался после соответствующего обследования супружеской пары, обязательного заключения психолога и оформления супругами заявления. В отношении одинокой женщины решение принималось комиссионно во главе с главным врачом учреждения здравоохранения. Рекомендации определяли требования, предъявляемые к донору спермы: здоровый мужчина в возрасте 20–40 лет, не имеющий урологических, венерических, андрологических и наследственных заболеваний, прошедший полное обследование и имеющий фертильную сперму. Причем донор, согласившийся регулярно сдавать сперму, получал название активного донора. Активным донором можно быть не более пяти лет, ежемесячно разрешается сдавать не более 5 эякулятов спермы (стоимость одного эякулята была определена в 20 рублей).

В 1993 г. с принятием Основ законодательства РФ об охране здоровья граждан произошел, можно сказать, разрыв с практикой молчания, появилась специальная статья, которая так и называлась – «Искусственное оплодотворение и имплантация эмбриона» (ст. 35)[342]. В соответствии с ней было провозглашено: «Каждая совершеннолетняя женщина детородного возраста имеет право на искусственное оплодотворение и имплантацию эмбриона». Тем самым Закон пошел по пути закрепления самостоятельного субъективного права. Определен и субъект правомочия – совершеннолетняя женщина детородного возраста. В определении субъекта содержатся две характеристики. Одна из них указывает на возрастную границу – совершеннолетие, т. е. 18 лет. Вторая, хотя и говорит также о возрасте – детородный, – скорее всего предусматривает условием биологическую способность родить. Медики предпочитают в этом случае указывать на фертильность – способность к деторождению. Медицина использует и такой термин, как «фертильный возраст». Однако при определении его временных рамок исходят из того, что для каждой женщины он может варьироваться. Иными словами, помимо общих временных границ, используемых чаще всего при обработке статистических данных, присутствует и индивидуальный подход к возможностям женского организма. Вопрос соответственно состоит в том, каким критерием руководствовался законодатель, а значит, каким критерием должен руководствоваться правоприменитель. Если общим, то состояние здоровья конкретной женщины не будет иметь значения. По достижении определенного возраста она утрачивает право на искусственное оплодотворение. Если частным, то при обращении женщины за оказанием соответствующей медицинской услуги независимо от ее возраста должно быть проведено медицинское обследование, которое должно ответить на вопрос: способна ли она к деторождению? Однако верхняя возрастная граница практически установлена опытным путем: «В группе пациенток старше 40 лет частота наступления беременности составила 12,4 % и частота рождения живых детей 6,7 % на перенос эмбриона в программе ЭКО/ИКСИ (экстракорпоральное оплодотворение/интрацитоплазматическая инъекция сперматозоида. – Прим. Г. Р.). Не получено рождений живых детей у пациенток старше 43 лет»[343].

При определении субъекта Основы об охране здоровья граждан говорят о «каждой» женщине. Это означает, что таким правом обладают лица женского пола вне зависимости от нахождения в супружеских отношениях и вне зависимости от наличия бесплодия. Вокруг данного положения возникает немало дискуссий: должна ли обладать таким правом женщина, не состоящая в официальном зарегистрированном браке, тем более, если она с точки зрения медицины здорова. Я. Дргонец и П. Холлендер, например, отрицая подобное право за одинокими женщинами и вдовами, приводят основные аргументы «за» и «против». Так, аргументами «за» выступают:

1) распространенность такого явления, как одинокие матери;

2) социальное благополучие некоторых матерей гарантирует необходимый уровень заботы о ребенке.

Аргументы «против» выглядят следующим образом:

1) для полноценного воспитания и развития ребенка необходимы оба родителя – и отец, и мать;

2) искусственно оплодотворенная мать впоследствии может выйти замуж, и ребенок станет «лишним»;

3) неестественность материнства[344].

