1. Развитие идей Гурвича в контексте американской социологии и правоведения

Вынужденная эмиграция в США в годы Второй мировой войны несколько переориентировала философско-правовые исследования Гурвича и поставила его перед необходимостью реинтерпретировать свои идеи и работы для понимания в рамках другой научной культуры. Такая реинтерпретация, по справедливому замечанию Р. Сведберга, составляла важнейшее научное занятие Гурвича в годы эмиграции (1940–1945)[417]. Но она имела и другое значение: постепенно реинтерпретация стала критическим переосмыслением, а Гурвич довольно удачно интегрировался в американскую научную традицию, что удалось немногим европейским ученым. По прибытии в Нью-Йорк ученый получает пост лектора в Нью-Йоркском институте свободных исследований[418], организует издание «Journal of Legal and Political Sociology», который становится продолжением издававшихся Гурвичем в довоенной Франции «Archives de Philosophie du Droit et de Sociologie Juridique»[419]. За время пребывания в США Гурвич знакомится с идеями современной американской социологии, в том числе и социологии права, становится инициатором большого коллективного труда «The Twentieth Century’s Sociology», пересматривает ряд своих воззрений. С 1940-х годов исследовательский интерес Гурвича приобрел преимущественно прагматическую окраску, что объясняется заимствованием, или, скорее, интеграцией ученым в свое мировоззрение принципов американской социальной и правовой науки.

В довоенный период Гурвич, как и большинство европейских социологов и правоведов, был мало знаком с состоянием дел в научной жизни Соединенных Штатов. Гурвич в качестве секретаря Института философии права и социальной философии состоял в переписке с такими видными представителями американского правоведения, как Оливер Холмс, Карл Ллевеллин, Бенджамин Кардозо и Роско Паунд. Но плохое знание английского языка не позволяло ему получить полное представление о философско-правовых исследованиях по ту сторону Атлантики[420], хотя и не помешало установить дружеские контакты с Роско Паундом. Именно благодаря вмешательству последнего Гурвич получил приглашение Новой школы социальных исследований в Нью-Йорке и смог эмигрировать в США[421].

Среди американских авторов, которые в довоенный период (до 1940 г.) оказали заметное влияние на эволюцию правовой мысли Гурвича, нужно особо отметить психолога и философа У. Джеймса с его теорией интегрального опыта[422]. Идеи американского психолога о радикальном эмпиризме, разрушающем догматические предпосылки знания, о полисистематизме социального бытия, составленного из автономных форм общения, и, наконец, концепция многообразия опытного восприятия, дифференцирующегося в зависимости от сфер социальной действительности, были созвучны идеям, которые Гурвич сформулировал в общих чертах еще в 1920-е годы и подтверждение которым он искал в современных ему концепциях. Частично принимая предложенную Джеймсом аргументацию, Гурвич не соглашается с такими принципами американского мыслителя, как отсутствие различия между чувственным и интеллектуальным опытом; прагматизм как исходная точка анализа стратегий социальных акторов; индивидуалистическое понимание опыта и отрицание опыта коллективного[423].

Будучи приглашен в США в качестве профессора, Гурвич сразу погрузился в американскую социолого-правовую среду: если просмотреть его публикации тех лет, особенно подготовленные им рецензии, то можно констатировать хорошее знакомство автора с современной ему социологической и правовой мыслью США. Первым течением американской мысли, которое оказало основное влияние на формирование правового учения Гурвича, стал правовой реализм, под воздействиям которого Гурвич в 1940-х годах меняет направление своих изысканий в этой области. Влияние американского течения уже очевидно прослеживается в выпущенном в 1942 г. под названием «Социология права»[424] переиздании «Элементов юридической социологии», вышедших в 1940 г. на французском языке. Большую часть изложения истории социологии права, в отличие от издания 1940 г.[425], занимает анализ концепций американского правового реализма (дополнительный материал, внесенный по требованию издателя), описание недостатков которого в книге Гурвича дает представление о направленности и принципах научных исканий мыслителя в те годы.

