§ 3. Франция

Франция — страна, которая на протяжении нескольких веков была средоточием политической жизни европейских народов, образцом для подражания и примером того, «как жить нельзя». Многие политические идеи получили здесь серьезное концептуальное обоснование, распространившись далеко за пределы континента. Франция отличается от многих других стран, как это заметил современный французский юрист-политолог М. Дюверже, «духом гражданского неповиновения», сопротивлением государственной власти. Другой современный профессор (Ж.-П. Жакке) представляет Францию «в качестве поля конституционного экспериментирования».

Политическая идеология во Франции XIX в. развивалась под влиянием бурных событий Великой французской революции, под впечатлением от наполеоновских побед и поражения наполеоновской Франции. Судьба Европы и Франции определялась дипломатическими сражениями на Венском конгрессе (1 ноября 1814 г. — 9 июня 1815 г.). Громкие фразы о постоянном справедливом мире, обновлении прикрывали интриги и деление наследства повергнутой Франции, передел колоний, борьбу с революционными движениями.

С реставрацией монархии во Франции утверждаются роялистские порядки. Идеологами теократической феодальной реакции выступили виконт де Бональд (1753—1840) и враг всякого свободомыслия, поклонник абсолютизма иезуит Жозеф Мари де Местр (1754—1821).

В своей работе «Рассуждения о Франции» де Местр утверждал, что «не может существовать великой свободной нации под республиканским правлением». «...И великая республика невозможна, ибо никогда не существовала великая республика». «...Слова великая республика исключают друг друга, как слова квадратный круг».

Что же касается представительной системы, «которую почитают способной решить проблему», «если понимать под словом национальное представительство некоторое число представителей, посланных некоторыми людьми, взятыми в некоторых городах или местечках в силу старинного пожалования суверена, то не надо спорить о словах: такое правление существует, и это английское правление». «...Но если хотят, чтобы весь народ был представлен... то это представительство есть вещь, никогда не виданная и никогда не могущая преуспеть».

«...Отличает французскую Революцию и делает ее единственным в своем роде событием в истории как раз то, что она в корне дурна; никакая толика добра не утешает в ней глаз наблюдателя: это высочайшая из известных степень развращенности; это сущее похабство... соединение низости и жестокости... глубокая безнравственность... забвение всякого стыда!»

«И что же, из этого кровавого месива должно появиться прочное правление?» — вопрошает де Местр. И отвечает: «Человек может изменить все в области своей деятельности, но он не создает ничего: таков его закон как в материальном, так и в моральном смысле. ...Как же он вообразил себе, что обладает властью создать конституцию?» «Никакая конституция не следует из обсуждения; права народов никогда не бывают писаными, или, по крайней мере, писаные учредительные акты или основные законы всегда суть лишь документы, объявляющие о предшествующих правах, о которых можно сказать лишь то, что они существуют потому, что они существуют». Законы, с точки зрения де Местра, «являются лишь заявлениями о правах, а права заявляются лишь тогда, когда на них наступают; так что множество писаных конституционных законов свидетельствует лишь о множестве потрясений и об опасности распада». И сакраментальное: «Ни одна нация не может даровать себе свободу, если она ее не имеет».

Разумеется, де Местр отказывает в политических способностях просветителям — Бэкону, Локку, Монтескьё и др. «Конституция 1795 года, — пишет он, — точно также, как появившиеся ранее, создана для человека. Однако в мире отнюдь нет общечеловека». По де Местру, лучшие права дарованы монархами своим подданным.

Идеи де Бональда, изложенные им в работе «Теория политической и религиозной власти в гражданском обществе», сродни идеям де Местра.

После реставрации Бурбонов и особенно роспуска крайне реакционной палаты ультрароялистов и победы умеренных монархистов известную популярность приобрели идеи буржуазного либерализма, наиболее ярким представителем которых был Бенжамен Констан (1767— 1830). Он начинал еще в революционное время и был противником всех политических крайностей — революционной диктатуры и абсолютизма. В работе «Размышление о конституциях и их гарантиях» проявляет себя сторонником умеренной монархии.