Е. В. Григорович также цитирует немецкого юриста Ф. Бекле, считающего, что на первом месте должны ставиться интересы будущего ребенка, «отдавая дань должного матерям-одиночкам, старающимся изо всех сил справиться с выпавшей на их долю задачей воспитания, необходимо дистанцироваться от такого социального явления, как безотцовщина, которая может отрицательно сказаться на психологическом состоянии ребенка»[345]. Актуальность данного высказывания многими специалистами подчеркивается тем, что на либеральном подходе к регулированию искусственного оплодотворения настаивают, в первую очередь, представительницы движений феминисток, лесбиянок и транссексуалов. Их доводы основываются на изменении всей концепции семьи: Ребенок без мужчины. Самым ярким примером может служить решение голливудской кинозвезды Джоди Фостер (как озаглавил статью «Московский комсомолец» – «Мама – Джоди Фостер, папа – цветной каталог»)[346]. «Я всегда мечтала завести ребенка, но никогда не представляла, что это радостное событие будет происходить совместно с мужчиной, с супругом. Я представляла себе семейное счастье только вдвоем с ребенком, без посторонних лиц», – признается Джоди Фостер, воспитывая при этом ребенка с Сидни Бернхард, своей сожительницей. Это обосновывает и ограничительный подход законодателя. Так, законодательство Франции и Дании запрещает применение методов вспомогательных репродуктивных технологий у лесбиянок и гомосексуалов. Аналогичные ограничения имеются в большинстве стран. В 12 странах вспомогательные репродуктивные технологии предлагаются только супружеским парам, в 16 странах к таковым допускаются также пары, живущие в гражданском браке как минимум 2 года[347]. Вокруг разрешения гомосексуальным парам иметь детей с помощью репродуктивных технологий не утихают споры в научной среде. Они подогреваются с помощью искусственных судебных исков, рекламируемых средствами массовой информации. И. С.  Кон выступает за законодательное признание права гомосексуальных пар на создание полной семьи. Обосновывается это тем, что очень много гомосексуалистов имеют и свое родное потомство, появившееся от гетеросексуального опыта общения. «В мужских парах стиль отношения с детьми не отличается от стиля “натуральных” отцов… Не передается детям и отцовская сексуальная ориентация: дети гомосексуальных отцов, как правило, вырастают гетеросексуальными, причем продолжительность общения с отцами (в случае развода) на сексуальность ребенка не влияет»[348]. Аналогичен вывод у И. С.  Кона и по отношению к лесбийским парам: «Как показывают многочисленные исследования, ни стиль их материнства, ни его результаты в принципе не отличаются от того, что делается в обычных разнополых или неполных, “материнских” семьях»[349]. На XVIII Конгрессе ESHRE (Вена, 1–3 июля 2002 г.) было представлено обследование детей, рожденных в семьях лесбиянок путем ИОСД (искусственное оплодотворение спермой донора). Большинство детей информировали других о составе своей семьи и не сообщают, что их дразнят или запугивают. Не выявлено различий между детьми, выросшими в семьях лесбиянок и в гетеросексуальных семьях, относительно их взаимодействий с родителями и психологического самочувствия[350]. Представленные выводы выбивают у противников отцовства (материнства) в гомосексуальных парах основной аргумент: защита прав ребенка. Выходит, что если ребенок получает в любом случае «стандартный набор» воспитания, значит, его правам нет какой-то дополнительной угрозы, основанной на нетрадиционной сексуальной ориентации его родителей.

Большинство конституций различных государств содержит общие принципы ограничения прав и свобод человека и гражданина, подобные тем, которые изложены, в частности, в ст. 55 Конституции Российской Федерации: «Права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты… прав и законных интересов других лиц». Практически они идентичны международно-правовым принципам ограничения прав человека. Если согласиться с теми доводами, которые высказывает И. С.  Кон, тогда следует согласиться и с тем, что законодательное ограничение не достигает той цели, которая излагается в конституциях. Значит, налицо умаление права и нарушение конституционных принципов. Это позволяет лесбийским парам обжаловать действующие нормативные акты и требовать их проверки на соответствие конституции. Нетрудно предположить, что такие иски в общественном мнении будут выглядеть все более обоснованными. Следует отметить, что российское законодательство не содержит ограничений для женщин-лесбиянок на реализацию их права на искусственное оплодотворение. Однако, как представляется, это отнюдь не достоинство российской правовой системы. Все-таки искусственное оплодотворение – операция, носящая исключительный характер. Это не модная замена половому акту как источнику продолжения жизни. Именно исходя из исключительности искусственного оплодотворения, необходимо законодательное закрепление особой процедуры допуска к данной репродуктивной технологии. Статья 55 Конституции РФ предусматривает также, что права и свободы граждан могут быть ограничены в целях защиты нравственности, здоровья. Присутствие в государстве специализированных медицинских учреждений, реализующих соответствующие услуги, налагает на него дополнительные обязательства по обеспечению здоровья граждан, недопустимости нарушения их прав и свобод, а также уважение норм нравственности, сложившихся в обществе. Эти обязательства предопределяют допустимость ограничений, налагаемых на репродуктивные права гомосексуальных пар. Международное право также выработало общие принципы ограничения прав человека. Всеобщая Декларация прав человека (1948) в ст. 29 предусматривает: «При осуществлении своих прав и свобод каждый человек должен подвергаться только таким ограничениям, какие установлены законом исключительно с целью обеспечения должного признания и уважения прав и свобод других лиц и удовлетворения справедливых требований морали, общественного порядка и общего благосостояния в демократическом обществе». Европейская практика свидетельствует о том, что возможность усыновления ребенка рассматривается как элемент права на уважение семейной жизни (ст. 8 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод). Более того, вопросами деторождения, конкурирующими по отношению друг к другу, как раз и выступают право на жизнь и право на неприкосновенность частной жизни. Если рассматривать научные дискуссии по заявленной тематике, то практически все они безусловно основываются на уяснении содержания этих основных прав. Если же рассматривать практику Европейского Суда по правам человека, то поскольку именно ст. 8 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод содержит общие принципы ограничения, не перечисляя их, как это сделано в ст. 2, именно через принципы ограничения права на уважение частной жизни происходит оценка европейского законодательства, связанного с вопросами деторождения.