Так, на примере концепции О. Холмса Гурвич демонстрирует слабые стороны правового реализма: отождествление науки о праве и юридической практики, отрыв права от других социальных регуляторов, ограничение сферы юридического опыта только рамками правосознания судей; хотя в то же время Гурвич приветствует саму идею правового реализма как принципа сближения знания и практического действия[426]. Гурвич видит ряд очень важных сходств концепции Р. Паунда с собственной теорией (речь не идет о заимствованиях, поскольку концепции двух мыслителей сформировались самостоятельно), таких как ориентация правовой теории на изучение реального юридического опыта, деление правовой действительности на уровни, относительность форм позитивного права, хотя указывает на ошибочность этатистских тенденций американского правоведа[427]. Мыслитель также разделяет многие положения правового учения Б. Кардозо, который в 1920-х годах предложил концепцию спонтанно рождающегося права, довольно близкую к концепции Гурвича, утверждая, вопреки своим американским коллегам, что решения судов еще не есть право, но только форма его выражения. Само право – это некие социальные стандарты, объективно существующие в обществе. Сходство с концепциями социального права и нормативных фактов, сформулированными Гурвичем, более чем очевидны, поэтому неудивителен тот лестный отзыв, который мыслитель дает теории Б. Кардозо[428]. Если Гурвич и критикует американского правоведа, то только за недостаточную четкость высказанных им взглядов. Положения правового реализма К. Ллевеллина и его единомышленников представляли для Гурвича отличную иллюстрацию его собственного тезиса о социальном праве, т. е. о праве, спонтанно возникающем в процессе общения, независимо от государства и иных социальных институтов. Однако – и в этом важное отличие идей двух правоведов – Гурвич не ограничивался констатацией односторонней зависимости права от социальных процессов: он говорил также об «обратной перспективе», о воздействии права на формирование общества. В концепции Ллевеллина Гурвич находил классическую ошибку правового реализма – ограничение теоретического анализа эмпирическими данными, без изучения данных непосредственной интуиции, заданных на уровне коллективного сознания[429].

Влияния школы американского реализма были не только восприняты мыслителем, но и интегрированы в правовую доктрину, которая претерпела соответствующие изменения. В этом контексте объяснима переориентация концепции Гурвича в 1940-е годы в сторону изучения конкретных форм правового общения либо, как выражался сам Гурвич, от философии к социологии права. Восприятие права как результата самоорганизации общества уже присутствовало в правовой теории Гурвича 1930-х годов, но в рассматриваемый период в теории мыслителя происходит поворот к изучению правового общения не только посредством классификации его форм и видов, но и путем анализа тех «рамок социального общения», в которых осуществляются правовые процессы, развивается реальная «жизнь права». Поэтому нельзя согласиться с видением социологической теории Гурвича как исключительно формалистской, к чему склоняется, например, М. Хоркхеймер: «Гурвич, по-видимому, думает, что единственной задачей социологии является описание и классификация… и пытается заменить изучение конкретных задач данного общества в данное время изучением всех теоретически возможных социальных конфликтов»[430]. Действительно, мыслитель отделял политику от науки и не считал возможным исходить из той или иной идеологии, в чем его упрекает Хоркхеймер[431], но это не означало отказ от использования социальных наук для решения тех или иных общественных задач – об этом свидетельствуют хотя бы разработки Гурвича в области социального идеала.

Другим значимым результатом влияний правового реализма на формирование социолого-правовой доктрины Гурвича является та интерпретация, которую мыслитель дает распространенной среди американских правоведов концепции социального контроля. Эту интерпретацию можно найти в сборнике «Социология XX века» (1945 г.), где были помещены статьи ведущих американских и французских социологов, а статья Гурвича о социальном контроле подводила своеобразный итог пребыванию ученого в США[432]. Через весь сборник проходит ключевой принцип – попытка конвергенции французской и американской социолого-правовых школ. Своим научным исследованием Гурвич как раз и стремился к такой конвергенции, пытаясь убедить (на примере критики концепций ряда американских правоведов) своих американских коллег в важности и значимости теоретико-философского анализа правовой проблематики как подготовительного этапа к эмпирическому исследованию правовых явлений.