Его либерализм обнаруживается уже в понимании политической свободы. «Это право каждого подчиняться одним только законам, не быть подвергнутым ни дурному обращению, ни аресту, ни заключению, ни смертной казни вследствие произвола одного или нескольких индивидов. Это право каждого высказывать свое мнение, выбирать себе дело и заниматься им; распоряжаться своей собственностью, даже злоупотребляя ею; не испрашивать разрешения для своих передвижений и не отчитываться ни перед кем в мотивах своих поступков. Это право каждого объединяться с другими индивидами либо для обсуждения своих интересов, либо для отправления культа, избранного им и его единомышленниками, либо просто для того, чтобы заполнить свои дни и часы соответственно своим наклонностям и фантазиям. Наконец, это право каждого влиять на осуществление правления либо путем назначения всех или некоторых чиновников, либо посредством представительства, петиций, запросов, которые власть в той или иной мере принуждена учитывать» (работа «О свободе у древних в ее сравнении со свободой у современных людей»).

Анализируя образ жизни римлян и других народов, Констан заключает в духе индивидуализма: «Мы не можем более следовать античному типу свободы, состоявшему в деятельном и постоянном участии в коллективной реализации власти. Наша свобода должна заключаться в мирном пользовании личной независимостью». Целью древних было разделение общественной власти между всеми гражданами страны. Это они и называли свободой. Цель современников — безопасность частной сферы; и они называют свободой гарантии, создаваемые общественными институтами в этих целях.

Констан возражает всем, кто ограничивал индивида во имя общего интереса. «Аббат де Мабли, как Руссо и многие другие, вслед за древними принял власть общественного тела за свободу, вследствие чего все средства казались ему благими для распространения действия этой власти на упорно не желающую ей подчиниться часть человеческого существования, о независимости которого Мабли так сожалел». Для него не приемлемо распространять действие закона на мысли индивида, на его впечатления, он против того, чтобы закон преследовал человека, не давая ему ни отдохновения, ни приюта, в котором можно было бы укрыться от его, закона, всевластия.

Поэтому для Констана ни один из институтов, которые в древних республиках ограничивали личную свободу, не приемлем. Нет, он не отказывается от политической свободы, но наряду с развитием других ее форм требует гражданской свободы. Отсюда он требует осмотрительности власти, что, полагает он, отвечает и ее собственным интересам. Деспотизм, возможный в античности, немыслимо перенести в новые времена.

Из сказанного вытекает у него необходимость представительной системы правления. «...Народы, взявшие представительную систему в целях пользования приемлемой для них свободой, должны осуществлять постоянное и активное наблюдение за своими представителями и оставить за собой право через определенные промежутки времени (им не следует быть слишком продолжительными) устранить их, если они обманут ожидания, и лишить полномочий, которыми они злоупотребили».

При этом Констан видит угрозу современной свободе в том, что, «будучи поглощены пользованием личной независимостью и преследуя свои частные интересы, мы можем слишком легко отказаться от нашего права на участие в осуществлении политической власти». К этому очень хотели бы склонить те, кто стоит у власти.

Под влиянием индивидуалистских идей Констана сложились либеральные воззрения Алексиса де Токвиля (1805—1859), автора книги «Демократия в Америке».

Во время пребывания в Соединенных Штатах Токвиля сильнее всего поразило «равенство условий существования людей». Оно «распространяет свое воздействие далеко за пределы сферы политических нравов и юридических норм ...Его власть сказывается как на правительственном уровне, так и в равной мере на жизни самого гражданского общества; равенство создает мнения, порождает определенные чувства, внушает обычаи, модифицируя все то, что не вызывается им непосредственно». Но Токвиль приходит к выводу, что «прошлое и будущее нашей истории в равной мере определяются постепенным, последовательным наступлением равенства». Поэтому в русле исторической тенденции следует «обучать людей демократии, возрождать, насколько это возможно, демократические идеалы, очищать нравы, регулировать демократические движения, постепенно приобщать граждан к делам управления государством, избавляя их от неопытности в этих вопросах и вытесняя их слепые инстинкты осознанием своих подлинных интересов; изменять систему правления сообразно времени и месту, приводя ее в соответствие с обстоятельствами и реальными людьми...».