Европейская Конвенция о защите прав человека и основных свобод, закрепляя европейский стандарт защиты прав человека, предусматривая односторонние обязательства стран – участниц Конвенции, устанавливает возможность ограничения права на неприкосновенность частной жизни: «Не допускается вмешательство государственных органов в осуществление этого права, за исключением случаев, когда это предусмотрено законом и необходимо в демократическом обществе в интересах государственной безопасности, общественного порядка или экономического благосостояния страны, для поддержания порядка и предотвращения преступлений, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, охраны здоровья или защиты нравственности или защиты прав и свобод других лиц» (ст. 8). Исходя из содержания ст. 8 Конвенции, можно сделать ряд основополагающих выводов.

1. Конвенция защищает только отношения между государством в лице публичных органов и гражданином.

2. Ограничение должно быть предусмотрено законом, причем «предусмотрено законом» не означает лишь формальное требование закрепления ограничения в особом виде нормативных актов. Европейский Суд по правам человека в решении по делу Олссон (Olsson) против Швеции рассмотрел данный критерий более широко[351]. Сами заявители поставили вопрос о соответствии шведского закона праву по смыслу ст. 8 Конвенции. Высокий Суд отметил: «Какая-либо норма не может считаться “законом”, если она не сформулирована с достаточной точностью так, чтобы гражданин самостоятельно или, если понадобится, с профессиональной помощью мог предвидеть с долей вероятности, которая может считаться разумной в данных обстоятельствах, последствия, которые может повлечь за собой конкретное действие… Фраза “предусмотрено законом” не просто отсылает к внутреннему праву, но имеет в виду и качество закона, требуя, чтобы последний соответствовал принципу верховенства права. Таким образом, подразумевается, что во внутреннем праве должны существовать определенные меры защиты против произвольного вмешательства публичных властей в осуществление прав, охраняемых inter alia п. 1 статьи 8»[352]. Одновременно Суд согласился, что зачастую законодатель не сможет придерживаться предельной четкости при изложении нормативного материала. Применительно к конкретному делу, признав, что многие формулировки закона неопределенны, в решении было отмечено, что это компенсируется наличием судебного контроля на нескольких уровнях. Аналогичные позиции были сохранены Судом. В частности, в решении по делу Крюслен (Kruslin) против Франции (1990) было отмечено: «Формула “предусмотрено законом” в смысле ст. 8 п. 2 требует, во-первых, чтобы рассматриваемые действия властей имели основания во внутреннем законодательстве. Одновременно данное положение имеет в виду и качество конкретного закона. Она требует, чтобы закон был доступен для заинтересованного лица, которое могло бы предвидеть последствия его применения в отношении себя, а также, чтобы закон не противоречил принципу верховенства права»[353]. Позиции Суда можно обозначить следующим образом. Ограничения должны быть включены во внутреннее право. Конкретные действия против гражданина могут идти от различных должностных лиц, они должны основываться на законе. При этом Судом учитывается и судебная практика: «В сфере действия писаного права “законом” является действующий правовой акт, как он истолкован компетентными судебными органами в свете новых практических обстоятельств»[354]. Не допускается использование неопубликованных или ограниченных в доступе законов. Закон должен быть точным в смысле недопущения произвольного толкования и предусматривать подконтрольность действий публичных органов со стороны судебной власти. Точность закона исходит из того, что гражданин должен для себя представлять границы возможного ограничения и тем самым строить модель своего поведения.

3. Ограничение права на неприкосновенность частной жизни должно быть признано «необходимым в демократическом обществе». Это означает обеспечение надлежащего баланса между интересами личности и общим интересом защиты публичного порядка.

Тем самым оно представляет собой оценочный критерий, насколько присутствует соразмерность между дискреционными полномочиями, представленными государством (наличие насущной общественной потребности в ограничении[355]), и преследуемым правомерным целям[356]. Государство налагает ограничения не в соответствии с произвольным усмотрением законодателя, а в силу ответственности возлагаемого на него за обеспечение публичного порядка[357].

4. Ограничение права на неприкосновенность частной жизни» должно иметь «правомерную цель» (п. 2 ст. 8 Конвенции). И Конституция РФ, и Европейская конвенция закрепляют цели, для достижения которых могут ограничиваться права человека. Это означает, что в других целях права не могут быть ограничены. Выше уже обозначались те «правомерные» цели, которые допускаются международным сообществом и общепризнанны в европейских конституциях. Следует отметить, что они носят публичный характер, т. е. направлены на достижение общего блага для всех граждан, а не подчиняют права и свободы чьему-либо частному интересу. Одновременно закрепление возможности ограничения в указанных целях означает отказ от односторонне индивидуалистического понимания свободы. Пользование правами не только предполагает свободное распоряжение ими, но и налагает социальную ответственность на субъекта права.

