2.3. Заведомо ложный донос (ст. 306 УК)

В ст. 306 УК предусмотрена ответственность за заведомо ложный донос о совершении преступления.

Термин «донос» в широком смысле слова означает сообщение кому-либо о чем-либо. Хотя с этической точки зрения этот термин несет в себе отрицательный заряд, однако сам по себе он не содержит ничего отрицательного, так как сообщение может касаться поступка, в действительности кем-либо совершенного, причем распространение такой информации может быть в принципе общественно полезным (например, сообщение о готовящемся преступлении, способствовавшее его предотвращению, либо о совершенном преступлении, когда это помогло найти и изобличить виновного).

Уголовные кодексы РСФСР 1926 г. и 1960 г. предусматривали уголовную ответственность за недонесение о некоторых видах готовящихся или совершенных преступлений, т. е. лицо подлежало ответственности, если ему было известно о преступлении, но оно не сообщило об этом.

При подготовке УК РФ в одном из вариантов проекта также предусматривалась ответственность за недонесение, но оно было названо несколько иначе — несообщение (что в общем-то не меняло сути дела, но несколько смягчало морально-этическую окраску оценки поведения доносителя), однако в окончательную редакцию УК РФ эта норма не вошла. Декриминализация недонесения означает, что сообщать или не сообщать кому-либо (в первую очередь, органам власти) о чьем-то преступлении стало личным делом каждого. Но терминологические колебания (недонесение-несообщение) показывают, что с этической точки зрения имеются некоторые сомнения в моральной оценке поведения того, кто сообщил (донес) о кем-то готовящемся или совершенном преступлении.

Принципиально иначе относятся и мораль, и право к лицам, совершающим ложный донос, под которым следует понимать заведомо ложное сообщение о совершении преступления.

Общественная опасность этого деяния заключается, во-первых, в том, что оно нарушает нормальную работу органов предварительного следствия, которые впустую тратят силы и средства на проверку или расследование преступления, вообще никем не совершенного (при этом практически неизбежны вызовы граждан, иногда проведение ревизий и экспертиз и других следственных действий). Во-вторых, если преступление фактически имело место, следствие может пойти по ложному пути, отвлекаясь от поиска действительного преступника. В-третьих, нарушаются интересы того лица, в отношении которого сделан ложный донос, особенно когда донос приводит к аресту, привлечению к уголовной ответственности и осуждению невиновного.

Опасность ложных доносов еще и в том, что они порождают в обществе атмосферу подозрительности и неуверенности, а в тоталитарных политических системах нередко используются как внешне законный способ борьбы с действительными или мнимыми противниками режима.

Таким образом, ложный донос посягает на нормальную работу органов правосудия, более конкретно — на урегулированную нормами уголовно-процессуального права деятельность органов дознания, следствия, прокуратуры и суда по решению вопроса о возбуждении уголовного дела (уголовного преследования)[499]. Следует добавить, что ложный донос может повлечь за собой не только возбуждение уголовного дела, но также привлечение к ответственности и осуждение невиновного лица, поэтому, когда донос делается в отношении определенного лица, нарушаются также и его интересы.

С объективной стороны ложный донос выражается в сообщении сведений, не соответствующих действительности. Это должны быть сведения о конкретном якобы совершенном преступлении, поэтому не может рассматриваться как ложный донос сделанное в общей форме сообщение о том, что на территории района, области совершаются преступления или что их совершает какое-то должностное лицо, например, берет взятки, но без указания конкретных фактов. Такое сообщение может быть основанием для возбуждения дела о клевете[500].

Если в момент ложного сообщения его содержанием было деяние, предусмотренное в то время уголовным законом, а впоследствии оно было декриминализировано, то, по нашему мнению, это означает декриминализацию одновременно и ложного доноса, т. е. ответственность за него исключается на основании ст. 10 УК.

Сведения о преступлении могут быть нескольких видов в зависимости от того, идет ли речь либо только о факте преступления, либо также о лице, якобы его совершившем. С учетом данного обстоятельства в Уголовном уложении 1903 г. ответственность предусматривалась в разных статьях: в ст. 156 речь шла о заведомо ложном сообщении органам власти о преступном деянии без указания на лицо, его совершившее, а в ст. 157 говорилось о заведомо ложном обвинении определенного лица.

В соответствии с Декретом СНК РСФСР от 24 ноября 1921 г. «О наказаниях за ложные доносы» и ст. 177 УК РСФСР 1922 г. обязательным признаком ложного доноса считалось указание в нем на совершение преступления определенным лицом, но в ст. 95 УК РСФСР 1926 г. и ст. 180 УК РСФСР 1960 г. таких указаний уже не было.

Нет их и в ст. 306 УК РФ. Следовательно, ложный донос будет, во-первых, когда сообщено о преступлении, которое вообще не было совершено, и даже без указания на лицо, якобы его совершившее. Практике известны случаи, когда виновный сообщал, будто кто-то его ограбил и забрал деньги, которые были выданы организацией под отчет для приобретения имущества, хотя фактически он израсходовал средства на свои нужды, и т. д. Второй вариант — когда преступление действительно было совершено, но не тем лицом, о котором сообщается в информации лжедоносчика, причем «исполнитель» преступления также может быть не указан, но может быть и прямо назван (например, указана фамилия «грабителя»). При этом не имеет значения, совершил ли преступление сам лжедоносчик или же кто-либо другой (например, сам сжег свою дачу, чтобы получить страховое возмещение, и подал заявление о поджоге или совершил автоаварию, а затем заявил, что ее совершил кто-то другой, угнавший его автомобиль). Возможны также случаи, когда лжедоносчику известен преступник, а в доносе указывается другое лицо, чтобы запутать следствие и помочь преступнику избежать ответственности.

Все перечисленные варианты не влияют на квалификацию преступления по ст. 306 УК, но могут быть учтены при назначении наказания, ибо при прочих равных условиях преступление более опасно, когда содержит указание на невиновное лицо как якобы совершившее преступление. Поэтому de lege ferenda следует поддержать предложение о дифференциации ответственности за эти виды доноса с тем, чтобы донос с указанием на определенное, фактически невиновное лицо наказывался строже, чем при отсутствии такого указания[501]. Более высокая степень опасности такого доноса вызвана тем, что в первом случае совершается посягательство на два объекта, а во втором — только на один из них.

Когда ложный донос связан с имитацией преступления, устроенной лжедоносчиком в соучастии с другими лицами, и целью доноса является направить следствие по ложному пути, то возможна квалификация по совокупности. Кассир договорился со своими знакомыми, что они инсценируют разбойное нападение на кассу и изымут деньги, которые впоследствии разделят с кассиром. После «нападения» кассир сообщил о происшедшем в милицию, но преступники были разоблачены. В данном случае кассир должен нести ответственность за участие в хищении и ложный донос.

Как прямо следует из текста ст. 306 УК, содержанием ложного доноса могут быть сведения только о преступлении, т. е. деянии, которое прямо предусмотрено в норме Особенной части и при наличии условий уголовной ответственности, предусмотренные в нормах Общей части. Ложное сообщение о каком-либо ином деликте (административном или дисциплинарном проступке, нарушении норм гражданского, семейного и других отраслей права), а также об аморальном поступке не является ложным доносом, но при наличии соответствующих признаков может служить основанием уголовной ответственности за клевету (ст. 129 УК).