Так, в концепции Э. О. Росса Гурвич приветствует видение правовой жизни как основанной на неискоренимых конфликтах и на множестве разных правовых порядков. Этот подход, по мнению Гурвича, ограничен индивидуалистическим мировоззрением Росса, который находил в правовой жизни только агрегат автономных индивидуальных воль, соединенных благодаря рациональной организации общения и социальному контролю[433]. Отвергая эту точку зрения на социальный контроль, Гурвич исследует концепции таких американских мыслителей, как Элвуд, Гидденс, Парк и др.

Не найдя в их работах приемлемого определения социального контроля, он обращается к теории Ч. Кули. В концепции этого автора Гурвич находит ряд ценных положений, которые затем кладет в основу развития собственной правовой теории. Речь идет о таких аспектах, как разделение контроля на рациональный и спонтанный, деление групп и правовых общностей на первичные и вторичные, микросоциологический анализ правового общения через изучение форм взаимодействия между «Я», «Мы» и другими формами социальной индивидуализации. При этом совпадали позиции двух мыслителей относительно существа правового общения, которое было для них, с одной стороны, спонтанным и динамичным, а с другой – основанным на идеальных ценностях. Собственную концепцию социального контроля Гурвич формулирует полностью в духе теории Ч. Кули и выделяет ряд предпосылок, на которых должно базироваться социологическое изучение феномена права как инструмента «социального контроля»[434]: 1) отказ от веры в теорию прогресса или эволюции общества и от возможности трактовки регулятивных механизмов общества как результатов такой эволюции; 2) отказ от ценностной трактовки права как системы общественного порядка или системы «вечного мира» – право является производным от множества конфликтов, противоречий, антагонизмов и систем равновесия между различными интересами и ценностями; 3) отказ от теории общественного договора и от предположения, что право есть взаимная гарантия для индивидов и общества от возможности злоупотребления своей свободой в ущерб друг другу; конфликты, социальная борьба и плюрализм ценностей не есть нечто абстрактное, что можно было бы «примирить» заключением абстрактного договора; 4) признание того, что общество состоит из множества различных, автономных групп, каждая из которых вырабатывает свои нормативные факты и свою систему социального контроля; эти системы могут не только не совпадать, но и конфликтовать между собой, и тенденции их развития могут значительно расходиться; 5) уяснение точного места и значения ценностей в общественной жизни, признание функциональной взаимообусловленности общества и ценностей (такой подход Гурвич обозначает как «функциональный реляционизм»); 6) критика нормативизма, невозможность отождествлять систему права с системой принятых в конкретном обществе правил и норм поведения[435].

Эти принципы являются не повторением тезисов работ Гурвича о социальном праве, но их развитием применительно к проблемам эмпирической социологии права. Мыслитель пытался разработать – и это основное отличие от работ предыдущего, «феноменологического» периода – не просто философскую концепцию права, а теоретическую основу для исследования действующего права. Отказываясь от феноменологии как метода исследования (Гурвичу она представлялась формой философского мировоззрения, неотделимой от предлагаемых в ее рамках методологических приемов), ученый пытается сформулировать новую методологическую концепцию. Опору для этого он ищет в новейших разработках Морено и его социометрической концепции[436], свободной как от метафизических предпосылок, так и от догматизированной ориентации исключительно на эмпирические исследования. Социометрия была близка Гурвичу не столько благодаря методологии как таковой (в ней мыслитель находил многое от механицизма и индивидуализма социальных теорий XIX в.), сколько по причине ее независимости от той или иной философской концепции. Возможность объективного изучения конкретных форм общения, которую предлагала социометрия, оказалась весьма созвучной довоенным исследованиям Гурвича по анализу форм общения в рамках изучения права как социального феномена.

