§ 4. Утопии и антиутопии в политической мысли

Утопии как некий социальный идеал или как определенный стиль мышления — слишком сложная вещь, чтобы позволить себе легкомысленное отношение к ним. Однако большинство людей именно так к ним и относятся, что, собственно говоря, вполне объективно.

Вообще утопия, утопизм, утопист — это и не хорошо, и не плохо. Это констатация того, что сейчас еще невозможно осуществить соответствующие идеи. Сегодня идея утопическая, а завтра и в других условиях — вполне осуществимая. Утопическими были и многие буржуазные идеи. До сих пор оставались утопическими, например, идеи конвергенции. Весьма позитивно, когда мыслители имеют идеал и своей критикой существующего строя способствуют продвижению общества вперед. Впрочем, именно здесь «зарыта собака». Во-первых, никаким правителям и никакому правительству критика существующего порядка не нравилась. Утопистов старались опорочить. Во-вторых, сами идеалы, сами идеи могли быть реакционными. И тогда уже речь шла бы об антиутопиях.

Оценки социалистических утопий самые разные. Сами утописты, будучи тоже разными, не уклонялись от оценок как бы изнутри. «Мы далеки, — пишет П. Н. Ткачев, — от мысли писать апологию социализму и коммунизму; мы знаем, что при настоящих условиях подобное намерение всякий счел бы за чистейшее безумие, и таким бы оно действительно и было. Нет, мы хотим только показать, — в интересах истины, разумеется, — что аргумент, приводимый обыкновенно против этих учений, слаб и неудовлетворителен и что для побиения их нужно искать орудие более целесообразное и более острое. Главный аргумент состоит в том, что учения эти утопичны и химеричны. Утопией называется обыкновенно всякий неосуществимый, практически неприменимый идеал. Идеал неосуществим или вследствие своей внутренней несостоятельности, то есть когда он заключает в себе какие-нибудь логические противоречия и нелепости, или вследствие внешних условий, то есть когда он противоречит коренным свойствам человеческой природы. В первом — идеалы социальных школ упрекнуть никак нельзя: у них все логически выводится одно из другого, все приведено в соответствие, гармонию и симметрию. Им скорее можно сделать упрек (он им и делается), что они уже слишком систематичны, слишком абстрактны, что они дают уже готовые формы, — и эти формы выводят a priori, а не a posteriori. Но чем абстрактнее идеал, тем он логичнее, потому что, строя его, человек ничем другим не руководствуется, кроме законов чистой логики; в нем не может быть ни противоречий, ни аллогизмов; все здесь выводится из одной идеи, все стройно, все гармонично. С этой стороны они имеют значительное преимущество перед идеалами и проектами умеренных реформаторов, идеалами и проектами, смешивающими самым калейдоскопическим образом остатки рутины с теоретическими требованиями абстрактного мышления. Желая сделать их практическими, они удерживают в них существенные черты старого порядка и по старой канве вышивают новые узоры. Канва, разумеется, рвется, и вышивка никуда не годится. Кажущаяся практичность является, в сущности, самой отчаянной и неудобоприменимой утопией. Эти боязливые “друзья человечества” забывают, что из всех теорий самая непрактичная есть та, которая стремится к примирению старого с новым, потому что она хочет примирить непримиримое.

Что касается до второго условия неудобоприменимости идеала, противоречия его с основными законами человеческой природы, то делать в настоящее время какие-нибудь категорические выводы на этот счет крайне опрометчиво и нелепо»[124].

Наш прагматичный век диктует свои правила бытия. Один из его жестких законов проявляется в требовании изгнания утопий из нашей жизни. Надо мыслить конкретно и говорить только о вполне осязаемых вещах. По сути, это запрет на мечты, пусть и несбыточные. Впрочем, люди всегда мечтали и мечтают изменить самого человека, его природу, привычки, ментальность. Разве стремление видеть в человеке отважного воина, блистательного ученого, добросовестного налогоплательщика, строителя коммунизма — не разновидность утопий?