В вопросах оценки следует исходить из системного понимания ограничения: его юридического закрепления и реального практического содержания. В частности, и Европейский Суд по правам человека оценивает не только значение нормы, ее техническое оформление, но и реальную практику ее применения. Примером может служить Решение по делу Даджен против Соединенного Королевства[358], кстати, как раз касающееся отношения государства к гомосексуальным парам. Фактической основой дела стало законодательство Северной Ирландии об уголовной ответственности за гомосексуальные отношения. Суд, выяснив обстоятельства дела, в частности, сделал следующее заключение: «Комиссия и Правительство придерживаются мнения, что в той же мере, в какой законодательство стремится защитить молодых людей от нежелательного и вредного влияния или давления, оно способствует “защите прав и свобод других лиц”. Суд признает, что одной из целей законодательства является ограждение незащищенных членов общества, таких, как молодые люди, от последствий гомосексуализма. Тем не менее в данном контексте жесткое разграничение между “защитой прав и свобод других лиц” и “защитой нравственности” представляется искусственным. Защита нравственности может предполагать сохранение морального духа и нравственных ценностей общества в целом, но может также, как отметило Правительство, охранять интересы морали и общественного благополучия отдельной части общества, например школьников. Таким образом, “защита прав и свобод других лиц” в значении защиты нравственных интересов и общественного благополучия отдельных лиц или групп населения, которые нуждаются в особой защите по причине своей незрелости, умственной неполноценности или зависимого состояния, сводится к одному-единственному аспекту – “защите нравственности”. Поэтому Суд на основе именно такого подхода будет учитывать обе указанные цели». Однако защитив добровольные гомосексуальные пары, Европейское сообщество признает, что вопрос об усыновлении ребенка такой парой выходит за рамки сугубо личного интереса половых партнеров. В пункте D преамбулы Резолюции 372/88 ЕЭС уточняется, что «к главным критериям регламентации искусственного оплодотворения in vivo и in vitro относятся не только право матери на самостоятельное решение, но и необходимость соблюдения прав и интересов ребенка, вытекающих из права на жизнь и физическую, психическую и экзистенциальную неприкосновенность; права на семью, на родительское внимание, на развитие в семейной атмосфере; права на собственную генетическую неповторимость»[359].

Аргумент о неестественности материнства часто служит доводом в борьбе вообще с любыми действиями, направленными на оказание помощи людям в лечении бесплодия. Представители некоторых религиозных учений настаивают на том, что человек тем самым вмешивается в «божественную кухню», то, что не должно находиться в сфере человеческого регулирования, а должно подчиняться только законам природы. Тем более что количество здоровых женщин, обращающихся за оплодотворением спермой донора, становится все больше. Одновременно говорится об искусственном влиянии на демографические процессы. Серьезные опасения вызывает то, что при искусственном оплодотворении возможна «выбраковка» генетического материала. В этом случае новую жизнь может получить социальная евгеника. «Искусственное оплодотворение с помощью половых клеток, подвергшихся перед этим генным манипуляциям, либо искусственное оплодотворение клонированной клетки подвели биологическую науку к той черте, за которой ее возможности создать угрозу для человека сравнимы только с потенциалом ядерной физики. Причем потенциальная биологическая опасность гораздо больше, так как генные манипуляции способны привести к дезинтеграции личности человека при сохранении его физического бытия. Кроме того, их можно совершать незаметно, в отличие от ядерных взрывов», – указывают Я. Дргонец, П. Холлендер[360].

Как было указано выше, российское законодательство не запрещает одинокой женщине воспользоваться правом на искусственное оплодотворение. Одновременно замужняя женщина не может воспользоваться данным правом без письменного согласия на то супруга, которое является обязательным условием при проведении операции. В соответствии с Приказом Минздрава РФ от 28 декабря 1993 г. № 301 супруги должны подписать заявление-обязательство. В нем указываются данные свидетельства о браке. В настоящее время и Семейный кодекс РФ однозначно урегулировал данный вопрос об обязательности согласия супруга (ст. 51). Прежде в Кодексе о браке и семье РСФСР аналогичные нормы отсутствовали, хотя некоторые авторы и считали, что общие нормы семейного законодательства предусматривают согласие супруга. Так, М. Н. Малеина ссылалась на ст. 19 КоБС РСФСР, которая закрепляла: «Вопросы воспитания детей и другие вопросы жизни семьи решаются супругами совместно»[361].

Искусственное оплодотворение женщины и имплантация эмбриона могут быть осуществлены только в учреждениях, получивших лицензию на указанный вид деятельности. Цитированный Приказ № 301 дополняет, что непосредственно проведение операции разрешается специалистам, имеющим сертификат на указанный вид деятельности. Основы об охране здоровья граждан не содержат запрета на соискание такой лицензии для негосударственных учреждений.

Сведения о проведенных искусственном оплодотворении и имплантации эмбриона, а также о личности донора составляют врачебную тайну. В заявлениях-обязательствах как супруги (одинокая женщина) подписываются под тем, что не будут устанавливать личность донора и обязуются сохранить тайну зачатия ребенка, так и донор не будет принимать мер по установлению личности реципиентки, а также ребенка, родившегося в результате оплодотворения. Нелогичным выглядит обязательство по сохранению тайны зачатия самими родителями. М. Н. Малеина правильно указывает, что даже в отношении усыновления семейное законодательство оперирует категорией субъективного права, а не обязанностью по отношению к усыновителям[362], тем более что текст законов не содержит такой обязанности.