Предпринятый Гурвичем в конце 1930-х годов анализ форм социабельности как основы правового общения совпал с одновременными исследованиями форм социального взаимодействия в рамках социометрии. Это позволило Гурвичу, с одной стороны, встроить свою социолого-правовую теорию в контекст эволюции социальной мысли XX в., а с другой – попытаться найти практическое применение своей теории в рамках эмпирических исследований[437]. Поэтому по возвращении во Францию он прилагает усилия по внедрению социометрии как методологического аппарата конкретных социологических исследований во французскую социологию, пытаясь противопоставить ее другим американским социологическим методам (структурно-функциональному анализу, эмпиризму Чикагской школы и т. п.).

Среди других серьезных влияний американской социологии нужно отметить прежде всего концепцию Т. Парсонса. При всем различии терминологии (следует упомянуть и о взаимной личной антипатии ученых, выражавшейся в не всегда справедливой критике Гурвичем теории Парсонса и полном игнорировании теории Гурвича последним[438]), в теориях двух мыслителей есть известные параллели[439].

С одной стороны, в противовес схематизму построений Парсонса Гурвич выступает против упрощения и аналитического моделирования социального бытия, критикуя порочный круг структурно-функционалистской теории, где структура рассматривается как проявление социальных функций, а функции трактуются как элементы структуры. Такие термины концепции Парсонса, как «социальная система», «структура», «социальный институт», критиковались Гурвичем за неспособность объяснить фактически данное социальное единство[440], а сама теория Парсонса обвинялась в «догматическом спиритуализме» из-за тенденции к построению единой иерархии групп и ценностей[441].

С другой стороны, и Парсонс, и Гурвич стремились к построению плюралистической научной концепции (в смысле признания многовариативности и многоаспектности социального бытия, несводимого к тому или иному «доминирующему фактору») на основе целостного («системного» у Парсонса и «тотального» у Гурвича) видения социума.

Показательно и отношение Гурвича к популярной в американской социологии концепции интеракционизма. Выступая против этой концепции, Гурвич возражал против трактовки социального единства как конструирования индивидами других «Я» через коммуникацию, через диалог «Я» и «Другого». Здесь мыслитель настаивает на единстве и равнозначности коллективного и индивидуального аспектов социального бытия. Рассматривая методологические предпосылки интеракционизма, Гурвич признает, что взаимодействие на индивидуальном уровне необходимо в социальной жизни, и оно очевидным образом проявляется в функционировании таких институтов, как право, государство, но указанное взаимодействие возможно не само по себе, а только на почве предварительного, априорного единства «Мы». Эта форма психосоциального единства предполагает утвержденность (в данном случае не только психическую, но и онтологическую) бытия «Другого» в сознании, но никак не его конструирование. Социальное взаимодействие не зависит, по Гурвичу, от принятия индивидами и обществом в целом знаков и символов[442], но представляет собой социальный факт, в котором и берут свое начало необходимые для последующей коммуникации символы, в том числе язык[443].

Возможно, этим было вызвано невнимание Гурвича к разработкам феноменологов, занимавшихся социологическими исследованиями. Имелись и определенные методологические различия. Так, при всем внешнем сходстве с феноменологической социологией (например, социологией Альфреда Шюца, также развивавшего концепцию «Мы» и пытавшегося через нее преодолеть субъективизм и трансцендентализм феноменологии Гуссерля)[444], можно отметить различие в оценке значения средств межличностной коммуникации. Язык (и социальные знаки вообще) не служит объективным основанием для структурирования межиндивидуальной коммуникации; по Гурвичу, коммуникация (не только межиндивидуальная, но и межгрупповая) хоть и осуществляется с помощью знаков и символов, но зиждется не на «объективных» языковых структурах (выражающих, по Шюцу, систему внутренних смыслов общения)[445], а на интуитивном единстве «Мы»[446]. В этом еще одно отличие от феноменологизма, где единство «Мы» рассматривается в качестве трансцендентально заданного[447].

Другим американским, вернее, русско-американским социологом, чье влияние отчетливо прослеживаются в концепции Гурвича[448], был его товарищ по Петроградскому университету П. А. Сорокин, с которым мыслитель сотрудничал и находился в дружеских отношениях начиная с 1940-х годов.