Утопия будет существовать вечно или уж, во всяком случае, до тех пор, пока будет существовать сам человек. История развития утопий есть не что иное, как развитие моральной и политической ветви человеческого мышления. Мечта об устранении утопии из сознания человека есть не более чем ее разновидность. Надо понять, что в основе всех утопий, от самых древних до самых современных, лежат критика существующего строя, крайняя неудовлетворенность, стремление к чему-то более совершенному или просто к другому. Как только люди стали жить в государственно-организованном обществе с его нормативной системой регулирования общественных отношений, они всегда стремились теоретически осмыслить социальные феномены и изменить их к лучшему.

История политических и правовых учений отражает попытки людей построить более совершенные, на их взгляд, право и государство. Утопии в этом смысле сыграли огромную позитивную роль как в теоретическом, так и в практическом освоении государственно-правовой действительности. Они были вызовом существующим политическим и правовым институтам. Другое дело, что все утопические проекты, как правило, являлись плодом фантазии отдельных мыслителей, привносивших в свои проекты индивидуальное видение решения тех или иных политических проблем. Утопии создают критически мыслящие люди, которые не только воспринимают действительность такой, какой она является, но и пытаются ее изменить. Как проницательно заметил Т. Гоббс, о математических истинах не спорят так, как об идеях, по той простой причине, что они не задевают интересы людей. В связи с этим есть необходимость скорректировать исходную методологическую позицию: люди никогда практически не спорят о целях, а только о средствах.

Тема утопии актуальна для всего мира, безотносительно материков, континентов, стран, культур и т. д. Кто-то мечтает утвердить новый миропорядок, кто-то — построить великое государство «от» и «до», кто-то — утвердить вечный мир. Применительно к России: наше общество развивается не по вполне объективным, закономерным сценариям. Практически в любой исторический период XX в. мы пытались реализовать ту или иную утопию. Но всегда неудачно. Например, в 1917 г. Россия отказалась от капитализма в пользу социализма, а в 1991 г. — от социализма в пользу капитализма. Рационально это объяснить невозможно. Теперь провозглашен очередной утопический проект — построение эффективной рыночной экономики и демократической политической системы. Никто при этом не учитывает, что в настоящее время на земном шаре немногим более двухсот государств и только два-три из них продолжают строить социализм. Другие же этого никогда не делали, а если и пытались, то весьма непродолжительный период. Из двухсот государств лишь восемь — десять достигли экономического благополучия, другие за последние двести-триста лет так ничего впечатляющего и не добились. Почему мы думаем, что у нас получится? Собственно говоря, утопия и есть стиль жизни в нашей стране.

Утопия и утопическое мышление не знают исключений. Многим кажется, что на Западе люди живут без всяких утопий и нисколько в них не нуждаются. На самом деле это далеко не так, ведь именно западная политическая и правовая культура явилась колыбелью утопической мысли. Другое дело, что культура утопии никогда не смешивалась с культурой реальности. Западные авторы настойчиво проводят эту мысль, как будто бы у них не было сект сенсимонистов, последователей Фурье, сообществ мормонов, хиппи. Г. Гюнтер, профессор из ФРГ, вообще считает, что в сталинской России «не было ни утопии, ни реальности». Звучит, конечно, красиво. Но что тогда было? Утопическое сознание и чувство реальности — две стороны нашего бытия.

Западную традицию политической утопии заложил Платон. К. Поппер в своем знаменитом научном бестселлере «Открытое общество и его враги» один из двух томов назвал «Чары Платона». Все, что создано авторитарного и тоталитарного в политико-правовой сфере, объясняется тем, что политики очень часто прятались за авторитет Платона. Он же почитается и за родоначальника жанра утопии.

Гераклит, как известно, выдвинул и обосновал неизменный и неумолимый закон предопределения. Взгляды Гераклита и Гесиода, а также обобщение собственного социального опыта послужили основанием фундаментального импульса платоновской философии, интерпретации собственного закона исторического развития, который приобрел следующую формулу: изменения есть гниение, распад и вырождение.

Главная задача трактата Платона «Государство» — ответ на вопрос о благой и совершенной жизни общества в целом. Личности для Платона нет, его внимание направлено только на государство и общество как единое целое.