Донос может касаться как оконченного, так и якобы готовящегося преступления, однако имеется в виду сообщение о приготовлении только к тяжкому или особо тяжкому преступлениям, так как в силу ч. 2 ст. 30 УК за приготовление к преступлениям других категорий уголовная ответственность не наступает, а поэтому в ложном сообщении не будет всех признаков ст. 306 УК. Ложное сообщение об обнаружении умысла (якобы кто-то высказал намерение совершить преступление) не может повлечь ответственность по ст. 306 УК, но при определенных условиях может рассматриваться как клевета (ст. 129 УК) либо как заведомо ложное сообщение об акте терроризма (ст. 207 УК).

В соответствии со ст. 140 УПК поводом для возбуждения уголовного дела является, в частности, заявление о преступлении. Однако спорным является вопрос об адресате такого заявления. В ст. 95 УК РСФСР 1926 г. прямо говорилось о заведомо ложном доносе органу судебно-следственной власти или иным, имеющим право возбуждать уголовное преследование должностным лицам. Но уже ст. 180 УК РСФСР 1960 г. не содержала такого указания, нет его и в ст. 306 УК РФ. Поскольку речь идет о сообщении о преступлении, то бесспорно, что состав будет, если сведения сообщаются властям, имеющим право возбуждать уголовное дело, к которым ст. 144-145 УПК относят орган дознания, дознавателя, следователя или прокурора.

Длительная дискуссия развернулась по поводу того, будет ли состав ложного доноса, если сообщения направляются в другие государственные учреждения, не имеющие права возбуждать уголовные дела, например, в органы законодательной (представительной) или исполнительной власти, общественные или другие организации.

Большинство авторов считает, что ложный донос будет и тогда, когда сообщение о преступлении направлено не только правоохранительным органам, но также другим государственным и общественным органам, призванным бороться с правонарушениями[502]. Однако есть и другое мнение: для ложного доноса необходимо, чтобы сведения сообщались именно органам, имеющим право возбуждать уголовное дело[503].

Более правильной представляется первая точка зрения. Во-первых, органы законодательной и исполнительной власти, получив сообщение о преступлении, обязаны передать его в ведомства, занимающиеся борьбой с преступностью, на что лжедоносчики и рассчитывают. Во-вторых, нужно учитывать российский менталитет — многие граждане, не доверяя правоохранительным органам, уверены в том, что обращение будет наиболее эффективным, когда оно направляется в самые высокие инстанции (Президенту РФ, депутатам Федерального Собрания, губернаторам субъектов Федерации), в средства массовой информации и т. д., ибо заявление получит широкую огласку и его проверка будет находиться под контролем. Более того, многие не знают, кто имеет право возбуждать уголовные дела, и могут ошибочно полагать, что таким правом обладает, например, налоговая инспекция.

Некоторые особенности касаются сообщений, направленных в суд. В соответствии с п. 6 ст. 108 УПК РСФСР суд имел право самостоятельно возбуждать уголовные дела, однако Конституционный Суд РФ в постановлении от 14 января 2000 г. № 1-П признал эту норму противоречащей Конституции РФ и тем самым аннулировал ее действие. В УПК РФ право суда возбуждать уголовные дела вообще не предусмотрено, но в соответствии со ст. 318 УПК РФ заявления по делам частного обвинения потерпевший может подавать непосредственно в суд. Поэтому в подобных случаях направление заведомо ложного заявления в суд содержит, безусловно, признаки ложного доноса. В иных же случаях суд можно приравнять к указанным выше органам власти, которые хотя и не имеют права возбуждать уголовные дела, но, с точки зрения лжедоносчика, могут этому способствовать.

Особенности связаны также с ложными сообщениями, направленными в средства массовой информации и опубликованными в них. Это весьма актуальный вопрос, связанный, в частности, с широким распространением «черного пиара» в период избирательных кампаний. Ряд авторов относят СМИ также к организациям, куда может быть направлен ложный донос[504]. Эта позиция представляется верной, тем более, что в ч. 2 ст. 144 УПК содержится предписание правоохранительным органам проводить проверку по сообщению о преступлении, распространенному в средствах массовой информации.

Однако круг адресатов ложного доноса не следует понимать слишком широко. Этого деяния не будет, если заявление адресуется руководителям предприятий и учреждений, которые не относятся к органам власти и которые, очевидно для доносчика, не имеют права возбуждать уголовное преследование (коммерческие организации, учреждения образования и культуры и т. д) и не обязаны передавать эти сведения в органы власти. В подобных случаях речь может идти об ответственности за клевету (ст. 129 УК).

Форма сообщения (способ передачи информации) может быть любой — устной или письменной, в том числе при направлении по почте, телеграфу. В связи с развитием сети Интернет и электронной почты возник вопрос, можно ли использовать их для ложного доноса. Интернет предназначен для распространения информации, причем помещать ее можно на определенный сайт и только в порядке, установленном владельцем этого сайта. Такая информация будет доступна всем, в том числе и правоохранительным органам. Однако если она не адресуется непосредственно им или кому-либо персонально, то подобные сообщения не могут рассматриваться как способ ложного доноса. В отличие от этого сообщение, направленное непосредственно на электронный адрес соответствующего органа власти, содержит все признаки ложного доноса.

Спорным является вопрос о том, можно ли считать ложным доносом анонимное заявление При этом речь может идти о двух видах такого заявления: во-первых, оно может быть вообще не подписано, и, во-вторых, в нем может содержаться подпись, но не подлинного автора заявления, а какого-либо другого лица, существующего в действительности или вымышленного (подобные заявления также следует считать анонимными). Ряд авторов считает, что анонимное сообщение следует рассматривать как ложный донос[505]. До принятия УПК РФ эта позиция не вызывала возражений, поскольку в ст. 110 УПК РСФСР, которая касалась заявлений о преступлении как повода для возбуждения уголовного дела, не содержалось никаких ограничений по поводу анонимных заявлений. Ситуация стала спорной с введением в действие нового УПК РФ, так как в ч. 7 ст. 141 УПК прямо указано, что анонимные заявления о преступлении не могут служить поводом для возбуждения уголовного дела. Отсюда сделан вывод о том, что анонимное заявление не может расцениваться как ложный донос[506].

Думается, что столь категоричное суждение является неправильным. В ч. 7 ст. 140 УПК содержится запрет возбуждать уголовное дело на основании лишь одного анонимного заявления, но это не исключает возможность проводить проверку анонимного сообщения, предусмотренную ст. 144 УПК, а в результате такой проверки при наличии определенных данных уже может быть возбуждено уголовное дело. Такого рода проверки по ложным анонимным заявлениям приводят к результатам, аналогичным результатам расследования по ложному доносу, т. е. мешают нормальной работе правоохранительных органов и могут нарушить интересы граждан, поэтому ложные анонимные заявления следует рассматривать как вид ложного доноса.

Уголовно-правовая оценка подобных действий обладает некоторыми особенностями, причем этот вопрос связан с более общей проблемой квалификации действий, заключающихся не в прямом обращении в органы, а в имитации (инсценировке) тем или иным способом якобы совершенных кем-либо уголовно наказуемых деяний (например, распространение листовок, плакатов, писем, содержащих призывы к совершению преступных действий, от имени лица, которое фактически не является их автором), когда автор (распространитель) указанных материалов рассчитывает на то, что эта информация дойдет до правоохранительных органов.

Одним из способов создания видимости совершения кем-либо определенных (противоправных или аморальных) действий является подбрасывание предметов, которые могут выполнить роль вещественных доказательств. Этот прием неоднократно использовался для завязки сюжета художественных произведений: роль таких подброшенных и неправильно оцененных доказательств играли носовой платок в трагедии Шекспира «Отелло» и браслет в драме Лермонтова «Маскарад». Хотя эти «вещдоки» были подброшены не властям, а супругам, т. е. речь может идти не о доносе, а о клевете, суть постановки проблемы не меняется.