Ценность политических законов Соединенных Штатов автор видит в проведении концепции народовластия. Если интриганы и деспоты всех времен и народов наиболее им злоупотребляли, то в Америке, в отличие от других стран, принцип народовластия претворяется в жизнь открыто и плодотворно. «Он признается обычаями страны, провозглашается в ее законах, он свободно эволюционирует и беспрепятственно достигает своих конечных целей». Другой важный момент, подмеченный Токвилем: в Соединенных Штатах общество действует вполне самостоятельно, управляя собой само. Власть исходит исключительно от него. «Народ участвует в составлении законов, выбирая законодателей; участвует он и в претворении этих законов в жизнь — путем избрания представителей исполнительной власти. Можно сказать, что народ сам управляет страной, ибо права, предоставленные правительству, весьма незначительны и ограниченны...»

Отмечая достоинства американского образа правления, Токвиль видит и другое, именно то, что редко кто из восторженных поклонников демократии замечает: «Пороки и слабости демократической формы правления лежат на поверхности, для их доказательства можно привести очевидные факты». Он их приводит. Но верх одерживают не пороки, а либеральные ценности. «Еще не найдено политическое устройство, которое бы в одинаковой степени благоприятствовало развитию и процветанию всех классов, составляющих общество. Классы представляют собой нечто вроде отдельных наций внутри одного народа, и опыт показывает, что отдавать какой-либо из них в руки другого так же опасно, как позволять одному народу распоряжаться судьбой другого. Когда у власти стоят одни богатые, интересы бедных всегда в опасности. Если бедные диктуют свою волю, под удар ставятся интересы богатых. В чем же заключаются преимущества демократии?

Реально они заключаются не в том, что демократия, как говорят некоторые, гарантирует процветание всем, а в том, что она способствует благосостоянию большинства». Риторически после этих рассуждений звучит вопрос: «И даже не испытывая любви к демократическому правлению, разве не придем мы к убеждению в необходимости его установления, поскольку это наилучшее и самое честное решение проблем современного общества?» Заметим попутно, что пример Америки только раздражал реакционных французских политиков. Де Местр публично заявлял, что у американцев ничего не получится.

Реакцией на усиление роялистских идей и порядков после воцарения Карла X (1824 г.) стало расширение фронта сопротивления Бурбонам от буржуазии до рабочих. Укоренялись классические буржуазно-демократические позиции; начали распространяться идеи утопических социалистов. Поражение крайне реакционной политики правительства на выборах, роспуск оппозиционной палаты (июль 1830 г.) явились поводом для новой революции, в результате которой сменился характер монархии. «Король-гражданин» Луи Филипп Орлеанский уже носил трехцветную кокарду. Фактически к власти пришла финансовая аристократия.

Демократически настроенная буржуазия вела борьбу против июльской монархии. В борьбу вовлекались широкие рабочие массы. 1830-е годы отмечены рядом восстаний. Именно в то время формировались взгляды утописта-коммуниста Луи-Огюста Бланки с его теорией заговора. Популярность приобрела книга Филиппа Буонарроти «Заговор равных», в которой представлены требования коренного переустройства общества. Школьный учитель Дезами и священник Пийо призывали к общности труда и имуществ. Критику июльской монархии и пороков капиталистического строя дал в своем пятитомном труде историк Луи Блан. Его идеи сводились к солидаризму, к сотрудничеству всех классов.

С позиций мелкой буржуазии усовершенствовать товарное производство и обмен, с позиций критики революционной борьбы выступил анархист Пьер-Жозеф Прудон.

Провозглашение Франции республикой в результате революции 1848 г. активизировало деятельность многочисленных политических клубов и обществ с их радикальной левой идеологией. В Париж переведен ЦК Союза коммунистов, именем которого Маркс и Энгельс провозгласили Манифест Коммунистической партии.