На Востоке не могли появиться такие совершенные утопии, как «Государство» Платона и «Утопия» Т. Мора, только потому, что там не было той критической позиции по отношению к реальному порядку вещей, которая имела место на Западе. Рациональные инновации, т. е. стремление переустроить мир с позиций ложных или истинных представлений, характерны для западной политической традиции. На Востоке не было и альтернативы земной реальности в виде высшего авторитета — церкви, града Божия. Поэтому утопии характерны для западной политической и правовой культуры.

Этимологически «Утопия» обозначает место, которого нет. Т. Мор сознательно назвал свой трактат этим словом, подчеркивая, что он мечтает о таком обществе, которое не имеет ничего общего с действительностью.

Обобщение взглядов на процесс развития социальных институтов приводит к выводу о том, что одни авторы разделяли конфликтную модель, а другие — равновесную. Утопия, как особый жанр, как явление, есть порождение равновесной модели общества, в котором наконец-то может утвердиться гармония.

Р. Дарендорф справедливо полагает, что всем утопиям — от платоновского «Государства» до «прекрасного нового мира» из романа Дж. Оруэлла «1984» — присущ один общий конструктивный элемент: это общества, где отсутствуют изменения. Социальный образ утопии не ведает непрерывного потока исторического процесса.

Утопические общества обладают определенными структурными условиями. Во-первых, утопии вырастают не из знакомой реальности и не по реалистическим законам развития. Для большинства авторов утопий есть лишь туманное прошлое и совсем нет будущего. По версии Л. Мэмфорда, Платон, путешествуя по Египту и Мессопотамии, набрел на руины древних городов, увидел остатки величественных сооружений, обнаружил папирусы, изображавшие слаженный коллективный труд одинаковых в своей правильности людей. Его воображение, жаждущее гармонии и порядка, уязвленное хаосом и беспутством окружающей жизни, нарисовало себе древнюю «живую машину», в которой каждый винтик чувствовал себя частью Высшего Порядка. Он увидел отделенный стеной от хаоса мир, соразмерный и подконтрольный высшим силам. Так возник платоновский город — архетип утопии на все времена.

Второй структурный признак утопии заключается в единообразии таких обществ. В утопии есть общее согласие относительно каких-то важных институциональных ценностей. Этот консенсус может быть принудительным, как в романе Оруэлла «1984», либо основанным на своего рода общественном договоре, как, например, в толстовских коммунах. Всеобщее согласие встроено в конструкцию всех утопий, этим и объясняется их фантастическая стабильность.

Единство в отношении самых важных ценностей надежно предохраняет утопические общества от острых социальных конфликтов. Все творцы утопий убеждают своих читателей, что социальные противоречия в своей радикальной форме невозможны в принципе или просто потому, что они не нужны. Утопии совершенны по своей природе, и неважно, что это совершенство может быть или со знаком плюс, или со знаком минус. Кстати, отдельные авторы, посвятившие себя исследованию феномена утопии, полагают, что любой утопический проект (обычно, правда, приводят в пример социализм или национал-социализм) тоталитарен по своей сути. Действительно, есть основания для такой точки зрения, но это вовсе не правило. Теоретические модели утопий и некоторые практические попытки их реализации не всегда нарушают демократические принципы, хотя бы в своем оригинальном понимании.

В утопических обществах, констатирует Р. Дарендорф, отсутствие забастовок и революций бросается в глаза совершенно так же, как и отсутствие парламентов, где организованные группы высказывают противоречащие друг другу претензии на власть. Утопические общества могут быть кастовыми, и это бывает часто; однако это не классовые общества, где угнетенные восстают против собственных поработителей.

Третьим фактором выступает социальная гармония, удачно объясняющая утопическую стабильность. Авторы утопий дозированно допускают протекание каких-либо процессов. Из этого следует четвертое структурное условие утопии: если в утопиях и имеют место какие-либо процессы, то они всего лишь часть общего плана, не разрушающего устойчивый социальный мир. Например, почти все творцы утопий допускали мысль о том, что все люди смертны. Хотя некоторые из них заигрывали с идеей бессмертия, даруемой Божественной благодатью или прогрессом в медицинской науке. В силу этого необходимо было предпринимать некоторые усилия в части физического и социального воспроизводства общества.