Вот пример из собственной практики. В конце 50-х годов в поселке появилось несколько листовок с призывом к рабочим ломать механизмы, срывать выполнение плана и т. д. На одной листовке стояла слегка замаскированная подпись жительницы поселка, на другой — ее инициалы. Следствие выяснило, что автором листовок был житель поселка, который изготовил их на почве личной мести этой женщине с целью добиться ее ареста. Действия виновного по внешним признакам напоминали подстрекательство к диверсии, однако такая квалификация была бы неправильной ввиду отсутствия цели подрыва экономики. С учетом направленности умысла он был осужден за заведомо ложный донос с обвинением в тяжком преступлении и с искусственным созданием доказательств обвинения по ч. 2 ст. 95 УК РСФСР 1926 г. (ныне это была бы ч. 3 ст. 306 УК РФ).

Решение представляется правильным с точки зрения объекта и субъективной стороны. Некоторые сомнения могут касаться объективной стороны. Для уяснения этого вопроса обратимся к анализу, проведенному Л. В. Лобановой. По ее мнению, поводом к возбуждению уголовного дела является и непосредственное обнаружение органом дознания, следователем или прокурором признаков преступления, причем указанные признаки могут быть обнаружены компетентными органами и в результате инсценировки преступления. Подобные действия столь же опасны для правосудия, как и заведомо ложный донос. Квалифицировать их как фальсификацию доказательств по ч. 2 ст. 303 УК нельзя, так как там предусмотрен специальный субъект. Поэтому Л. В. Лобанова делает вывод, что содержание признаков объективной стороны состава преступления, предусмотренного ст. 306 УК, должно быть более широким, чем донос как таковой, и должно включать в себя все случаи совершения действий, направленных на то, чтобы компетентные органы получили ложную информацию о совершении преступления[507].

В. В. Векленко, анализируя проблему, указывал, что введение следствия в заблуждение может проявляться не только в ложном сообщении о преступлении, но и в активных физических действиях, направленных на привлечение к уголовной ответственности лица, непричастного к его совершению. Такими формами поведения могут выступать:

— полное либо частичное изменение обстановки после совершения действительного преступления с целью направить расследование в ложном направлении;

— инсценировка совершения невиновным преступления;

— фальсификация отдельных обстоятельств того или иного события для придания ему видимости совершенного преступления и т. п.

В результате В. В. Векленко делает вывод, что такие действия прямо не подпадают под признаки заведомо ложного доноса, поэтому требуется дополнить УК специальной нормой об ответственности за умышленные действия, направленные на введение органов дознания, следствия и суда в заблуждение относительно виновности лица, непричастного к совершению преступления[508].

Таким образом, позиции Л. В. Лобановой и В. В. Векленко в принципе совпадают. По их мнению, для квалификации указанных действий как ложного доноса требуется дополнение УК новой нормой. Однако, пока закон не изменен, вполне правомерным является толкование, которое позволяет привлекать к ответственности за ложный донос в случаях, когда виновный использовал своеобразные, «нетрадиционные» способы распространения ложной информации (как в приведенном примере распространения листовок), так как в ст. 306 УК не содержится никаких ограничений по поводу способа совершения преступления. В подобных случаях можно говорить о допустимом расширительном понимании объективной стороны ложного доноса, но не о применении закона по аналогии, которая запрещена в уголовном праве.

Однако не любое ложное сообщение о преступлении содержит признаки ложного доноса. Практике известны случаи, когда в имитации похищения человека участвует сам «похищенный», который просит родственников уплатить выкуп, намереваясь разделить его с «похитителями». В содеянном имеются признаки вымогательства (ст. 163 УК) и некоторое сходство с ложным доносом, но квалифицировать такие действия дополнительно по ст. 306 УК нельзя, так как нет посягательства на деятельность правоохранительных органов — наоборот, «лжепотерпевшие» настаивают на том, чтобы сведения о похищении не были сообщены властям.

С. Юдушкин высказал своеобразную точку зрения, существенно ограничивающую основания ответственности за ложный донос с учетом процедуры его оформления. Согласно его позиции состав ложного доноса будет только тогда, когда заявитель был предупрежден об ответственности за это деяние, о чем сделана отметка в протоколе. Вывод обосновывался тем, что такое требование содержалось в ст. 110 УПК РСФСР[509]. В настоящее время аналогичный порядок предусмотрен в ч. 6 ст. 141 УПК РФ.

Однако приведенный аргумент не нашел поддержки ни в литературе, ни в судебной практике. М. X. Хабибуллин писал, что, хотя предупреждение об ответственности за ложный донос имеет большое превентивное значение, но закон не требует, чтобы лжедоносчик во всех случаях был предупрежден об уголовной ответственности. Оттого, что он не предупрежден, общественная опасность его действия не становится меньше. Кроме того, при подобном понимании состава ложного доноса не было бы речи о привлечении к ответственности в случаях использования почты и в иных случаях, когда не было сделано предупреждение[510]. А. Д. Прошляков указывал, что факт письменного предупреждения заявителя об уголовной ответственности за заведомо ложный донос имеет лишь предупредительное значение и не является обязательным признаком состава преступления, предусмотренного ст. 306 УК[511]. Соглашаясь с этим выводом, Ю. И. Кулешов приводит пример из судебной практики. Верховный Суд РФ при рассмотрении дела В. указал: «Диспозиция статьи 180 УК РСФСР (статья 306 УК РФ) не содержит требований о том, что уголовной ответственности по указанному закону подлежит лицо, обратившееся в соответствующие органы с заведомо ложным доносом лишь будучи предупрежденным об уголовной ответственности за последствия такого обращения»[512].

Хотя требование предупредить об ответственности за ложный донос содержится в ч. 6 ст. 141 УПК, все же более важным является уголовно-правовой принцип, в соответствии с которым незнание уголовного закона не освобождает от ответственности, тем более, что общественная опасность (социальная вредность) ложных доносов очевидна для любого человека.

С объективной стороной ложного доноса связан вопрос о конструкции этого состава (материальный или формальный), а следовательно, и о возможности приготовления, покушения и добровольного отказа. Все авторы признают, что данный состав формальный, поэтому последствия доноса в виде возбуждения уголовного дела, привлечения к ответственности и осуждения жертвы доноса находятся за пределами состава. Однако по поводу критериев «формальности» состава и отсюда момента его окончания высказаны различные мнения. Бесспорно, если доносчик передает сообщение непосредственно сотруднику правоохранительного органа, в этот момент состав преступления окончен. Споры касаются случаев, когда между направлением сообщения и его получением компетентным органом имеется разрыв во времени, например, когда сообщение направляется в эти органы через другое лицо, по почте или подается в другие органы власти, которые сами не могут возбудить уголовное дело.

Большинство авторов считает, что ложный донос окончен, когда сообщение получено органами, имеющими право возбудить уголовное дело[513]. Эта позиция представляется правильной, а потому следует признать, что возможны приготовление к ложному доносу и покушение на него.

Приготовлением будет изготовление заведомо ложного сообщения, но наказуемо оно лишь тогда, когда содержит признаки ч. 3 ст. 306 УК, т. е. соединено с искусственным созданием доказательств обвинения. Приготовление к ложному доносу, предусмотренному в ч. 1 и 2 ст. 306 УК, не наказуемо в силу ч. 2 ст. 30 УК, так как эти деяния относятся к преступлениям небольшой или средней тяжести.