Заявление-обязательство супругов хранится постоянно в отдельной папке в течение 10 лет в учреждении, где производилась искусственная инсеминация. По требованию супругов (женщины) заверенная копия заявления выдается им на руки. Как представляется, хранение, ограниченное 10-летним сроком, служит дополнительной гарантией анонимности донора. Однако по истечении указанного времени доказать, что донор добровольно отказался от каких-либо прав на свой биологический материал, будет уже сложно, если обязательство будет уничтожено. Экспертизу же родства донора и рожденного ребенка в современных условиях сделать достаточно несложно.

Российские Основы об охране здоровья граждан предусматривают, что женщина имеет право на информацию о процедуре искусственного оплодотворения и имплантации эмбриона, о медицинских и правовых аспектах ее последствий, о данных медико-генетического обследования, внешних данных и национальности донора, предоставляемую врачом, осуществляющим медицинское вмешательство. Данное право вытекает в том числе из общего положения, закрепляемого ст. 31 указанных Основ: «Каждый гражданин имеет право в доступной для него форме получить имеющуюся информацию о состоянии своего здоровья, включая сведения о результатах обследования, наличии заболевания, его диагнозе и прогнозе, методах лечения, связанном с ними риске, возможных вариантах медицинского вмешательства, их последствиях и результатах проведенного лечения». Обращает на себя внимание, что выбор донора идет не по фотографии, не по цветному каталогу, хотя каталог доноров формируется. В нем указываются лишь порядковый номер, а также фенотипические признаки: рост, вес, волосы, их цвет, разрез и цвет глаз, нос, лицо, лоб, группа крови. Реципиент также может познакомиться с национальностью, образованием, знаком Зодиака.

Российское законодательство разрешает также проблему юридических отношений ребенка и его родителей. Статья 47 Семейного кодекса РФ указывает на общее правило: «Права и обязанности родителей и детей основываются на происхождении детей, удостоверенном в установленном законом порядке». Когда искусственное оплодотворение происходит в рамках супружеской пары, юридический конфликт не возникает. И мать, и отец – биологические родители по происхождению. Как быть, когда в отношениях присутствует донор? Интересен в этом случае подход Семейного кодекса РФ. Общий принцип не подвергается сомнению. Статья 51, реагируя на сложившуюся ситуацию, говорит только о записи родителей ребенка в книге записей рождений. Тем самым подтверждается, что родители как таковые только записываются. Само правило звучит следующим образом: «Лица, состоящие в браке и давшие свое согласие в письменной форме на применение метода искусственного оплодотворения или на имплантацию эмбриона, в случае рождения у них ребенка в результате применения этих методов записываются его родителями в книге записей рождений». Статья 52 Семейного кодекса дополняет: «Супруг, давший в порядке, установленном законом, согласие в письменной форме на применение метода искусственного оплодотворения или на имплантацию эмбриона, не вправе при оспаривании отцовства ссылаться на эти обстоятельства». Однако Семейный кодекс абсолютно умалчивает, а вправе ли донор оспорить отцовство, предъявив свои права на рожденного ребенка. Не предусматривается и такая ситуация, когда присутствует донор яйцеклетки, но в последующем происходит пересадка зародыша будущей матери. Ни в заявлении-обязательстве донора спермы, ни в договоре по донорству ооцитов, который заключается между медицинским учреждением и донором ооцитов, не говорится о том, что доноры не будут в последующем предъявлять юридических претензий, связанных с биологическим родством будущего ребенка. Следует признать, что Семейный кодекс РФ слишком кратко остановился на проблеме искусственного оплодотворения. Достаточно сложно будет разрешать судебное дело, в котором донор будет настаивать на признании его родительских прав по отношению к ребенку, основываясь на биологическом происхождении. Интересным выглядит предложение, по которому отношения между ребенком и родителями должны определяться в порядке усыновления[363]. Наверно, совершенно неприемлемым будет предложение о признании материнства и отцовства как за супругами, решившимися на искусственное оплодотворение, так и за донорами. Такое «двоемамие» («двоепапие») внесет полную неразбериху, которая отразится на психологическом состоянии ребенка. Трудно не согласиться с авторами монографии «Современная медицина и право»: «По нашему мнению, при решении вопроса о материнстве важнее всего цель, преследуемая искусственным оплодотворением. Цель искусственного оплодотворения состоит в лечении бездетности, в избавлении от психических переживаний и расстройств, возникающих на почве того, что женщина не способна иметь ребенка. Поэтому матерью надо признать ту женщину, на лечение которой было направлено искусственное оплодотворение»[364]. Исходя из этого, в российское семейное законодательство необходимо внести изменения, которые определили бы статус доноров спермы и ооцитов.