Так, Платон считает, что лучшие мужчины должны соединяться с лучшими женщинами для создания здорового потомства, которое будет воспитывать не семья, поскольку ее просто нет в обычном понимании этого слова, а общество. В утопиях подробно излагаются половозрастное разделение труда, организация досуга, воссоздание институтов управления. Но все это регуляция в соответствии с общепризнанными социальными ценностями. Регулирующие процессы — не что иное, как обмен веществ в обществе. Части, фрагменты утопии движутся по предначертанным им путям, но как нечто целое, ибо в основе своей утопия есть вечная неподвижность. Совсем не случайно, например, в противовес господствующей традиции Платон говорил: «Движение — смерть, покой — божественен».

Еще одним структурным условием существования утопии является ее изолированность. Что касается времени, то утопии почти никогда не соприкасаются с действительностью. Они все либо существуют в прошлом, либо обращены в будущее. Конфуций, Лао-цзы, поэты Греции и Рима скорбили об утерянной жизни без роскоши, зависти, вражды, злобы. Простота нравов, гармония с собой, с природой и обществом — все это создавало свое представление о «золотом веке» человечества. Ученые XX в. пришли к выводу, что «золотой век» существовал, и примитивные люди жили почти так, как в описаниях античных поэтов. Значит, утопия как факт уже была. Но она есть и всегда будет.

В современной утопии главное — разумная организация. Что составит основу утопий будущего? Сложно ответить. Однако нависшие над человечеством угрозы тотального уничтожения, поголовного отравления, экологической катастрофы диктуют необходимость социального сотрудничества, например, в рамках экоутопии (глобального научно-культурного проектирования), практотопии (системы социальных реформ, направленных на построение более лучшего мира, чем наш), эупсихии (стабилизации и раскрепощения духовного мира личности с помощью социальной терапии). А уж о создании мирового правительства и глобализации и говорить нечего. Только очень трудно понять, к чему это приведет: то ли к общемировой гармонии, то ли к тому, что одни будут жить за счет других.

Изоляция в пространстве выражается в том, что авторы утопий располагали свои совершенные общества на каких-нибудь островах. Жители утопий если и путешествовали, то лишь для того, чтобы воочию убедиться, насколько другие страны несовершенны в сравнении с их собственной.

Утопические общества представляют собой монолитную и гомогенную структуру, свободно парящую не только во времени, но и в пространстве, отделившись от остального мира, каковой может угрожать пресловутой неподвижности утопической социальной структуры (Р. Дарендорф).

Таковы в общих чертах составляющие утопии. Еще раз хотелось бы подчеркнуть, что утопии никогда не исчезнут. В качестве примера можно сослаться на Р. Пайпса, который в книге «Собственность и свобода» подробно останавливается на взглядах современного автора Дж. Ролза. В работе «Теория справедливости», которая представляет собой попытку изложить принципы «хорошо устроенного общества», основанного на справедливости, Ролз предлагает законы и институты независимо от меры их эффективности и добротности преобразовать или упростить, если они несправедливы. А суть несправедливости — это неравенство. Идеал Ролза, как и всех утопий, — полная уравниловка: доходы и богатства должны быть поделены поровну.

Поющий панегирик свободному, либеральному обществу, Пайпс, сам того не замечая, ставит себя в весьма щекотливое положение. Демократия, говорит он, требует государственного управления с участием народа и подчинения закону. В действительности демократические режимы находятся под контролем элит, успешно отыскивающих способы гнуть и поворачивать законы себе на пользу.

Вот ценные признания известного западного ученого, поборника либерализма и демократии. Но они позволяют задать закономерный в связи с этим вопрос: неужели демократия как политический и правовой идеал — тоже утопия? Или все-таки утопия и реальность действительно очень близкие, соприкасающиеся, переходящие друг в друга вещи?

По образному выражению С. Л. Франка, утопия есть замысел спасения мира волей человека. Ложность и гибельность утопии обнаруживается только на практике. Представляется, что практика, доказывающая несостоятельность какой-либо идеи, создает почву для выстраивания новых иллюзий.