Покушением на ложный донос следует считать направление сообщения, которое еще не поступило в органы, имеющие право возбудить уголовное дело. Поэтому до окончания преступления (получения сообщения этими органами) возможен добровольный отказ, который исключает уголовную ответственность за приготовление или покушение. Добровольный отказ при приготовлении может заключаться в окончательном прекращении дальнейших действий, а при покушении обязательно совершение активных действий по предотвращению поступления сообщения в правоохранительные органы (например, если сообщение передается через другое лицо, то виновный должен забрать у него сообщение до передачи в правоохранительный орган).

Возможно также деятельное раскаяние, когда после получения органами ложного доноса его автор обращается в эти органы и заявляет, что сообщение было ложным. Такие действия следует рассматривать как добровольную явку с повинной и способствование раскрытию преступления, которые в силу ч. 1 ст. 75 УК могут быть основаниями для освобождения от уголовной ответственности. Однако это касается только ложного доноса, предусмотренного ч. 1 или 2 ст. 306 УК, так как квалифицированный ложный донос (ч. 3 ст. 306 УК) относится к тяжким преступлениям, а специального примечания об освобождении от ответственности в ст. 306 УК нет. Следует согласиться с Л. В. Лобановой в том, что желательно дополнить УК такой поощрительной нормой[514].

Субъектом ложного доноса может быть любое лицо. Но некоторые особенности имеются в отношении дел частного и частнопубличного обвинения и в тех случаях, когда донос совершило должностное лицо.

В соответствии со ст. 20 УПК дела частного и частнопубличного обвинения возбуждаются не иначе, как по заявлению потерпевшего, поэтому субъектом ложного доноса по таким делам может быть только лицо, выдающее себя за потерпевшего.

Когда донос совершает должностное лицо с использованием своего служебного положения, при наличии всех других признаков преступного злоупотребления ответственность должна наступать за злоупотребление должностными полномочиями по ст. 285 УК[515]; соответственно для лиц, выполняющих управленческие функции в коммерческой или иной организации, — по ст. 201 УК. Высказано также мнение, что в подобных случаях содеянное следует квалифицировать либо только как злоупотребление, либо по совокупности с ложным доносом с учетом соотношения их санкций[516], либо что квалификация всегда должна даваться по совокупности этих преступлений[517]. Последняя позиция представляется более предпочтительной, так как составы ложного доноса и должностного злоупотребления посягают на разные объекты и не находятся в отношениях конкуренции.

Специального рассмотрения заслуживает весьма спорный вопрос о возможности привлечения к уголовной ответственности за ложный донос лица, совершившего преступление (или, по крайней мере, подозреваемого либо обвиняемого в этом), если это лицо с целью избежать ответственности сообщает заведомо ложную информацию о совершении преступления каким-либо другим лицом. Речь идет о ситуациях, когда, например, лицо приписывает совершение преступления, в котором его обвиняют, другому либо преуменьшает свою роль за счет соучастников и т. д., причем эти заявления оказываются ложными. Частным случаем являются ложные заявления о том, что при допросах применялись незаконные принудительные меры, в результате чего допрашиваемые признались в преступлении. Впоследствии эти лица отказываются от сделанных признаний, причем заявления о незаконных методах воздействия делаются с целью добиться исключения признаний из числа доказательств.

В литературе предложен ряд критериев для решения поставленного вопроса.

В. А. Блинников и В. С. Устинов утверждают, что ложный донос лица, совершившего преступление, должен квалифицироваться по ст. 306 УК в тех случаях, когда оговор невиновного лица совершается субъектом до возбуждения против него уголовного преследования, а оговор после этого не образует ложного доноса[518]. На такой вывод повлияло, видимо, то обстоятельство, что после возбуждения дела производится допрос, при котором оговор оформляется как ложное показание, а лицо, подозреваемое или обвиняемое в совершении преступления, не подлежит ответственности за ложные показания по ст. 307 УК. Однако приведенный критерий не может быть положен в основу отграничения наказуемого доноса от ненаказуемого, ибо суть проблемы не в процессуальном статусе лица и форме ложной информации (в виде заявления или показаний), а в том, относится ли эта информация к предмету доказывания, а также была ли она предоставлена с целью самозащиты от обвинения (путем обвинения в данном преступлении другого лица) либо с другой целью (например, опорочить следствие).

Господствующая в литературе и судебной практике позиция заключается в том, что, если ложные сведения относятся к предъявленному обвинению (предмету доказывания) и сделаны с целью самозащиты, ответственность за ложный донос не наступает, в иных же случаях она наступает на общих основаниях. Однако не все авторы полностью согласны с таким решением.

Анализ их позиций начнем с примеров из судебной практики. В обзоре судебной практики Верховного Суда РФ за второе полугодие 1997 г. приведен следующий тезис по делу Н.: «Заведомо ложные показания подозреваемого о совершении преступления другим лицом заведомо ложный донос не образуют, поскольку были даны с целью уклониться от уголовной ответственности и являлись способом защиты от обвинения. Приговор по ч. 2 ст. 306 УК РФ отменен, и дело прекращено за отсутствием состава преступления»[519]. Хотя в тезисе обстоятельства дела изложены кратко, смысл понятен и заключается в том, что суд не признал ложным доносом ложное заявление Н. о том, будто инкриминируемое ему преступление совершил кто-то другой.

Более развернуто позиция Верховного Суда РСФСР изложена в постановлении Президиума по делу С. Приговором районного суда С. был осужден по ч. 2 ст. 180 УК РСФСР за ложный донос о совершении преступления, соединенный с обвинением в тяжком преступлении (соответствует ч. 2 ст. 306 УК РФ).

Будучи привлечен к уголовной ответственности за совершение автотранспортного преступления, С. с целью отомстить следователю К. за неблагоприятный исход следствия сделал заведомо ложное заявление о том, что К. и другой следователь — Т. избили его, причинив сотрясение мозга. Для подтверждения этого факта С. обращался в медицинские учреждения с жалобами на головную боль, головокружение и т. п. Тем самым он необоснованно обвинил следователей в совершении тяжкого преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 171 УК РСФСР (превышение служебных полномочий, сопровождавшееся насилием).

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР приговор отменила и дело прекратила за отсутствием состава преступления, сославшись на то, что С. совершил ложный донос с целью скомпрометировать следователя К. и тем самым поставить под сомнение результаты следствия по обвинению его в совершении преступления, предусмотренного ст. 211 УК РСФСР (ст. 264 УК РФ). Расценив названные действия С. как метод защиты от предъявленного обвинения, Судебная коллегия указала, что С. не может быть привлечен за них к уголовной ответственности, поскольку таковая для обвиняемого, подсудимого и осужденного уголовно-процессуальным законом не предусмотрена.

Президиум Верховного Суда РСФСР отменил определение Судебной коллегии и оставил приговор в силе. В обоснование этого решения Президиум указал, что, реализуя право на защиту, обвиняемый действительно вправе активно воздействовать на ход расследования и судебного разбирательства, представляя доказательства по поводу предъявленного обвинения с целью оправдать себя или смягчить ответственность. При этом обвиняемый не подлежит ответственности за заведомо ложные показания о любых обстоятельствах, имеющих значение для дела.

Заявление же С., содержащее ложный донос, не было продиктовано соображениями защиты по поводу предъявленного обвинения и не имело отношения к расследуемому в отношении него делу об автотранспортном преступлении. С. совершил ложный донос, желая отомстить следователям, при этом его действия были направлены не только против их законных интересов, но и против правильной деятельности органов предварительного следствия.