Гурвич, безусловно, принимает критику эмпиризма, в рамках которого культурные явления не берутся в расчет, а социальные процессы объясняются через комбинации цифр статистики («квантофрения»), – эта критика отвечала мировоззрению самого Гурвича, который ориентировался на синтез эмпирического и теоретического аспектов исследования. Возможно, в 1940-е годы именно общение с Сорокиным и чтение его книг повлияли на формирование основ социологической теории Гурвича, сформулированной в «Социологических очерках» (1938) только в общих чертах. Особенно это заметно в последующих работах в критике эмпирической социологии и структурно-функциональной теории, где Гурвич иногда дословно повторяет критику Сорокина. Еще более примечательно сходство принципов социокультурного анализа общества в воззрениях двух русских мыслителей, обосновывавших социальный плюрализм, интегральный характер знания и ценностную природу социального общения[449]. Однако это не исключало несогласия ученых по отдельным пунктам. Среди таковых Сорокин, в частности, называет классификацию форм познания, описание систем права и нравственности в их связи с социальными структурами, одновременно считая поверхностной критику Гурвичем положений его собственной теории[450], – критика сводилась к констатации недостаточности теории социальных циклов и типологии культур для объяснения процессов социальной динамики[451]. Гурвич, со своей стороны, критиковал статизм анализа социальных явлений в американской социологии, причисляя к числу таких «неудачных» концепций и теорию П. Сорокина[452].

Очевидны также параллели между концепциями Гурвича и другого его товарища по Петроградскому университету – Н. С. Тимашева, чьи идеи стали известными уже после эмиграции последнего в США. К общим чертам их позиций можно отнести прежде всего подход к праву как к социопсихическому явлению, концепции интегрального знания о праве, опытного восприятия права (ср. теории биопсихического опыта Тимашева и юридического опыта Гурвича), признание коллективного характера этого опыта и другие принципы школы Петражицкого[453]. Несмотря на разногласия по таким частным вопросам, как определение понятий нормативного факта, формы общения и проч., позиции двух мыслителей были настолько близки, что споры и расхождения возникали по поводу лишь второстепенных деталей, но никак не принципов их социолого-правовых доктрин.

Влияния американской общественной мысли за относительно короткий срок смогли дать концепции Гурвича новое направление развития – создание гиперэмпирической теории, задачей которой Гурвич ставил «разрушение застывших и догматизированных концепций и построение новых концепций на основе постоянно обновляющегося опыта»[454]. В создании этой теории Гурвич исходит от обратного: он уже не формулирует некие априорные посылки, как ранее, а указывает на ошибки и слабости предшествующих теорий.

Основные ошибки современной американской социологии ученый видит в двух взаимоисключающих тенденциях: забвении идеальных элементов социальной жизни за счет сосредоточения исследования исключительно на эмпирических моментах общества и поиске трансцендентальных основ общества в ущерб изучению социальной реальности. Это делало необходимой разработку интегрального подхода к социальной действительности, в рамках которого равное значение придавалось бы как изучению эмпирических элементов социальной жизни, так и поиску теоретических основ такого эмпиризма. Для выполнения поставленной задачи, по мысли Гурвича, был необходим синтез элементов французской и американской социологических школ: «Неимоверное количество дескриптивного материала, собранного американской социологией, нуждается… в более четких, глубоких и гибких концепциях, создание которых – сила французской социологии»[455].

Попытку Гурвича интегрировать наработки американской социологической теории в европейскую научную традицию нельзя, наверное, назвать состоявшейся. Социометрическая социология оказалась слишком слабо обоснованной в методологическом отношении, и все попытки мыслителя дать прочное теоретическое обоснование эмпирическим исследованиям натыкались на непонимание и противодействие его французских и американских коллег. Это поставило ученого перед необходимостью разработки оригинальной социологической теории, которая должна была быть, по мысли Гурвича, свободной от недостатков «чрезмерно эмпирических» теорий американских исследователей и «чрезмерно теоретизированных теорий французских и немецких авторов»[456].