Возвращаясь к сказанному, нельзя не привести несколько слов о природе самого договора[365], который рекомендуется заключать медицинскому учреждению с донором ооцитов. Гражданский кодекс изымает человеческие органы или ткани из гражданского оборота; они не могут быть предметом купли-продажи, обмена и т. д. Однако речь в договоре идет о «компенсации». Еще больше споров возникает при чтении обязательства донора понести материальную ответственность в случае нарушений условий договора, повлекших за собой срыв программы. Такой пункт может стать просто средством шантажа, когда донор, почувствовав ухудшение здоровья, пожелает отказаться от продолжения операции. По-видимому, здесь следует исходить и из положений ст. 33 Основ об охране здоровья граждан: «Гражданин или его законный представитель имеет право отказаться от медицинского вмешательства или потребовать его прекращения, за исключением случаев, предусмотренных статьей 34 настоящих Основ». Указанная ст. 34 такое основание, связанное с донорством ооцитов, не предусматривает как невозможность отказа от медицинского вмешательства. В данном случае речь идет о предоставлении гражданину субъективного права – права на отказ от медицинского вмешательства, – и оно, поскольку носит публичный характер, не может быть оговорено требованием о материальной ответственности.

Анализируя российское законодательство, нельзя не прийти к выводу, что учреждения здравоохранения слишком расширительно толкуют нормы Основ об охране здоровья граждан относительно возможности искусственного оплодотворения. В частности, можно сказать, что операции, связанные с донорством ооцитов и зародыша, не разрешены действующим законодательством, хотя прямо и не запрещены. Такое донорство ничем иным, как подзаконными актами Министерства здравоохранения РФ, больше не регулируется. Основы законодательства РФ об охране здоровья граждан говорят только о праве женщины-реципиентки. Гарантии донора, его права как таковые в тексте отсутствуют. Лишь с долей некоей условности можно применить правила Закона РФ «О трансплантации органов и (или) тканей человека»[366]. Статья 1 определяет условия и порядок трансплантации органов и (или) тканей: «Трансплантация органов и (или) тканей от живого донора или трупа может быть применена только в случае, если другие медицинские средства не могут гарантировать сохранения жизни больного (реципиента) либо восстановления его здоровья». Бесплодие и стерильность не могут быть причиной смерти человека. О восстановлении здоровья можно говорить только в том случае, если согласиться с тем, что есть такое понятие, как репродуктивное здоровье. Но и при этом ст. 2 указывает, что объектами трансплантации могут быть сердце, легкое, почка, печень, костный мозг и другие органы и (или) ткани, перечень которых определяется Министерством здравоохранения Российской Федерации совместно с Российской академией медицинских наук[367]. В этом перечне ооциты отсутствуют, как и эмбрионы. Может быть, из-за такого правового вакуума, заполняемого нормативными актами совершенно не того уровня, как это требуется в демократическом обществе, и возникают в прессе негативные публикации, пугающие общественность монстрами-врачами. Отсюда и недоверие общества к тем программам, которые осуществляются по сохранению репродуктивного здоровья. Такое состояние дел в принципе государство полностью устраивает. Развитие репродуктивных технологий сулит огромные дивиденды, а самое главное, как говорилось выше, – возможность механически контролировать демографические процессы. Искушение слишком большое, чтобы запретить данную деятельность. Если же попытаться внести изменения в Основы законодательства РФ об охране здоровья граждан, то это может натолкнуться на обсуждение с широким привлечением различных слоев общества с непредсказуемыми последствиями (в том числе с возможным запретом на экспериментирование в репродуктивной сфере). Регулирование же на уровне приказов Минздрава оставляет широкое поле для осуществления дискреционных полномочий без какого-либо внешнего контроля. По-видимому, некий вакуум должен быть ликвидирован путем внесения изменений в Основы об охране здоровья граждан.

Региональное законодательство в области здравоохранения умалчивает об искусственном оплодотворении. Только в Законе Республики Татарстан «Об охране здоровья граждан» присутствует ст. 34 – «Искусственное оплодотворение и имплантация эмбриона», – которая повторяет текст нормы федерального акта. В Законе Чувашской Республики «Об охране здоровья граждан в Чувашской Республике» «подправлена» формулировка относительно субъекта оплодотворения – «каждая совершеннолетняя женщина». Введена и самостоятельная ст. 35, содержащая общие принципы ответственности медицинского персонала за разглашение сведений о произведенном искусственном оплодотворении и имплантации эмбриона. Указывается, как и в Основах об охране здоровья граждан, что незаконное проведение искусственного оплодотворения и имплантации эмбриона влечет за собой уголовную ответственность, установленную законодательством Российской Федерации. Однако данная норма носит декларативный характер, какой-либо специальной ответственности в Уголовном кодексе РФ нет, в отличие, например, от Уголовного кодекса Франции[368], в котором есть специальный отдел III Книги Пятой – «О защите человеческого эмбриона». Статьи, устанавливающие ответственность, можно условно разделить на несколько групп.

Первая группа составов направлена на недопущение вовлечения эмбрионов в коммерческий оборот. Так, приобретение человеческих эмбрионов на условиях оплаты в какой бы то ни было форме наказывается семью годами тюремного заключения и штрафом в размере 700 тыс. франков. Наказуемы также посредничество в торговле эмбрионами, осуществление зачатия in vitro человеческих эмбрионов в промышленных или коммерческих целях (ст. 511-17), в исследовательских или экспериментаторских целях (ст. 511-18).