Далее Президиум указал, что субъектом заведомо ложного доноса может быть любое лицо, в том числе подозреваемое или обвиняемое в совершении другого преступления. Поэтому ложное сообщение С. в соответствующие органы о якобы имевшем место избиении его следователями образует состав преступления, предусмотренный ч. 2 ст. 180 УК РСФСР (ст. 306 УК РФ).

К постановлению дан редакционный комментарий, в котором указано, что диспозиция ст. 180 УК РСФСР (ст. 306 УК РФ) не содержит каких-либо специальных указаний о субъекте данного состава в отличие от диспозиции ст. 181 УК РСФСР (ст. 307 УК РФ), устанавливающей, что субъектом заведомо ложного показания является только свидетель или потерпевший. В том случае, когда обвиняемый дает заведомо ложные показания, касающиеся других лиц, заявляя, например, что преступление совершил не он, и указывает на другое лицо как на преступника или принижает свою роль в совершении преступления за счет соучастников, его действия следует рассматривать как допустимый метод защиты. Если же обвиняемый совершает заведомо ложный донос, выходя за пределы предъявленного ему обвинения, как в случае с С., он подлежит ответственности за ложный донос[520].

Сопоставление решений по приведенным делам Н. и С. показывает, что они вполне согласуются между собой, и означает, что решение вопроса об ответственности за ложный донос, в котором содержится сообщение о совершении кем-то преступления, зависит в первую очередь от цели доноса: если целью была самозащита от предъявленного обвинения, то ответственность не наступает, а если лжедоносчик преследовал другую цель (например, отомстить следователю) и это никак не могло сказаться на доказанности вины лжедоносчика по предъявленному ему обвинению, то ответственность за ложный донос наступает на общих основаниях.

Привлечение к ответственности по ст. 306 УК за оговор невиновного лица, когда он не был средством самозащиты от обвинения, никем не оспаривается. Однако ряд авторов полагает, что ответственность должна наступать также тогда, когда ложный донос используется как средство самозащиты.

Л. В. Лобанова аргументирует свою позицию следующим образом: «Не беззащитны ли перед ложными заявлениями обвиняемого те лица, которых он решил оговорить в инкриминируемом ему преступлении?» И далее: «Честь и достоинство гражданина должны быть надежно защищены, в том числе и от посягательства тех лиц, чьи показания не могут быть расценены как лжесвидетельство»[521].

Еще более серьезные доводы приводят прокурор Республики Татарстан С. Нафиев и его помощник А. Васин, которые утверждают, что сложившаяся практика, не признающая возможности привлечения к ответственности лжедоносчика, противоречит Конституции РФ, которая допускает не любые способы защиты, а только те, которые не запрещены законом. Это означает, что право на защиту не является абсолютным и его осуществление не должно нарушать права и свободы других граждан. Стремясь же обелить себя перед следствием и судом посредством необоснованного перекладывания вины на другого человека, обвиняемый (подозреваемый) посягает на ряд прав и свобод, гарантированных Конституцией и законами РФ: достоинство личности, права на свободу и личную неприкосновенность и на защиту чести и доброго имени. Поэтому сообщение заведомо ложной информации такого рода должно квалифицироваться по ст. 306 УК[522]. Эту позицию поддержал прокурор одного из районов Республики Татарстан М. Николаев, который привел в пример ситуацию, когда обвиняемый «уличал» сотрудника милиции в применении насилия для получения «нужных» показаний, однако эти обвинения оказались надуманными, в связи с чем обвиняемый был осужден по ст. 306 УК[523].

Несмотря на сходство аргументации в приведенных высказываниях, все же выводы их авторов различаются между собой: по мнению С. Нафиева, А. Васина и М. Николаева, оговор заведомо невиновного лица как средство самозащиты уже в настоящее время следует квалифицировать по ст. 306 УК, а Л. В. Лобанова полагает, что в подобных случаях возможно привлечение к ответственности за клевету (ст. 129 УК), но такая квалификация оговора заведомо невиновного лица в совершении преступления вряд ли полностью отражает общественную опасность и специфику преступления, ибо потерпевший от оговора становится объектом внимания правоохранительных органов или оказывается в более затруднительном положении, чем находился ранее[524]. Выход из положения Л. В. Лобанова видит в конструировании самостоятельного состава, которым бы охватывались не только случаи оговора заведомо невиновного лица, но и факты искусственного создания обвиняемым доказательств совершения преступления другим лицом. При этом, поскольку оговор является средством самозащиты, данное деяние должно наказываться менее строго, чем ложный донос[525].

Заметим, что оговор заведомо невиновного лица предусматривался как отягчающее обстоятельство в п. 11 ст. 39 УК РСФСР, но не включен в перечень отягчающих обстоятельств в ч. 1 ст. 63 УК РФ. И причина не только в том, что суды не ссылались на это обстоятельство, а в том, что оно было практически неприменимо. Его нельзя было учесть при осуждении за ложный донос или ложные показания, так как в этих составах оговор является конструирующим признаком, который в принципе нельзя учитывать повторно еще и как отягчающее обстоятельство. Нельзя было его учитывать и при привлечении к ответственности за другое преступление, причем не только потому, что оговор выступает средством самозащиты, а главным образом потому, что он не имеет прямого отношения к обвинению в этом другом преступлении. Следует ли, как это предлагается, вводить его в УК в виде самостоятельного состава?

Безусловно, законные интересы жертв оговора должны быть защищены. Однако естественным видится и стремление обвиняемого использовать разные меры самозащиты. Следовательно, суть проблемы в балансе интересов участников конфликта.

С этим явлением уголовное право встречается довольно часто, например, при формулировании условий правомерности причинения вреда, когда имеются обстоятельства, исключающие преступность деяния — необходимая оборона, задержание преступника, крайняя необходимость, физическое и психическое принуждение, обоснованный риск, исполнение приказа или распоряжения (ст. 37-42 УК). Примером учета баланса интересов, более близким к рассматриваемой проблеме, является недопустимость уголовной ответственности обвиняемого за дачу ложных показаний по ст. 307 УК и отказ от дачи показаний по ст. 308 УК, а также его супруга и близких родственников за отказ от дачи показаний или за заранее не обещанное укрывательство преступлений (примечания к ст. 308, 316 УК). Эти правила основаны на ст. 51 Конституции РФ, в соответствии с которой никто не обязан свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников. Конечно, из этого положения прямо не вытекает освобождение от ответственности за ложь в виде оговора заведомо невиновного лица. Однако заметно, что в данных нормах государство жертвует интересами правосудия, полагая, что есть более (по крайней мере, не менее) важные ценности — сохранение семьи и родственных отношений. Одновременно приносятся в жертву интересы потерпевших от преступлений, ибо они также заинтересованы в том, чтобы совершенное против них преступление было раскрыто.

Следовательно, на одной чаше весов оказываются интересы самозащиты обвиняемого (подозреваемого, подсудимого), а на другой — интересы жертвы оговора, и весь вопрос в том, что для общества дороже. Несомненно, важной социальной ценностью являются гарантии того, что ни один невиновный (т. е. не совершивший преступления либо, что то же самое, тот, чья вина не доказана) не будет осужден. Поэтому на стороне обвиняемого презумпция невиновности и вытекающее из нее предоставление ему возможности защищаться от обвинения любыми законными способами. Именно законными, так как обвиняемый подлежит ответственности за некоторые способы незаконного воздействия на свидетелей, потерпевших, экспертов, специалистов, переводчиков — за их подкуп или принуждение (ст. 309 УК). Эти воздействия, как и оговор невиновного лица, также могут повлечь искажение истины, но принципиально отличаются от оговора: результатом подкупа или принуждения может быть искажение реально существующих доказательств, а при оговоре предъявляются доказательства, которых в действительности не было.