Победа крупной буржуазии на выборах в Учредительное собрание (апрель 1848 г.) обусловила антиреволюционные мероприятия правительства, что, в свою очередь, привело к июньскому восстанию рабочих в Париже, подавленному артиллерией Кавеньяка. Но на выборах президента по Конституции 1848 г. победили не генералы, а Луи Бонапарт, племянник Наполеона I, на которого возлагали надежды широкие слои крестьянского населения. На первое место выдвинулись идеи «партии порядка». Учредительное собрание во главе с буржуазными республиканцами не устраивало, и было сделано все, чтобы в новое Законодательное собрание были избраны сторонники нового порядка. Все в итоге закончилось установлением неограниченной диктатуры с опорой на штык и люмпенизированные слои населения. 2 декабря 1852 г. Франция была объявлена империей и Луи Наполеон Бонапарт воцарился под именем Наполеона III. В течение всех восемнадцати лет второй империи утверждалась политическая идеология и практика бонапартизма.

Фактически весь XIX в. Франция переживала один за другим политические, а вместе с тем и моральные кризисы. Расхождения в идеалах, реальных пристрастиях и ценностях, обострение классовых противоречий, оторванность властей от народа, экономические неурядицы и т. д. провоцировали поиск причин, породивших негативные явления. И в указании на причины также решительно расходились консерваторы и прогрессисты, монархисты и республиканцы, утописты и реалисты, социалисты и коммунисты. Но именно в расхождениях людей, в недостаточно выверенных оценках существующего положения вещей находил причину всех бед основоположник социологического позитивизма Огюст Конт (1798—1857). С его точки зрения, следовало преодолеть «разногласие умов», попытаться найти согласие в общих идеях. Сделать же это возможно не в поиске отвлеченных понятий, а только на основе позитивного знания, на основе наблюдения и анализа реальных фактов. От теологической и метафизической стадий человеческого мышления общество переходит к позитивной. Следует систематизировать индивидуальный и коллективистский опыт, в свете и мыслей, и чувств, и действий человека.

Научный взгляд на политические реалии пропагандировал другой известный французский социолог и психолог Габриэль Тард (1843— 1904). В работе «Трансформация власти» он пишет: «...Почему бы не существовать науке, изучающей с не менее общей точки зрения происхождение и существование политической власти, ее трансформации, ее распределение, ее отправления, противоположения и гармонизации». Эту науку Тард развивает с позиций социологического психологизма.

Большое место в данной позиции принадлежит феноменам подражания, склонности к повиновению и подчинению. «Можно сказать, что существует какая-то общая потребность подчинения и повиновения, которая ищет себе удовлетворения и набрасывается на первого встречного, наделенного властью, лишь бы только это наделение было согласно обычаю, так как при этом условии каждый повинуется, потому что видит повиновение других или знает, что другие будут повиноваться». Слабость и сила духа тоже имеют значение: «Между сильными и слабыми существует разница, уничтожить которую невозможно. Раз она существует, то в силу человеческой симпатии она всегда будет создавать желание покровительствовать и управлять и желание быть покровительствуемым и управляемым, а также приятное чувство сознавать себя покровителем и приятное же чувство сознавать себя предметом покровительства и управления».

Некие обстоятельства психологического свойства Тард видит и в других социологических процессах формирования и функционирования государства. «...Власть представляет собой в некотором роде бассейн, питаемый, несмотря на убыль, скрытыми, но постоянно струящимися источниками: семьей, мастерской, школой, церковью, полком. И природа власти бывает различна, смотря по тому, какого рода преобладающий ее источник... В пределах своей области власть суверенна, это несомненно. Власть возможна лишь при этом условии. Но мы видим также, что прогресс состоял не в развитии, а в обуздании этой свободной правительственной воли путем разделения, точного разграничения и гармонизации властей».