Вторая группа защищает отношения, связанные с соблюдением законодательно установленной процедуры искусственного оплодотворения. В этой группе наказуемыми будут изучение эмбриона или экспериментирование над ним в нарушение Кодекса законов о здравоохранении (ст. 511-19), осуществление действий по медицинской помощи без получения соответствующего разрешения (ст. 511-22), осуществление пересадки эмбриона без выяснения результатов тестов, требуемых для выявления инфекционных заболеваний (ст. 511-25) и т. д.

Третья группа защищает права участников донорской программы. В этом случае уголовная ответственность будет наступать за сбор или изъятие гамет живого человека без его письменного согласия (ст. 511-6), разглашение охраняемой законом информации (о донорах и реципиентах гамет – ст. 511-10; о донорах и реципиентах эмбриона – ст. 511-23).

Основы законодательства РФ об охране здоровья граждан умалчивают и о гражданско-правовой ответственности медицинского учреждения за причинение вреда. Выше уже говорилось о применимости правил о защите прав потребителя к оказанию медицинской услуги (ст. 779 ГК РФ, п. 15 Правил предоставления платных медицинских услуг населению медицинскими учреждениями). Соответственно, будет ли отвечать медицинское учреждение за рождение неполноценного ребенка, когда очевидно причинение вреда его жизни и здоровью? В заявлении-обязательстве супруги (одинокая женщина) указывают: «Мы обязуемся не предъявлять претензии к врачу, проводившему искусственную инсеминацию, и руководителю данного лечебного учреждения в случае отсутствия эффекта от применения метода искусственной инсеминации, рождения ребенка с аномалиями развития или с ярко выраженными фенотипическими признаками, отличающимися от нашей национальности». Статья 1064 ГК РФ устанавливает, что в возмещении вреда может быть отказано, если вред причинен по просьбе или с согласия потерпевшего, а действия причинителя вреда не нарушают нравственные принципы общества. Однако ст. 1095 закрепляет: «Вред, причиненный жизни, здоровью или имуществу гражданина либо имуществу юридического лица вследствие конструктивных, рецептурных или иных недостатков товара, работы или услуги, а также вследствие недостоверной или недостаточной информации о товаре (работе, услуге), подлежит возмещению продавцом или изготовителем товара, лицом, выполнившим работу или оказавшим услугу (исполнителем), независимо от их вины (курсив мой. – Г. Р.) и от того, состоял потерпевший с ними в договорных отношениях или нет». Следует добавить, что ст. 1098 более жестко подходит к этому вопросу, определяя основания освобождения от ответственности за вред, причиненный вследствие недостатков товара, работы или услуги: «Продавец или изготовитель товара, исполнитель работы или услуги освобождается от ответственности в случае, если докажет, что вред возник вследствие непреодолимой силы или нарушения потребителем установленных правил пользования товаром, результатами работы, услуги или их хранения». Немного пофантазируем. Рождается ребенок с аномалиями развития, вред его здоровью налицо. Причиной рождения является зачатие, но оно происходило не благодаря деятельности его родителей, а благодаря манипуляциям медицинского работника. В данном случае механически причинно-следственная связь очевидна. Родители предъявляют иск к медицинскому учреждению. Суд не имеет права отказать в принятии искового заявления. Статья 3 Гражданского процессуального кодекса РФ однозначно закрепляет: «1. Заинтересованное лицо вправе в порядке, установленном законодательством о гражданском судопроизводстве, обратиться в суд за защитой нарушенных либо оспариваемых прав, свобод или законных интересов. 2. Отказ от права на обращение в суд недействителен». Поэтому фраза из заявления – «обязуемся не предъявлять претензии» – юридического значения при принятии заявления судом иметь не будет. Суду придется анализировать нормы ГК РФ, которые не содержат особых правил применительно к такому медицинскому вмешательству. Е. В. Григорович указывает: «При проведении операций по искусственному оплодотворению и имплантации эмбриона пациент должен допускать фактор риска, т. е. иметь в виду, что данный вид услуг не гарантирует стопроцентного достижения результата (рождение ребенка). В этом случае медицинское учреждение ответственности не несет, так как оно добросовестно выполнило все необходимые действия»[369]. Это говорит о том, что возможно еще, помимо прочего, неисполнение обязательств. Тем самым необходимо разделить ситуации, при наличии которых возможно причинение иска:

– искусственное оплодотворение не дало результата;

– рождение ребенка с аномалиями;

– рождение ребенка не с теми фенотипическими признаками, которые были оговорены;

– многоплодная беременность;

– причинение вреда здоровью донору (реципиенту).

Ссылки на риск при искусственном оплодотворении не должны оправдывать любые последствия медицинского вмешательства, которое всегда в себе несет определенную долю риска, будь то внутримышечная инъекция или операция на сердце. Законодательство, по-видимому, должно четко разделить вопросы о возмещении вреда при наличии вины медицинского учреждения и при соблюдении медицинским учреждением всех мер профессиональной предусмотрительности.