Приведенные соображения позволяют сделать вывод, что оговор с целью самозащиты не всегда должен рассматриваться как ложный донос либо что такой оговор необходимо криминализировать как самостоятельное преступление. Достаточным критерием отграничения преступного оговора от непреступного являются его цели, что наглядно видно из соображений, изложенных выше в судебных решениях по делам Н. и С.

При рассмотрении вопроса об ответственности за оговор нельзя не затронуть постоянно возникающие и весьма острые ситуации, когда обвиняемые (подсудимые) отказываются от данных во время следствия явок с повинной, чистосердечных признаний и других форм показаний о совершении ими преступлений, ссылаясь на то, что показания были даны под принуждением. Типичные рассуждения на эту тему изложил А. Д. Прошляков. Как он отмечает, судебная и следственная практика свидетельствуют о том, что по многим уголовным делам обвиняемые, подсудимые и осужденные заявляют о применении к гам лицами, производящими дознание и предварительное следствие, незаконных методов расследования — насилия, угроз, принуждения к даче показаний и т. д. Правоохранительные органы проверяют такого рода заявления, а если они оказываются заведомо ложными, не имеющими под собой никаких оснований, в возбуждении уголовного дела отказывают за отсутствием события преступления. Этим постановлением, констатирующим факт заведомо ложного сообщения о применении незаконных методов расследования, все и ограничивается, никакой ответственности обвиняемые за свои заявления не несут. Между тем эти заявления содержат все признаки ложного доноса[526]. Аналогичные рассуждения можно встретить и у других авторов.

В приведенных выводах есть зерно истины: если при проверке такого заявления бесспорно установлено, что оно заведомо ложное, то его автор подлежит привлечению к ответственности по ст. 306 УК. И для такого решения, казалось бы, достаточно того, что в возбуждении дела по его заявлению отказано за отсутствием события преступления. В реальной жизни все обстоит несколько иначе.

Вопрос о том, было ли совершено преступление, решается на основе оценки доказательств, на которую сильно влияют субъективные факторы. При этом, особенно по данной категории дел, смешиваются два разных понятия: «доказано, что события преступления не было» и «не доказано, что событие преступления было».

Представим типичную ситуацию: подозреваемый (обвиняемый) обращается с жалобой на то, что его избили при допросе, и представляет медицинские документы о побоях, которые по времени нанесения совпадают со временем задержания. Сотрудники милиции не признают факты нанесения побоев, а других доказательств нет (нередко потому, что их и не ищут). Поскольку побои все же есть, то налицо признаки преступления и в соответствии с ч. 2 ст. 140 УПК имеются основания для возбуждения уголовного дела. Другой вопрос — будет ли доказано, что побои нанесли работники милиции или кто-то другой (например, сокамерники либо заявитель сам себе), но это может быть выяснено в результате расследования. При недостаточности доказательств того, что побои были результатом насилия со стороны сотрудников милиции, нужно констатировать, что лицо, действия которого были причиной побоев, не установлено, т. е. дело должно быть не прекращено за отсутствием события преступления, а приостановлено на основании п. 1 ч. 1 ст. 208 УПК.

Однако такое решение крайне невыгодно работникам прокуратуры, во-первых, из чисто прагматических соображений: приостановление дела на основании п. 1 ч. 1 ст. 208 УПК означает, что преступление было совершено, но не раскрыто, а это явный брак в работе следственных органов; отказ же в возбуждении дела за отсутствием события преступления недостатком в работе не считается. Кроме того, прокурорские работники, которые вместе с сотрудниками милиции раскрывают преступления, зачастую не заинтересованы в обнаружении фактов насилия по отношению к допрашиваемым, которые признались в совершении преступления, ибо это повлечет исключение признания из числа доказательств.

Следовательно, в подобных случаях (а они типичны) отказ в возбуждении дела за отсутствием события преступления вовсе не означает, что этого события точно не было, поэтому такая мотивировка отказа не может считаться достаточным основанием для привлечения заявителя к ответственности за ложный донос[527].

Для наглядной иллюстрации того, к чему привела бы реализация критикуемой позиции, можно привести пример из художественной литературы — гоголевского «Ревизора», когда унтер-офицерская вдова обвинила городничего в том, что по его приказу ее высекли, а городничий заявил, что она сама себя высекла. Если бы чиновники, подчиненные городничему, провели расследование, то они наверняка прекратили бы дело в отношении городничего за отсутствием события преступления. После чего, реализуя предложения авторов критикуемой позиции, бедную вдову привлекли бы за ложный донос и она оказалась бы дважды потерпевшей — и от городничего, и от суда...

Но проблема существует и решать ее нужно. По жалобам на незаконные действия сотрудников милиции необходимо в обязательном порядке проводить расследования, причем презумпция невиновности будет на их стороне, т. е. неустранимые сомнения в доказанности следует толковать в пользу этих сотрудников. Но если дело прекращается, в связи с чем возникает вопрос о привлечении заявителя за ложный донос, то при расследовании этого дела презумпция невиновности будет уже на стороне заявителя. И сам факт прекращения дела, возбужденного по его заявлению, не может считаться достаточным доказательством того, что сообщение было ложным. Ответственность за ложный донос должна наступить только тогда, когда ложность сообщения будет безусловно доказана.

Разновидностью оговора является самооговор, когда лицо ложно сообщает, будто оно совершило преступление. «Чистый» самооговор в виде доноса на самого себя без каких-либо оснований встречается крайне редко, чаще он происходит при даче ложных показаний (например, когда лицо «берет на себя» чужую вину с целью освободить действительного преступника от ответственности). Квалификация самооговора является предметом острых дискуссий, так как разные авторы видят в нем либо отсутствие состава преступления, либо признаки различных преступлений (ложного доноса, ложных показаний или укрывательства преступлений), поэтому более целесообразно рассмотреть этот вопрос дальше, при анализе состава ложных показаний (ст. 307 УК).

Субъектом ложного доноса может быть любое лицо, в том числе, при указанных выше условиях, подозреваемый, обвиняемый или подсудимый.

С субъективной стороны ложный донос характеризуется прямым умыслом, на что указывает содержащийся в диспозиции ст. 306 УК признак заведомости. Виновный сознает, что сообщаемые им сведения не соответствуют действительности, уверен в этом, и желает, чтобы эти сведения поступили-в органы правопорядка. При этом вовсе не обязательно, чтобы лжедоносчик точно осознавал, что поступок, о котором он сообщает, является преступлением, уголовная ответственность за которое предусмотрена в определенной норме Особенной части УК, так как в соответствии со ст. 25 УК преступление признается умышленным, если виновный осознавал его общественную опасность, но не требуется осознание противоправности. В большинстве случаев ложные доносы совершаются в отношении действий, преступность которых не вызывает сомнений (убийства, хищения и т. д.). Если же лжедоносчик ошибочно полагает, что уголовная ответственность за сообщаемые им действия предусмотрена, но на самом деле это не так (например, виновный сообщил, будто кто-то занимается изготовлением по заказу курсовых работ или дипломных проектов), налицо юридическая ошибка — мнимое преступление, за которое уголовная ответственность по ст. 306 УК не наступает.