Обострение противоречий в капиталистическом обществе, переход его в стадию монополистического развития сопровождались усилением социалистических и коммунистических идей, появлением на рубеже веков новых правовых школ. Среди последних необходимо указать на школу «свободного права», предшественницу социологического направления в праве. Старые законы, рассчитанные на свободную конкуренцию, не устраивали, и потому судьям предлагалось искать право свободно, не связывая себя требованиями закона. Широкую известность получили труды дижонского профессора Жени и автора предисловия к его книге, посвященной толкованию законов, — Салейля. Следует также назвать имена Ламбера, Леруа и др.[100]

Своего возрождения ждала естественноправовая идеология. В теологическом варианте (неотомизм) ее активно развивал Жак Маритен (1882—1973). В отвержении всякого абсолютизма, тоталитаризма и авторитаризма Маритен склонился к отрицанию основополагающего признака государства — суверенитета: «Два понятия — “суверенитет” и “абсолютизм" — выкованы вместе, на одной наковальне. И оба их следует выбросить». Только Бог «сущностно владеет правом повелевать; люди обладают этим правом как через сопричастность к Божественному закону, так и сущностно, поскольку оно есть человеческое право. “Уполномоченные” народом — или его “представители" — обладают (реально обладают) этим правом только через участие в праве народа».

XX век создал почву для распространения теорий индустриального и постиндустриального общества. Во Франции ярким представителем теории индустриального общества стал политолог Раймон Арон (1905—1983). В книге с характерным названием «Демократия и тоталитаризм» Арон отмечает в качестве общих причин нестабильности современного общества противоречия между классическими демократическими ценностями (свобода, равенство и проч.) и требованиями индустриального общества (централизация, пирамидальная иерархизация, дисциплина). Однако разные типы индустриальных обществ в силу разной политики по отношению к классам и многочисленным объединениям людей имеют как либеральную, так и деспотическую форму. Именно формы и структуры власти непосредственно влияют на образ жизни людей, делают его человечным или бесчеловечным. Арон — критик социалистического строя.

Арон стал сторонником деидеологизации общественного развития, поскольку определяющими являются требования индустриального развития. Между тем прошедший век отмечен и таким течением мысли, которое представляет всю жизнь в качестве иррационального процесса, в котором господствует случай и в котором нет места ни идеям, ни универсальным моральным нормам. Речь идет об экзистенциализме, признанным представителем которого во Франции был писатель и философ Альбер Камю (1913—1960). Можно предположить, что экзистенциалистское восприятие жизни питала и политическая нестабильность. За шестьдесят лет существования Третьей республики во Франции сменилось девяносто четыре правительства. Двенадцать лет существования Четвертой республики отмечены еще большей правительственной нестабильностью — сменилось двадцать два правительства.

Но Камю известен и как рационалистичный критик буржуазной и социалистической мистификации справедливости. Лукавые платные демагоги в защите привилегий за счет порабощения трудящихся там и там пытаются отлучить трудовую и умственную аристократию (рабочих и интеллигентов) от свобод — «великих завоеваний двух последних веков». Более всего Камю печалит то обстоятельство, что принесена в жертву, попрана и извращена основная человеческая ценность — свобода, неразрывная для него со справедливостью, прежде всего экономической. «...Крупнейшее событие XX века — это отречение революционного движения от ценностей свободы и постепенное отступление истинного социализма перед социализмом диктаторским и военным. Одной великой надеждой в мире стало меньше и для свободных людей началось одиночество». Зарей подлинной свободы и самой большой надеждой мира он объявляет Октябрьскую революцию трудящихся в России, которая в силу разных причин привела к самой сильной диктатуре и тем самым позволила сохраниться фальшивой буржуазной свободе. Отметим и некий оптимизм Камю: он уверен, что борьба за свободу возобновится и грядет «то время, когда наше одиночество кончится».

В настоящее время студенчество имеет возможность познакомиться с работами современных французских политологов и юристов на русском языке. Это, например, приверженец технократической идеологии конституционалист Морис Дюверже, теоретик права Жан-Луи Бержель, историк французского и зарубежного конституционализма Жан-Поль Жакке и др.