Обобщая вышеизложенное, можно отметить, что новые достижения в области искусственного оплодотворения порождают серьезные проблемы как этического, так и юридического плана. Так ли трагично бесплодие некоторых пар в условиях опасности перенаселения Земли? Тем более что стерильностью страдает не такое большое количество людей. Здесь нельзя не упомянуть Норбера Рулана: «…порождая потомство, человек приносит благо прежде всего самому себе. Если бы дело обстояло иначе, бесплодие не преодолевалось бы такими сложными способами, и усыновление практиковалось бы гораздо чаще (в традиционных обществах люди также стремятся прежде всего иметь собственных детей, но, если это им не удается, в их распоряжении имеется много разных способов обеспечить себе потомство, коль скоро природа им в этом отказывает)»[370]. Некоторые противники самой практики отмечают, что человек становится объектом регулирования. Указывается на противоестественность зачатия. Каноническое католическое право возводит в принцип, что супружеский акт предназначен выражать и осуществлять совершенно особым образом специфические цели брака. Исходя из этого, выделяются его специфические свойства:

– его порождающая функция;

– его исключительность в браке;

– его объединяющая функция между супругами, которым он позволяет «совершить», осуществить во всей полноте их интимное общение[371].

Разделяя цепочку соитие – зачатие – рождение, человек нарушает Божественные каноны. «Человечество проделало большой скачок, отделив удовольствие секса от его биологической цели, и человек – единственная известная форма жизни, способная по своему желанию устроить секс без воспроизведения потомства и воспроизведение без секса»[372], – указывает Э. Берн. Именно к этому основанию чаще всего относятся как к не имеющему какой-либо серьезности. Оно представляется как отсталый довод религиозных догматиков. По-видимому, нельзя строить дискуссию на том, что одна из сторон примитивна и не хочет соглашаться с новыми достижениями науки. Хотя именно кичливость знаниями присутствует в защите сторонников in vitro. Мол, невежды не хотят понять того, что может дать наука. Хотя сами вряд ли скажут, что на самом деле стоит за этими открытиями. Надо признать, что наука вторгается в такую область познания, которая не адекватна уровню сознания человечества. Все эти достижения пока напоминают строительство Вавилонской башни. Человек пытается сравниться с Богом. Не закончится ли это повторением уже известных историй? Корабль «Титаник» получил свое символическое название в честь известных богоборцев. Его судьба оказалась такой же символичной, как и название. Эйфория от первых успехов отодвигает на второй план то, ради чего проводились опыты по искусственному оплодотворению, – преодоление бесплодия. Ребенок без мужчины – это ставится во главу угла. «Лучше от донора, чем совсем без детей или от парня с улицы. Спокойнее во всех отношениях. Опять же – безболезненно…»[373], – отмечает М. Лисакова, выражая современную идею искусственного оплодотворения. Что будет завтра: ребенок без женщины или человек в технических целях, как набор необходимых органов?

Одновременно близка та цель, которую проповедовал гитлеризм, – выращивание нового совершенного человека. Можно зачать ребенка, который будет обладать лучшими генетическими данными, чем те, которые могли бы дать родители.

Производство селективного аборта показывает, что стремление дать жизнь может создавать побочный эффект. Вправе ли женщина, обратившаяся в Центр репродукции, потребовать произвести аборт при многоплодной беременности? Это еще понятно, когда женщина не сможет выносить всех, тогда аборт делается в целях сохранения беременности. А если нет медицинских показаний для селективного аборта? Что если супруги захотят только мальчика или только девочку?

Еще больше юридических проблем возникает в условиях трансграничности территорий. Лесбийская пара, которая не имеет права зачать ребенка в своей стране, может это сделать в другой. Кстати, Россия – удачное место во всех отношениях: дешевизна, отсутствие ограничений для иностранцев и гомосексуальных пар.

Приведенные доводы показывают, что проблемы репродукции нельзя решать комсомольским способом – ввяжемся, а потом разберемся. Сдержанный подход обусловливает введение ряда ограничений на использование методики искусственного оплодотворения в Российской Федерации. Во-первых, правом на проведение операций должны обладать только государственные клиники, имеющие специальные лицензии. Во-вторых, при Министерстве здравоохранения РФ необходимо создать специальный этический комитет, перед которым отчитываются клиники и который должен подготавливать ежегодный отчет о развитии репродуктивных технологий. Этический комитет можно наделить также правом рассмотрения споров по заявлениям пациентов репродуктивных центров. В-третьих, законодательно должен быть закреплен круг субъектов, которые имеют право на обращение за специальной медицинской помощью: необходимо ввести верхнюю возрастную границу для женщин (по-видимому, 40–45 лет); установить запрет для гомосексуальных пар и иностранцев; определить как основание обращения только медицинские показания. В-четвертых, следует очертить круг составов преступлений в этой сфере в целях устранения декларативности норм Основ законодательства РФ об охране здоровья граждан.