Если лицо не осознает ложность сообщаемых сведений, добросовестно заблуждается в этом отношении, так как сведения были получены им из какого-либо источника, то ложного доноса нет. Такое толкование дано судебными органами по многим делам.

Примером может служить дело Н. Он, будучи заведующим складом детдома, сообщил в райторготдел о хищении продуктов поваром детского дома К., в результате чего К. была осуждена за хищение, но впоследствии приговор был отменен и дело прекращено, а Н. был привлечен к ответственности и осужден за ложный донос.

Однако из дела видно, что Н. сообщил о хищении продуктов, совершенном К., на основании информации, переданной ему М, которая подтвердила это. Следовательно, Н. не знал о ложности сообщенных им сведений, поэтому Верховный Суд СССР приговор по его делу отменил и дело прекратил[528].

Другой пример. П. был осужден за ложный донос в связи с тем, что он писал в органы предварительного расследования заявления о получении взяток Т. Однако из дела видно, что П. сообщал о взяточничестве на основе информации, полученной от других лиц, назвал их фамилии и они подтвердили, что такие разговоры велись. На этом основании Верховный Суд РСФСР приговор отменил и дело прекратил за отсутствием состава преступления[529]. К сожалению, суд не использовал еще один аргумент — поскольку речь шла не о конкретном факте получения взятки, а о получении взяток вообще, то, как было указано выше, в подобных сообщениях нет признаков ложного доноса, т. е. речь могла идти об ответственности за клевету (ст. 129 УК).

Аналогичное решение вынесено по делу Т., который был осужден за заведомо ложный донос. Он подал в прокуратуру заявление, в котором указал, что деньги в сумме 700 руб. по расходному ордеру из кассы он не получал, а его подпись кем-то подделана. Сотрудники бухгалтерии же утверждали, что деньги получил лично Т. и сам расписался в ордере. Графическая экспертиза не смогла установить, кем выполнена подпись от имени Т.

Верховный Суд РСФСР указал, что, поскольку сотрудники бухгалтерии являются заинтересованными в исходе дела лицами, осуждение Т. следует признать необоснованным, приговор отменил и дело прекратил. При этом суд дополнительно указал, что само содержание заявления Т., в котором он просил установить, кем получены за него деньги, поскольку сам он их не получал, не могло служить основанием для привлечения его за заведомо ложный донос, так как ложный донос состоит в сообщении заведомо ложных сведений с целью добиться осуждения или привлечения к уголовной ответственности заведомо невиновного лица, а в действиях Т. указанных признаков не усматривается[530].

В ст. 306 УК нет никаких указаний на цель и мотив, поэтому они находятся за пределами состава и практически все авторы считают, что цели и мотивы доноса могут быть различными. Типичным является желание добиться привлечения невиновного к уголовной ответственности либо освободить от ответственности подлинного преступника. Однако цели могут быть и иными. Известны случаи, когда ложный донос совершался для того, чтобы изобразить себя жертвой преступления (виновный заявляет о хищении имущества, хотя фактически истратил или потерял его). С этой точки зрения нельзя согласиться с приведенным выше доводом суда по делу Т. об обязательности цели добиться привлечения к ответственности или осуждения кого-либо. Если бы было доказано, что заявитель сам получил деньги и подал заявление, чтобы получить их еще раз (а не для того, чтобы опорочить сотрудников бухгалтерии), то в его действиях были бы все признаки заведомо ложного доноса.

В ч. 2 ст. 306 УК содержится квалифицирующее обстоятельство — обвинение в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления, т. е. деяний, указанных в ч. 4 или 5 ст. 15 УК. При этом виновный не обязан точно осознавать, что эти деяния относятся к данным категориям, ибо повышенная их опасность, как правило» очевидна.

Квалифицирующее обстоятельство по ч. 3 ст. 306 УК — искусственное создание доказательств обвинения, заключающееся в имитации улик обвинительного характера путем составления фиктивных документов, подбрасывания предметов (например, вещественных доказательств) на место происшествия или какому-либо лицу, склонение кого-либо к даче ложных показаний обвинительного характера и т. д.

Заведомо ложный донос имеет сходство с рядом смежных и конкурирующих норм. Он похож на дачу заведомо ложных показаний (ст. 307 УК), но этот вопрос целесообразно изложить после анализа последнего состава. Донос имеет общие признаки также с клеветой (ст. 129 УК), заведомо ложным сообщением об акте терроризма (ст. 207 УК), фальсификацией доказательств по уголовному делу (ч. 2 и 3 ст. 303 УК), провокацией взятки либо коммерческого подкупа (ст. 304 УК).

Соотношение между ложным доносом и клеветой общеизвестно. Сходство заключается в том, что в обоих случаях сообщаются заведомо ложные сведения. Основные различия основываются на том, что ложный донос и клевета — конкурирующие нормы, причем клевета является общей нормой, а ложный донос — специальной, точнее, частично специальной. Особенность конкуренции общей и частично специальной норм в том, что у специальной нормы имеется собственный основной объект, отличающийся от основного объекта общей нормы, а основной объект общей нормы становится в специальной норме дополнительным и факультативным, т. е. нарушается не всегда[531]. Поскольку структура Особенной части УК построена на основе основного объекта, то общая и частично специальная нормы находятся в разных главах УК.

В соответствии с ч. 3 ст. 17 УК при конкуренции общей и специальной нормы применяется специальная норма. Однако это правило отражает лишь одну сторону взаимодействия между ними. По нашему мнению, следует сделать важное дополнение: специальная норма применяется, когда в содеянном имеются все ее признаки, а если какой-либо из них отсутствует, то применяется общая норма (разумеется, если налицо также все ее признаки)[532].

Эти особенности хорошо заметны при анализе соотношений между клеветой и ложным доносом. Непосредственный объект клеветы — честь и достоинство, а у ложного доноса два объекта: основной — нормальная работа органов правосудия и дополнительный — честь и достоинство. Но этот дополнительный объект нарушается только тогда, когда в ложном доносе указано лицо, якобы совершившее преступление, а если этой информации нет, то нет и нарушения дополнительного объекта. Поэтому норма о ложном доносе — частично специальная, она конкурирует с нормой о клевете только при указании на конкретного преступника.

Следовательно, клевета, а не ложный донос, будет тогда, когда сообщение содержит лишь общие рассуждения о совершении кем-то (без указания определенного лица) преступлений или же информацию о совершении преступления определенным лицом, но без указания конкретных фактов преступного поведения (например, в такой-то организации берут взятки или такой-то берет взятки).

Следующее отличие связано с содержанием сведений: при доносе это данные только о совершении преступления, а при клевете— о любых правонарушениях (в области административного, гражданского права и др.) или аморальных поступках. Возможна квалификация содеянного как ложного доноса и клеветы по совокупности, но лишь при реальной совокупности, когда виновный сообщает сведения и о преступном, и об аморальном поведении потерпевшего.

Различными являются адресаты, которым направляются сведения: донос адресуется в правоохранительные или другие указанные выше органы, а клевета распространяется в любых организациях или среди любых лиц.

Еще одно отличие касается целей, но оно не является абсолютным. Поэтому нельзя полностью согласиться с утверждением, содержащимся в п. 14 постановления № 4 Пленума Верховного Суда РСФСР от 25 сентября 1979 г. (в редакции от 21 декабря 1993 г.) «О практике рассмотрения судами жалоб и дел о преступлениях, предусмотренных ст. 112, ч. 1 ст. 130 и ст. 131 УК РСФСР», в котором сказано, что клевета, соединенная с обвинением в совершении преступления, отличается от заведомо ложного доноса тем, что при заведомо ложном доносе умысел лица направлен на привлечение потерпевшего к уголовной ответственности, а при клевете — на унижение его чести и достоинства. Это верно лишь частично, ибо при ложном доносе цель может состоять в привлечении невиновного к ответственности, но может быть и другой. Цель же клеветника — опорочить потерпевшего в глазах окружающих.