Утопию довольно сложно определить социологически. Однако такие попытки имеют место. Так, Л. Сарджент характеризовал утопию как подробное и последовательное описание воображаемого, но локализованного во времени и пространстве общества, построенного на альтернативной социально-исторической гипотезе и организованного на уровне как институтов, так и человеческих отношений. Это воображаемое общество всегда совершеннее, чем то, в котором живет автор. Утопия есть превращенная форма действительности, иррациональная по форме.

Утопия — форма иррационального отношения к действительности, причем иногда в самых крайних оттенках. К. Манхейм, например, считает, что утопия обращена к будущему, поэтому утопия — это идеология разрушений, революций и реформ.

Признаем: звучит это весьма категорично. Утопия действительно настроена на разрушение реальности, но иногда взамен она предлагает более совершенные институты, чем те, которые имеются в наличии.

Утопические политико-правовые проекты, как правило, имеют соответствующую структуру. Первую часть можно назвать критической, в которой содержатся анализ и отрицание действительности. Во второй части содержится собственно проект, поэтому ее называют проектной. Здесь имеют место идея и контуры будущей действительности. Иногда встречается и третья, конструктивная часть, т. е. план осуществления проекта.

Политико-правовые или, более широко, социальные утопии можно определенным образом классифицировать.

Во-первых, это проекты, которые неосуществимы в данное время, но осуществляются при изменении условий. Когда Т. Гоббс писал о гражданском обществе, это никак не сочеталось с той эпохой, в которой он жил.

Во-вторых, проекты, которые осуществляются по мере создания условий в настоящем и гипотетическом будущем. Например, идеал свободы. Ее границы расширялись по мере того, как общество отвоевывало себе все новые и новые «территории деятельности».

Цицерон выдвинул идею правового государства более двух тысяч лет тому назад, однако реализовать ее удалось лишь в наше время, да и то с оговорками. Разновидностью реализованной утопии являются израильские кибуцы (сельскохозяйственные коммуны), и совсем не важно, что в них живет лишь 3% населения страны. Начало этому движению положила небольшая горстка выходцев из России, которая стала бороться с пустыней и человеческими предрассудками.

В-третьих, абсолютные утопии, которые никогда не будут осуществлены. К ним можно отнести идею абсолютной свободы или всеобщего равенства. Свобода вообще не совместима с равенством, ибо она порождает прямо противоположное, т. е. неравенство. Люди никогда не будут равными ни физически, ни интеллектуально, ни юридически, что бы об этом ни говорили всевозможные конституции и декларации, а уж тем более политики. Они-то лучше других знают цену иллюзиям.

Утопия выполняет и определенную задачу. Э. Блох видит реальную функцию утопии в том, что она выступает «шокирующим зеркалом слишком знакомой реальности». Уже в силу этого утопия есть необходимая часть государственно-организованного общества. Главное в утопии — проблема границ: в политическом, правовом, обыденном смыслах, меры и степени утопизма.

Призрачность утопических идей и нарушение этой самой меры породили жанр антиутопии. С. О. Кьеркегор полагает, что с эстетической точки зрения нет концепции более скучной и бесцветной, чем вечное блаженство. Утопия в этом смысле на него очень серьезно претендует. Все лучшее в утопической литературе выполнено в жанре антиутопии.

Антиутопия по своей сути представляет не что иное, как карикатуру на позитивную утопию, произведение, которое своей целью ставит задачу высмеять и опорочить саму идею совершенства, утопическую установку вообще. Примером может служить роман Дж. Оруэлла «1984». В описанной им Океании на здании Министерства правды (?!) были написаны лозунги, в которых нашла свое выражение идеология общества: «Война — это мир», «Свобода — это рабство», «Незнание сила».

Антиутопии иногда причисляют к так называемому черному роману.

Любопытен факт ироничного отношения к утопиям людей преимущественно интеллектуального труда. Те же, кто занят тяжелым физическим трудом, с давних пор поддерживают мечту о блаженном безделье.

Отношение к утопиям различно. Однако сегодня пересматривается история утопической мысли. Продолжается переосмысление утопических идеалов. Современные модели утопий не претендуют на совершенство, они выступают альтернативой настоящему, попыткой представить себе реализованные последствия определенных теорий.