Эти же различия можно использовать и для отграничения ложного доноса от специального вида клеветы в отношении судьи, присяжного заседателя, прокурора, следователя, лица, производящего дознание, судебного пристава, судебного исполнителя (ст. 298 УК), который отличается от общего состава клеветы (ст. 129 УК) объектом, кругом потерпевших и связью клеветы с их служебной деятельностью в сфере правосудия. Следовательно, при наличии всех признаков ложного доноса содеянное должно квалифицироваться не по ст. 298 УК, а по ст. 306 УК.

Как разновидность ложного доноса следует рассматривать заведомо ложное сообщение об акте терроризма (ст. 207 УК). Основные сходство и различия между ними подробно проанализировала Л. В. Лобанова. Сходство заключается в том, что оба преступления выражаются в ложном сообщении об общественно опасном деянии. Различия же заключаются, во-первых, в объекте (по ст. 207 УК это общественная безопасность); во-вторых, в адресатах сообщения: вымышленная информация об акте терроризма может быть направлена не только в органы власти, но и обращена к отдельным гражданам. Еще одно различие касается объективной стороны: заведомо ложное сообщение об акте терроризма выражается в предоставлении информации не о любом преступлении (как при ложном доносе), а только о деянии, которое еще не произошло и которое способно нарушить обстановку общественного спокойствия способами, указанными в ст. 207 УК[533].

Следует упомянуть еще несколько различий. На одно из них обратил внимание В. С. Комиссаров: поскольку обязательным признаком терроризма является специальная цель, указанная в ст. 205 УК (нарушение общественной безопасности, устрашение населения либо оказание воздействия на принятие решений органами власти), постольку она также должна отражаться при псевдотерроризме (ст. 207 УК). Поэтому если в сообщении говорится об иных целях (уничтожении имущества, мести, хулиганстве и т. п.), то содеянное не образует признаков заведомо ложного сообщения об акте терроризма и, следовательно, квалифицироваться такие действия должны иначе, в частности, при определенных условиях как ложный донос[534].

Различие состоит также в том, что ответственность по ст. 207 УК возможна за заведомо ложное сообщение только о готовящемся акте терроризма, поэтому в случае сообщения о якобы совершенном акте терроризма действия виновного следует квалифицировать по ст. 306 УК[535]. Наконец, лжетеррорист чаще всего сообщает о действиях, совершенных якобы им самим, а лжедоносчик — о преступлениях других лиц.

Ложный донос может сочетаться с фальсификацией доказательств по уголовному делу (ч. 2 ст. 303 УК), особенно когда донос соединен с искусственным созданием доказательств обвинения (ч. 3 ст. 306 УК), ибо такое создание доказательств представляет собой именно их фальсификацию. Однако между ними есть существенное различие — в составе фальсификации, как прямо указано в ч. 2 ст. 303 УК, субъект специальный (лицо, производящее дознание, следователь, прокурор или защитник), а субъект ложного доноса — любое лицо. Кроме того, ложный донос совершается с целью обвинения невиновного, а фальсификация может преследовать как такую же цель, так и, наоборот, оправдания виновного, и, кроме того, может совершаться из каких-то других побуждений (карьеристских и т. д.). Когда доказательства фальсифицируются для того, чтобы привлечь к ответственности невиновного, то в содеянном, строго говоря, содержатся одновременно все признаки ложного доноса, однако квалификация по совокупности вряд ли уместна, тем более, что санкции ст. 303 УК строже, чем ст. 306 УК.

У ложного доноса имеются некоторые общие признаки с составом провокации взятки или коммерческого подкупа (ст. 304 УК), по крайней мере, тогда, когда ложный донос сопровождается искусств венным созданием доказательств обвинения (ч. 3 ст. 306 УК), ибо в этом отношении совпадают цели лжедоносчика и провокатора — изобличить в преступлении невиновное лицо, в связи с чем провокация может выглядеть как способ ложного доноса. Однако между указанными составами имеются существенные различия.

Провокация взятки или коммерческого подкупа не совпадает с ложным доносом, если единственной целью провокации был шантаж, т. е. виновный в провокации не намеревался сообщать в органы власти о том, что провоцируемый якобы получил взятку. Не будет ложного доноса также тогда, когда должностное лицо в результате провокации фактически приняло взятку, так как сообщение о получении взятки (точнее, о покушении на него) не будет ложным. И. В. Дворянсков правильно писал, что объективная сторона преступления, предусмотренного ст. 304 УК, состоит не в ложном сообщении о совершении преступления, а в создании видимости последнего[536]. Следовательно, провокация пересекается с ложным доносом лишь тогда, когда провоцируемый либо не знал о совершенных провокационных действиях, либо знал о них, но отказался получить взятку, а провокатор утверждает, будто тот ее принял, и обращается с заявлением в соответствующие органы власти.

Н. Егорова рассмотрела несколько вариантов решения вопроса о соотношении между провокацией взятки и ложным доносом. Если доказан умысел на заведомо ложное сообщение о совершенном преступлении, но действия, указанные в ст. 306 УК, не имели места по не зависящим от виновного обстоятельствам, содеянное следует квалифицировать по совокупности ст. 304 УК, ст. 30 ст. 306 УК (как приготовление к заведомо ложному доносу). Если же оба преступления (и провокация, и донос) доведены до конца и совершены одним и тем же субъектом, ответственность должна наступать только по ст. 306 УК. Далее, если провокация была совершена одним лицом, а донос другим, и эти лица действуют по предварительному сговору, содеянное первым субъектом нужно квалифицировать по совокупности ст. 304 УК и ст. 33 и ст. 306 УК, а вторым — только по ст. 306 УК. Наконец, если второй субъект выполнял функцию организатора, подстрекателя или пособника (но не был исполнителем) преступления, предусмотренного ст. 304 УК, содеянное им должно квалифицироваться по совокупности ст. 33 и ст. 304 УК и ст. 306 УК[537].

Таким образом, по мнению Н. Егоровой, в большинстве случаев сочетания провокации и ложного доноса содеянное квалифицируется по совокупности обеих норм с той лишь разницей, что при участии нескольких лиц с учетом их ролей некоторые из них отвечают либо как исполнители, либо как иные соучастники. Провокация же, совершенная одним лицом и доведенная им до логического конца, т. е. закончившаяся ложным доносом, полностью охватывается ст. 306 УК, и дополнительно применять ст. 304 УК не следует.

Последнее положение вызывает сомнения. Все же виновный совершает два отдельных действия (провокация и ее реализация в виде доноса), что отличается от ситуации, когда совершено лишь одно из них. Непонятно также, почему в случае, когда донос фактически не был сделан по причинам, не зависящим от виновного, требуется, помимо приготовления к доносу, квалификация еще и по ст. 304 УК, а при оконченном доносе она уже не нужна. Следовательно, провокацию, за которой последовал заведомо ложный донос о взятке, необходимо квалифицировать по совокупности обоих преступлений Исключения составляют только случаи, когда, во-первых, должностное лицо фактически приняло взятку, в связи с чем сообщение об этом факте не является ложным, и, во-вторых, когда провокация преследовала цель шантажа и не была связана с сообщением в правоохранительные органы, поэтому квалификация содеянного ограничивается ст. 304 УК.